Пристрастие к смерти - Филлис Джеймс

– Это было не слишком умно, ты не находишь? Идея моего присутствия состояла в том, чтобы у тебя был свидетель. А ты позволила себе остаться один на один с самым, возможно, опасным детективом Ярда и его верной приспешницей, которую он привел для того, чтобы убедить тебя, будто собирается вести себя как джентльмен.

– Не волнуйся, я не выдала им бойскаутский пароль. К тому же они нормальные люди. Инспектор Мискин была весьма добра ко мне.

– Не будь смешной. Эта девушка – фашистка.

– Айвор, как ты можешь такое говорить? Откуда ты знаешь?

– Это моя профессия – знать. Полагаю, она держала тебя за руку, приготовила тебе чашку чаю…

– Она принесла мне стакан воды.

– Что дало ей повод пошарить в кухне, не утруждая себя необходимостью получить ордер на обыск.

– Все было совсем не так! – выкрикнула Сара. – Она не такая!

– Ты понятия не имеешь, что такое полицейский – любой. Ваша, либералов из среднего класса, беда в том, что вы приучены видеть в них союзников. Вы никогда не примете правду о них. Просто не можете. Для вас они всегда некто вроде доброго дядюшки сержанта Диксона, почтительно берущего под козырек и сообщающего детям, который час. Так тебя воспитывали. «Если попадешь в беду, дорогая, если к тебе подойдет плохой дядя и станет показывать что-то нехорошее, немедленно зови полицейского!» Послушай, Дэлглиш знает о твоих политических взглядах, знает о наследстве, знает, что твой любовник – правоверный марксист, которому может захотеться наложить руку на деньги из лучших или худших побуждений. Таким образом, есть мотив и есть подозреваемый, очень подходящий, с его точки зрения, подозреваемый, именно такой, о каком мечтает его учреждение. А потому он может опуститься даже до фабрикации улик.

– Ты сам не веришь в то, что говоришь.

– Ради Христа, Сара, известны прецеденты. Не могла же ты прожить двадцать с лишним лет с закрытыми глазами. Твоя бабка предпочитает верить, что ее сын не был ни убийцей, ни самоубийцей. Ее можно понять. Однако она способна убедить полицейских действовать в соответствии с ее фантазиями. Пусть она и близка к старческому слабоумию, но такие старухи имеют колоссальное влияние. Только ей не удастся сделать из меня жертвенного барана и принести на алтарь семейной гордости Бероунов. Есть лишь один способ вести себя с полицией – не говорить им ничего, ничего! Пусть ублюдки сами потрудятся. Пусть отрабатывают свои исключительные пенсии.

– Надеюсь, если до этого дойдет, ты позволишь мне рассказать им, где я действительно была во вторник вечером?

– До чего – до этого? О чем ты говоришь?

– Если меня действительно арестуют.

– За то, что ты перерезала горло собственному отцу? Вообще-то, если подумать, это могла сделать и женщина. Чтобы полоснуть по шее острой бритвой, особой силы не требуется – только полнейшее хладнокровие. И это должна была быть женщина, которой он доверял, – только такая могла подойти к нему достаточно близко. Это же объяснило бы, почему не было никакой борьбы.

– Откуда ты знаешь, что борьбы не было, Айвор?

– Если бы была, пресса и полиция не стали бы скрывать. Это было бы одним из самых убедительных свидетельств того, что произошло отнюдь не самоубийство. Ты же знаешь, как они обычно пишут: «Сэр Пол отчаянно боролся за жизнь. В комнате царил полный беспорядок». Твой отец убил себя сам, но это вовсе не означает, что полицейские не используют его смерть, чтобы всем досаждать.

– Предположим, я решу рассказать.

– Рассказать – что? Сообщить клички одиннадцати человек, чьих адресов и даже настоящих имен ты не знаешь? Дать адрес загородного дома, где они не найдут ничего инкриминирующего? Когда полицейский офицер ступит на порог явочной квартиры, ячейка будет уже давно распущена, переформирована и переброшена в другое место. Мы не дураки. Для предателей у нас есть своя процедура.

– Какая процедура? Бросите меня в Темзу? Перережете мне горло?

Она заметила удивление в его взгляде. Показалось ей или в нем действительно промелькнуло уважение? Однако сказал он лишь:

– Не будь смешной, – а затем, поднявшись с дивана, направился к выходу.

Но ей было необходимо кое-что у него спросить. Сначала она испугалась, и страх еще не прошел, но, наверное, пора было начать проявлять хоть какую-то храбрость.

– Айвор, – окликнула она его, – где ты был во вторник вечером? Прежде ты никогда не опаздывал на собрания ячейки, всегда приходил первым. Но в тот вечер явился только в десять минут десятого.

– Я был с Корой в книжном магазине, и в метро случился затор. Я ведь тогда же все объяснил. Не был я в церкви Святого Матфея и не перерезал горло твоему отцу, если ты это подразумеваешь. И до того как полиция вынуждена будет признать, что он покончил с собой, нам лучше не встречаться. Связаться со мной можно обычным способом.

– А как же полиция? Что, если они снова придут?

– Непременно придут. Держись нашего алиби и не старайся быть умной. Не надо ничего расписывать. Мы были здесь с шести вечера всю ночь. Ели грибной пирог, выпили бутылку рислинга. Единственное, что тебе нужно, – это помнить, что мы делали вечером в воскресенье, и перенести это на вечер вторника. Не думай, что ты оказываешь большую услугу мне, – защищать тебе нужно себя самое.

И, не прикоснувшись к ней, он ушел. Значит, вот как кончается любовь, устало подумала Сара, – лязгом железной двери и скрежетом спускающегося лифта, медленно уносящего возлюбленного из ее жизни.

Книга четвертая

Уловки и желания

Несмотря на название, «Черный лебедь» вел свое происхождение не от прибрежного паба, а от элегантной двухэтажной виллы, построенной на рубеже веков процветающим кенсингтонским художником, мечтавшим о загородном доме, где по выходным можно было бы наслаждаться деревенской тишиной и видом на реку. После его смерти она претерпела обычные превратности частного дома, слишком сырого и неудобно расположенного, чтобы стать для кого-то постоянным жильем, и слишком большого для того, чтобы служить местом отдыха по выходным. Лет двадцать она под другим названием функционировала как ресторан, который отнюдь не процветал, пока в 1980 году его не приобрел Жан-Поль Хиггинс. Он вернул дому старое имя, перестроил обеденный зал так, чтобы из его широких окон открывалась панорама реки и дальних заливных лугов, нанял шеф-поваром француза, официантами итальянцев, швейцаром англичанина и добился первого скромного упоминания в путеводителе «Где можно хорошо поесть?». Мать Хиггинса была француженкой, и он решил, что как ресторатору ему выгодно это подчеркнуть. Служащие и посетители называли его «месье Жан-Поль», и только управляющий банком, в котором обслуживался его счет, к великому огорчению ресторатора, упорно, с какой-то безудержной радостью всегда приветствовал его как мистера Хиггинса. Они поддерживали прекрасные отношения, и тому имелась вполне понятная причина: дела у мистера Хиггинса шли превосходно. В летнее время резервировать столик на обеденное или вечернее время нужно было по меньшей мере за три дня. Осенью и зимой место становилось менее людным, но еда и прием оставались великолепными. «Черный лебедь» находился достаточно близко к Лондону, чтобы привлекать множество постоянных посетителей из города, охотно проезжавших двадцать с чем-то миль, чтобы насладиться выдающимися достоинствами «Черного лебедя»: приятной обстановкой, уединением (столики здесь были расставлены на разумном расстоянии друг от друга), тихой музыкой (живой, никаких оглушающих звукозаписей), ненавязчивым обслуживанием и превосходной кухней.

Месье Жан-Поль был маленьким темноволосым мужчиной с печальными глазами и тонкой ниточкой усиков, которые придавали ему вид типичного театрального француза; впечатление усиливала манера речи. Хиггинс лично встретил Дэлглиша и Кейт на крыльце со спокойной любезностью, словно ничего приятнее визита полиции для него быть не могло. Тем не менее Дэлглиш отметил, что, несмотря на ранний час и тишину в доме, хозяин без промедления проводил их в свой личный кабинет, находившийся в глубине помещения. Хиггинс принадлежал к тем людям, которые опытом научены: даже если полицейские приходят в штатском и не открывают дверь ногой, они все равно полицейские. От Дэлглиша не ускользнул быстрый оценивающий взгляд, который он бросил на Кейт Мискин: изначальное удивление быстро сменилось умеренным одобрением. На Кейт были бежевые габардиновые слаксы и отличного покроя строгий жакет в клетку поверх кашемирового джемпера с воротом-хомутом; волосы заплетены на затылке в короткую толстую косу. «Интересно, как представлял себе Хиггинс женщину-детектива в штатском? – подумал Дэлглиш. – Как размалеванную гарпию в черном шелковом платье и тренче?»

Хозяин предложил освежительные напитки – сначала осторожно, в общей форме, потом более конкретно. Дэлглиш и Кейт согласились выпить кофе. Молодой официант в короткой белой тужурке принес его быстро, и кофе оказался превосходным. Когда Дэлглиш сделал первый глоток, Хиггинс тихонько вздохнул с облегчением, будто гость, теперь непоправимо скомпрометированный, отчасти утратил свою власть.