В мечтах о швейной машинке - Бьянка Питцорно
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Так это ты его взяла?! – выкрикнула я. Но разве могла она забраться так высоко? Впрочем, тут же нашлись и доказательства – накануне вечером я их попросту не заметила: слишком устала, слишком расстроилась. Возле её кровати обнаружилась деревянная табуретка, обычно стоявшая во дворе, рядом с сушилкой. Выходит, пока я ходила в палаццо Дельсорбо, Ассунтина, рискуя упасть и сломать себе шею, водрузила табуретку на стул, чтобы влезть повыше: иначе она никак не смогла бы добраться до ниши.
– Где кольцо? Куда ты его дела? Отдай сейчас же!
– А нету!
Господи Боже, прошу тебя, умоляю, скажи, что, выскочив на улицу поиграть в классики или камешки, она не взяла кольцо с собой и не обронила его по дороге! Что не снесла в ломбард! Хотя нет, ценную вещь они от ребёнка не примут. Тем более украшение.
– Куда ты его дела?
– Значит, ты всё-таки любишь того человека, что тебе его дал, больше, чем меня, – дерзко фыркнула она.
Вот ведь соплячка треклятая! Придушу!
– И что теперь? А? – спрыгнув со стула, я схватила её за плечи. – Мне что, отчитываться перед тобой? Ну-ка говори, куда ты его дела!
Она едва не плакала, и всё-таки мотала головой, словно бросая мне вызов:
– Не скажу.
И не сказала. Я искала всё утро, надеясь, что подарок Гвидо хотя бы не вышел за порог. «Дом не крадёт, он прячет», – говорила бабушка и, помолившись святому Антонию, всегда находила пропажу. Но как знать, вдруг Ассунтина стащила кольцо ещё вчера, пока я сносила ругань донны Лючинии? А уж эта девчонка вполне могла выронить его в канаву, сменять на стеклянный шарик, выбросить в сточную трубу, прикрытую круглой мраморной крышкой, куда они с матерью ходили по нужде. Могла расплющить камнем. Могла даже проглотить, мне назло.
Но что-то мне подсказывало, что нет, кольцо по-прежнему где-то в доме. Пропади оно, разве стала бы бабушка предупреждать меня об опасности?
Всё это время Ассунтина молча теребила подол ночной рубашки: ждала, что я её поколочу, чтобы узнать секрет, и готовилась дать отпор. Но бить я не стала. Меня захлестнула волна холодной ярости, столь непохожей на пылающий факел той ночи, когда я за волосы вытащила её из непроглядной черноты моря.
– Никуда не пойдёшь, пока кольцо не объявится.
– Мне в школу надо!
– И думать забудь. Ни платья, ни школы.
Сказать по правде, перво-наперво я, ни на секунду не обеспокоившись, что Ассунтина простудится, раздела её догола и тщательно обыскала. Даже волосы распустила, хоть таким жидким косичкам и не скрыть было того, что я искала. Потом поставила её на стул и, велев не спускаться, перерыла кровать – простыни, подушку, одеяла, матрас, – пошерудила снизу метлой, даже легла на пол, чтобы убедиться, что там ничего нет. Покончив с кроватью, перенесла паршивку туда и, накрыв простыней, голую, как была, привязала к спинке, чтобы не дёргалась. Если не считать озноба, её это, казалась, даже слегка раззадорило, словно она принимала всё за забавную игру. И не сводила с меня глаз, пока я медленно, пядь за пядью, обшаривала обе комнаты и кухню. Несмотря на небольшие размеры, квартира была буквально забита всевозможной мебелью: от кресел, которые бабушка купила для клиентов, до высокого зеркала, от швейных принадлежностей и машинки до ящиков с нитками и пуговицами, обрезками и выкройками. А на кухне – ещё и кастрюли, тарелки, ведро угля, бутылки со щёлоком, по мешку сушёных бобов и картошки... Конечно, такое маленькое колечко можно спрятать где угодно, но я была полна решимости искать столько, сколько понадобится, без еды и воды, опускаться на колени и вставать на цыпочки, дотянуться до антресолей. И молиться, без конца молиться бабушке и святому Антонию. Пробило полдень. Ассунтина, у которой, как и у меня, с самого утра маковой росинки во рту не было, наверное, проголодалась, но ни единым звуком этого не выдала.
«Сейчас же говори, где кольцо! А не скажешь, в приют тебя сдам», – пару раз чуть не пригрозила я, да духу не хватило: всё равно ведь сдам, даже если заговорит. Впрочем, я совершенно не чувствовала себя виноватой. Напротив, невозмутимый взгляд Ассунтины, следившей за каждым моим движением, так меня раздражал, что в какой-то момент я схватила со спинки стула её платье, встряхнула, прощупала каждую складку и шов, даже под воротником, проверяя, не спрятано ли там чего, и бросила на кровать. Потом развязала простыню, выпуская негодницу.
– Одевайся и жди на улице! Брысь! – ни нижнего белья, ни обуви я ей не дала.
– Холодно же! – возмутилась она.
Основательно встряхнув шаль, я разрешила Ассунтине в неё закутаться и, захлопнув дверь, продолжила поиски, на сей раз вооружившись кисточкой. Как-то мне довелось работать на одну еврейскую семью, и я видела, как перед праздником женщины на коленях отмывали пол, отыскивая при помощи пёрышка каждую завалящую крошку. Для церемонии, уж и не знаю какой, дом должен быть чистым, объясняли они. Предмет моих поисков был куда больше хлебной крошки – и всё же, обшаривая квартиру сантиметр за сантиметром, я не могла его найти. Но пытаться продолжала.
Где-то через час я услышала стук в дверь.
– Пошла вон! – крикнула я, решив, что
