Далеко ли до Вавилона? Старая шутка - Дженнифер Джонстон

Нэнси пыталась освоиться с услышанным. Кот поднялся во весь рост, повертелся, попрыгал.

— Так ты говоришь, я… — Нэнси помедлила: как бы это так сказать, чтобы не расстроить Брайди?

— Я всегда Ей толковала, рано ли, поздно ли ты спросишь, и не к чему врать, и что тут такого.

Миска была уже полна. Брайди нагнулась, подобрала с земли шелуху в свой большущий белый фартук.

— Надо думать, они любили друг друга, — сказала наконец Нэнси.

— Надо думать. На что бы им все это сдалось, коли бы не любили? Снеси миску на кухню, у меня еще не все к обеду готово. По-твоему, мне только и дела, что разговоры разговаривать.

Одной рукой она придерживала на животе фартук с шелухой, другую положила Нэнси на плечо.

— Что тут такого? — повторила она. — Ты молодая, и воспитывали тебя, как полагается. Мы тебя все любим.

Нэнси кивнула. Рука Брайди давила плечо. Всей тяжестью лет, полных любви и людей, привыкших понимать друг друга и идти на уступки.

— Бог милостив, — вздохом слетело с губ Брайди, словно в ней впервые шевельнулись сомнения.

И она пошла в темную глубину дома.

— Ты к Ней с этим не приставай, — окликнула на ходу, голос опять звучал твердо. — У Ней без того забот по горло, и неси-ка сюда горох.

Когда Нэнси подошла к хижине, он лежал на берегу. Лежал не шевелясь, на манер рыжего кота. Взгляд устремлен в небо, в проплывающие облака. Он без рубашки — аккуратно свернул ее и подложил под голову, и видно — худощавое тело изуродовал длинный бугристый шрам. Начинается под ключицей, тянется по левой стороне груди и скрывается под поясом брюк.

— «Повстречались мы с друзьями, грязны, мокры, как из ямы, разберите хоть один, где слуга, где господин».

Он так и не шевельнулся, говорил, будто обращался к облакам.

— Почем вы знали, что это я?

— Как узнал, — мягко поправил он. — Язык надо уважать, от неправильной речи людям пользы нет.

— А кто это сказал?

Она села рядом на песок.

— Что именно?

— Ну, это… повстречались… я всю жизнь это слышу.

— Сумасбродный декан. Тот малый, который изобрел вашу фамилию. Я знал, что это вы, милая девочка, потому что, как бы вы ни старались подкрасться ко мне незаметно, ваши руки и ноги еще не научились вас слушаться… Смело могу сказать, надеюсь, вам никогда не придется зарабатывать свой хлеб этим способом — незаметно подкрадываясь к людям.

Он все смотрел на облака, а Нэнси стала смотреть на море, оно каждый миг меняло цвет в лад движению волн, становилось то зеленым, то синим, то серым.

— Откуда у вас такой шрам?

— «Я получил их в Криспианов день»[60].

Помолчали.

Нэнси повернулась, посмотрела на него. Он слабо улыбался.

— Под Ипром. Под гиблым Ипром. Я был с парнишкой, вернее сказать, с мальчиком примерно ваших лет, в него попал снаряд. До сих пор не знаю, кому из нас больше повезло.

— Какой ужас!

Он взял ее руку в свою. Провел ее пальцами по шраму, прижимая их к мягкой бугристой плоти. Ее пальцы испуганно сжимались, силясь отстраниться, но он держал их крепко и не отпускал. Провел под пояс, до твердой, выступающей кости бедра, потом назад, к плечу. И опять книзу. Ребра его слабо колыхались, будто рябь на спокойном море. Шрам был на ощупь просто неровная плоть, а вот с виду — точь-в-точь растянутый в зловещей гримасе рот, губы перекрещены бледными следами швов, кое-как стянувших края. Наконец он выпустил руку Нэнси.

— Ужас! — повторила она.

И поглядела на свои пальцы — никогда еще они не касались ничего подобного.

— Ну, а теперь сами, — приказал он. — Сами потрогайте.

Она мягко провела пальцами вверх, до его плеча.

— Вот видите.

Нэнси зарылась пальцами в песок. Самый верхний слой — сухой, теплый, а чуть поглубже песок холодный, сырой и колючий.

— Как я понимаю, ваше вчерашнее путешествие прошло точно по плану.

Она кивнула.

— Джо…

— У меня правило — не знать ничьих имен.

— Он мне понравился. Мы ездили трамваем.

— Трамвай — отличное изобретение.

— Он сказал передать вам, что… Брой сказал, он считает, что вам надо сниматься с места. Так будет лучше.

— А!

Он сел, стряхнул с плеч песок. Может быть, он прямо сейчас встанет и уйдет?

— Зайдите-ка в хижину и пошарьте в кармане моей куртки, там есть виски. Я думаю, нам следует выпить.

Когда Нэнси вышла с фляжкой и двумя кружками, он уже сидел в рубашке, аккуратно застегнутой до самой запонки.

— Так у меня вид приличнее? Боюсь, не вполне. Мой отец всегда повторял, что порядочный человек не должен появляться на люди без воротничка.

— При мне — это еще не на людях.

Нэнси передала ему фляжку. Опустилась рядом на колени, протянула обе кружки. Он откупорил виски, осторожно налил.

— Значит, вы уйдете?

Он кивнул:

— Через день-другой.

— А куда?

— Подальше.

— Хоть бы вы в кои веки ответили, когда я спрашиваю.

— Вы всегда спрашиваете, о чем не надо.

— Вы вернетесь?

Он отпил из кружки.

— Сюда — не вернусь.

— Так что же, я вас больше не увижу?

— Наверно, нет.

— Мне это не нравится.

— Переживете.

— Лучше бы вам не приходилось убивать людей.

— Кто-то должен это делать.

— Но я не понимаю, почему?

— Когда-нибудь поймете.

— А без этого никак не обойтись?

— Никак.

Нэнси выкопала в песке ямку, поставила туда кружку.

— Можно дочери поцеловать отца на прощанье?

Она подползла на коленках совсем близко. Он обнял ее, прижал к себе. Казалось, в них бьется одно сердце. Щека его прижалась к щеке Нэнси, колючая, как был колючим песок.

— Вы не дадитесь им в руки, правда?

— Я намерен мирно скончаться в постели, выпив кларета, девочка.

Он выпустил ее, зорко всмотрелся в лицо.

— Видно, я старею.

— Почему вы так говорите?

— Потому что в первый раз за многие годы жалею, что надо прощаться.

Она одарила его такой сияющей улыбкой, что его проняла дрожь.

— Чудесно, что вы мне так сказали!

— Мужчины часто будут говорить вам такие слова. Ручаюсь. А теперь выпей, девочка, и беги.

— Спасибо, мне пить не хочется.

— В хижине я оставлю все, как было раньше.

— Не беспокойтесь…

— Я предпочел бы, чтобы вы дня три-четыре сюда не приходили. А еще лучше — неделю.

— Неделю, — повторила Нэнси.

Он протянул руку. Нэнси весьма благовоспитанно ее пожала.

— До свиданья.

— До свиданья, Нэнси. А кстати…

— Да?

— Джо Малхейр — очень хороший молодой человек. Помните об этом, если опять с ним встретитесь.

— Да.

Она поднялась между гранитными плитами на насыпь и оглянулась. Он по-прежнему сидел и смотрел на море. И не шевелился.

Пятница, вечер.

Пожалуй, я перестану записывать. Мне все трудней и трудней найти слова для мыслей о том, что происходит изо дня в день. Видно, надо изобрести что-то вроде фильтра, чтобы процеживать мысли, прежде чем выкладывать на бумагу. Это надо обмозговать самой. И все остальное, наверно, тоже. Да. Теперь, когда я знаю, что мой отец умер, у меня будет больше времени и простора для мыслей. Я уже никогда не узнаю, был ли у него второй палец на ноге длинней большого. Меня не задевает ни его смерть, ни мое не очень-то нормальное положение. Как сказала Брайди — что тут такого? А думала, буду вечно из-за этого маяться. Может быть, когда состарюсь, начну, сидя у камина, опять все это перебирать в памяти, думать да гадать. А сейчас не время. В молодости еще сама толком не понимаешь, в чем надо разобраться, это трудно, но увлекательно. В последние дни столько было увлекательного, прямо чувствуешь, как тебя поднимает. Будто вот-вот разразится землетрясение.

Завтра мне нужно будет смотреть за дедом, тетя Мэри и обе мисс Брэйбезон едут на скачки. Хоть бы он не слишком дурил.

«Даймлер» укатил около полудня, унося трех дам в шляпах и перчатках, корзинку с завтраком и бутылку джина. Ярко светило солнце, но дул ветерок и сулил дождь. По всему горизонту громоздились облака и только ждали своего часа.

Нэнси с дедом позавтракали в молчании, потом она подкатила его к излюбленному окну и положила ему на колени бинокль. Он учтиво улыбнулся.

— Благодарю, дорогая.

Нэнси взяла подушку, вышла на веранду и села, прислонясь спиной к теплой серой стене. Ей слышно было, как дед то бормочет себе под нос, то шумно дышит, стоит ему шевельнуться. У подножья холма Мэйв опять усердствовала за роялем. Интересно, может, и Гарри там — сидит на цветастом диване и слушает, и на лице — обожание.

— Probablement[61], — прошептала Нэнси и усмехнулась, так по-дурацки это прозвучало.

А потом она, должно быть, уснула: когда дед окликнул, это застало ее врасплох, она даже подскочила.