ПРЕДАТЕЛЬ ПАМЯТИ - Элизабет Джордж

— А где старый добрый Раф? — спросила она. — Поехал к твоему папаше отчитываться?

Гидеон просто отступил от двери и дал ей пройти внутрь. Затем он поднялся по лестнице, и она последовала за ним. Он шел туда, где, очевидно, находился до ее прихода, — в спальню. Отпечатки его головы на подушке и тела на одеяле выглядели довольно свежими.

Слабый свет ночника, горевшего на прикроватном столике, не разгонял полумрак, и тени на лице Гидеона придавали ему сходство с покойником. Еще со времени провала в Уигмор-холле его постоянно окружала аура беспокойства и поражения, но Либби показалось, что теперь в его облике появилось что-то еще. Что? Мучение, надрыв?

— Гидеон, что с тобой?

Он ответил просто:

— Мою мать убили.

Либби моргнула. Разинула рот. Захлопнула рот.

— Твою маму? Твою родную мать? Господи, нет. Когда? Как? Черт. Садись, Гид.

Она подвела его к кровати, и он сел, свесив руки между колен.

— Как это случилось?

Гидеон рассказал ей то немногое, что знал. Потом добавил:

— Папу просили опознать ее тело. Потом полиция приходила к нему домой. Один детектив. Папа звонил мне недавно. — Гидеон обхватил себя руками, согнулся вперед и начал качаться, как ребенок. Он произнес: — Это конец.

— Чему конец?

— Теперь у меня не осталось даже надежды.

— Не говори так, Гид.

— Теперь мне остается только умереть.

— Боже! Эй, так говорить нельзя!

— Это правда.

Он вздрогнул. Либби заметила это и оглядела комнату в поисках чего-нибудь теплого. Гидеон продолжал раскачиваться.

Либби попыталась представить, что может означать для него смерть матери. Она сказала:

— Гид, ты справишься с этим. Это пройдет, вот увидишь.

Она постаралась вложить в свой голос искренность, изобразить, будто ей так же важно, как и ему, сможет ли он играть на скрипке или нет.

Тут Либби заметила, что Гидеон не просто вздрагивает, а по-настоящему дрожит. На кровати лежал вязаный плед, она схватила его и накинула Гидеону на плечи.

— Ты хочешь поговорить об этом? — спросила она его. — О твоей маме? О… Не знаю, о чем угодно?

Она села рядом с ним и обняла его за плечи. Свободной рукой она придерживала углы пледа у его горла, пока он не догадался сделать это сам.

Гидеон сказал, глядя перед собой:

— Она ехала на встречу с жильцом Джеймсом.

— С кем?

— С Джеймсом Пичфордом. Он жил с нами, когда мою сестру… когда она умерла. Как странно: я недавно подумал о нем, хотя уже столько лет не вспоминал его. — Он поморщился, и Либби увидела, что одна его рука вдавлена в живот, как будто внутри полыхает пожар. — Ее сбили машиной на улице, где живет Джеймс Пичфорд, — продолжал он. — А потом переехали тело. И не один, а несколько раз, Либби. И поскольку она шла к Джеймсу, папа думает, что полиция захочет найти всех, кто был связан… с тем делом.

— Почему?

— Не знаю. Потому что они задавали ему такие вопросы.

— Да нет, я не спрашиваю, почему твой отец думает, будто полиция захочет всех найти. Я спрашиваю, почему полиции это нужно. Разве есть какая-то связь между тем, что было тогда, и тем, что сейчас? То есть понятно, что раз твоя мама хотела встретиться с Джеймсом Пичфордом, то какая-то связь существует. Но если ее убил кто-то, кто знал ее двадцать лет назад, зачем столько ждать?

Гидеон нагнулся еще ниже, его лицо перекосила гримаса боли. Он проговорил сквозь зубы:

— Господи. Внутри все горит.

— Давай помогу.

Либби уложила его на кровать. Он свернулся калачиком, подтянув колени к подбородку. Она сняла с него ботинки. На нем не было носков, белые как молоко стопы судорожно терлись друг о друга, как будто трение могло отвлечь его мысли от боли.

Либби прилегла рядом с ним под одеяло, прижавшись к его спине. Одну руку она просунула под его ладонь, сжимавшую живот. Она ощущала изгиб его позвоночника, каждый позвонок — как камушек. Гид так похудел, что казалось странным, как его кости не протыкают тонкую, как бумага, кожу.

Она сказала:

— Ты, наверное, совсем зациклился на этом. Попробуй пока забыть обо всем. Не навсегда. Только на время. Просто лежи и ни о чем не думай.

— Не могу, — ответил он, и она расслышала горький безрадостный смешок. — Вспомнить все — такое мне дали задание.

Он продолжал тереть ноги одну о другую и еще туже свернулся в клубок. Либби крепче прижалась к нему. Наконец он проговорил:

— Либби, ее выпустили из тюрьмы. Папа знал, но мне не рассказывал. Вот почему полицейские хотят найти всех, кто был в нашем доме двадцать лет назад. Она вышла из тюрьмы.

— Кто? Ты хочешь сказать…

— Катя Вольф.

— И они думают, что это она сбила твою мать?

— Не знаю.

— Но зачем ей это делать? Скорее твоей матери захотелось бы переехать ее.

— При нормальном положении дел — да, — сказал Гидеон. — Но ты забываешь, что в моей жизни не было ничего нормального. И поэтому нет никаких оснований предполагать, что смерть моей матери вызвана нормальными причинами.

— Должно быть, твоя мама свидетельствовала против Вольф, — предположила Либби. — И та провела эти двадцать лет за решеткой, планируя, как отомстить всем, из-за кого она туда попала. Но если так, то как ей удалось отыскать твою маму, Гид? В смысле, ведь даже ты не знал, где она живет. Как же могла эта Вольф так быстро вычислить ее? И если она все-таки разыскала ее и даже убила, то зачем было убивать на улице, где живет ваш бывший жилец Пичфорд? — Либби подумала над своим вопросом и сама же ответила на него: — Это было послание ему.

— Или кому-то еще.

Из телефонного разговора с Линли Барбара Хейверс узнала все, что сообщил инспектору Ричард Дэвис, включая полное имя монахини монастыря Непорочного зачатия. Там, указав Линли, наверняка можно узнать что-нибудь о нынешнем местонахождении сестры Сесилии Махони.

Монастырь располагался на участке земли, стоившем, вероятно, баснословных денег. Вокруг него стояли сплошь старинные здания, ведущие свою историю с конца семнадцатого века. Именно здесь строили свои сельские поместья сильные мира сего в эпоху, когда Вильгельм III и Мария обосновались в скромном сельском коттедже в Кенсингтон-гарденс. Сейчас же сильных мира сего на площади заменили работники нескольких предприятий, втиснутых между историческими фасадами, обитатели еще одного монастыря (где, черт возьми, монашки берут деньги, чтобы жить здесь?) и жильцы тех домов, которые передавались от поколения к поколению лет триста, не меньше. В отличие от некоторых других городских площадей, пострадавших от бомбежек во время войны или от жадных притязаний сменяющих друг друга правительств тори с их большим бизнесом, сумасшедшими прибылями и приватизацией всего, что попадется под руку, Кенсингтон-сквер сохранилась почти нетронутой. С четырех сторон фасады благородных зданий выходили на сквер в центре площади, где опавшая осенняя листва окружила ствол каждого дерева янтарной юбкой.

Найти место для стоянки было невозможно, поэтому Барбара поставила свой «мини» на тротуар в северо-западной части площади, рядом со стратегически размещенной тумбой, не позволявшей транспортному потоку центральных улиц проникнуть в этот тихий микрорайон. Барбара бросила свое полицейское удостоверение на приборную доску «мини», выбралась из машины и вскоре оказалась в обществе сестры Сесилии Махони, которая по-прежнему проживала в монастыре Непорочного зачатия и в данный момент работала в церкви по соседству.

При первом взгляде на сестру Сесилию Барбара решила, что та совсем не похожа на монахиню. Она представляла монашек как женщин не первой молодости в тяжелых черных облачениях, с четками на поясе и в средневековых апостольниках и покрывалах.

Сестра Сесилия в этот образ не вписывалась. Более того, когда Барбара вошла в церковь, где ей посоветовали искать Сесилию, она приняла женщину в клетчатой юбке, стоящую на невысокой стремянке с тряпкой и банкой мастики в руках, за уборщицу. Потому что именно уборкой и занималась эта женщина: чистила алтарь, в котором доминировала статуя Иисуса, указывающего на свое обнаженное, анатомически неточное и частично позолоченное сердце. Барбара сказала:

— Простите, но мне нужна сестра Сесилия Махони.

И в ответ женщина обернулась и сказала с улыбкой:

— Значит, вам нужна я.

Акцент у нее был такой, будто она только что прибыла из глухой ирландской деревни.

Барбара назвала себя, и монахиня с предосторожностями спустилась со стремянки.

— Полиция, вы говорите? Надо же, вы совсем не похожи на полицейского. А что, какие-то проблемы, констебль?

В церкви было сумрачно, но, сойдя с лестницы, сестра Сесилия оказалась в кругу розового света, созданного единственной свечой, что горела на алтаре. Этот свет очень украсил монахиню: скрыл морщины на ее лице и подсветил волосы — короткие, черные, как обсидиан, и такие курчавые, что многочисленные заколки с ними не справлялись. Фиолетовые глаза монахини, оттененные ресницами, дружелюбно взирали на Барбару.