Из воспоминаний сельского ветеринара - Джеймс Хэрриот

Я оглянулся, отыскивая взглядом Зигфрида, но мы уже попрощались, и я решил, что поблагодарю его, когда мы вернемся. Однако из Дарроуби я выехал, надуваясь от гордости, ибо смысл этой дощечки был совершенно ясен: теперь я полноправный партнер Зигфрида и человек с положением. При этой мысли у меня даже дух захватило. Хелен радовалась не меньше меня, и мы час за часом кружили по боковым шоссе, останавливались, когда и где хотели, гуляли и совершенно не следили за временем. Было уже часов девять вечера, и сумерки быстро сгущались, когда мы вдруг сообразили, что заехали совсем не туда.

От Эллерторпа нас отделяли миль десять вересковых холмов, и было уже совершенно темно, когда мы, погромыхивая по крутой узкой дороге, съехали на его единственную, но очень длинную улицу. «Пшеничный сноп» скромно прятался в дальнем ее конце — приземистое здание из серого камня с неосвещенным крыльцом. Когда мы вошли в душноватую переднюю, из буфета слева донесся мягкий звон стекла. Из задней комнаты появилась миссис Берн, пожилая вдова, владелица «Пшеничного снопа». Она оглядела нас без всякого выражения.

— Мы знакомы, миссис Берн, — сказал я, и она кивнула. Я извинился, что мы так задержались, и попробовал собраться с духом, чтобы попросить в такой поздний час пару-другую бутербродов, но тут она сказала все с той же невозмутимостью:

— Ничего, мы ведь вас ожидали. И ужин вас ждет.

Она проводила нас в столовую, и ее племянница Берил тотчас подала нам горячий ужин: густой чечевичный суп, а на второе — блюдо, которое сейчас, наверное, назвали бы гуляшом, хотя тогда это было просто мясо, тушенное с грибами и овощами. Но зато над ним явно колдовал кулинарный гений. От крыжовенного пирога со сливками мы уже вынуждены были отказаться.

Так продолжалось все время, пока мы жили в «Пшеничном снопе». Заведение это было воинствующе несовременным: чудовищная викторианская мебель, кое-где облупившаяся краска. И все-таки сразу становилось понятно, чем оно заслужило свою репутацию. Кроме нас там в это время жил еще только один постоялец, который явно не собирался никуда уезжать, — удалившийся от дел суконщик из Дарлингтона. К столу он являлся задолго до урочного часа, неторопливо закладывал за воротник большую белую салфетку, и надо было видеть, как блестели его глаза, когда Берил вносила поднос с кушаньями.

Однако нас с Хелен покорили не только домашняя ветчина, йоркширский сыр, слоеные пироги с сочной начинкой из вырезки и почек, ягодные корзиночки и колоссальные йоркширские пудинги. Гостиницу окутывала атмосфера какого-то чарующего сонного покоя, и мы до сих пор с наслаждением возвращаемся мыслью к этим дням. Я и теперь часто проезжаю мимо «Пшеничного снопа» и, глядя на его старинный каменный фасад, на котором какие-то жалкие тридцать лет, протекшие с той поры, не оставили ни малейшего следа, с невольной нежностью вспоминаю эхо наших шагов на пустынной улице, когда мы выходили погулять перед сном, старинную латунную кровать, занимавшую почти все пространство тесной комнатки, темные силуэты холмов в ночном небе за нашим окном, отголоски смеха, доносящиеся из буфета внизу, куда сошлись отдохнуть окрестные фермеры.

Особое наслаждение доставило мне наше первое утро, когда я повез Хелен к Алленам проверять пробы. Вылезая из машины, я заметил, что миссис Аллен осторожно выглядывает в щелку между кухонными занавесками. Она тут же вышла во двор, и, когда я подвел к ней мою молодую жену, глаза у нее буквально полезли на лоб. Хелен одной из первых в тех краях начала носить брюки и в это утро надела ярко-лиловые — «совершенно потрясные», выражаясь на более позднем жаргоне. Фермерша была немножко шокирована, а немножко и позавидовала, но вскоре она убедилась, что Хелен одной с ней породы, и между ними завязался оживленный разговор. Глядя, как энергично кивает миссис Аллен и как ее лицо все больше расцветает улыбками, я понял, что Хелен охотно удовлетворяет ее любопытство. Времени на это потребовалось много, и мистер Аллен в конце концов прервал их беседу.

— Если идти, так идти, — буркнул он, и мы отправились продолжать туберкулинизацию.

Начали мы с солнечного склона, где в загоне нас дожидался молодняк. Джек и Робби ринулись в загон, а мистер Аллен снял кепку и любезно обмахнул верх каменной стенки.

— Тут вашей хозяйке будет удобно, — сказал он. Я уже собирался начать измерения, но от этих слов буквально прирос к месту. Моя хозяйка! Впервые такие слова были обращены ко мне. Я посмотрел на Хелен, которая сидела на необтесанных камнях, поджав ноги, положив на колено записную книжку и держа наготове карандаш. Она откинула упавшую на глаза темную прядку, наши глаза встретились, и она улыбнулась мне. Я улыбнулся в ответ и вдруг ощутил все великолепие окружающих холмов, медвяный запах клевера и нагретых солнцем трав, пьянящий сильнее любого вина. И мне показалось, что два года, которые я провел в Дарроуби, были прелюдией к этой минуте, что вот сейчас улыбка Хелен завершила первый решающий шаг в моей жизни — эта улыбка и бакелитовая дощечка на решетке Скелдейл-Хауса.

Не знаю, сколько я простоял бы так, словно в забытьи, но мистер Аллен выразительно откашлялся, и я вернулся к действительности.

— Начали, — сказал я, прикладывая кутиметр к шее первой телки. — Номер тридцать восемь, семь миллиметров, четко очерчено. — Я крикнул Хелен: — Номер тридцать восемь, семь, ч. о.

— Тридцать восемь, семь, ч. о., — повторила моя жена, и ее карандаш побежал по страничке записной книжки.

Замкнутой жизни на фермах в йоркширских холмах пришел конец в середине 30-х годов, когда радио открыло туда доступ широкому миру. Радиоприемник становится неотъемлемой частью домашнего обихода. Он украсил жизнь жены фермера, которая много часов проводила за домашними хлопотами в полном одиночестве, и придал особый интерес вечерам. До того, как на фермы провели электричество, приемники там работали от тяжелых стеклянных аккумуляторов, которые можно было перезаряжать в бакалейной или скобяной лавке.

Молодой ветеринар в деревне не думал о щегольстве — слишком много времени он проводил на размокших проселках и в коровниках. Вельветовые брюки и старый твидовый пиджак — вот его типичная одежда. Но для посещения церкви и поездок в город ему был нужен приличный костюм. В 30-х годах совсем рядом с Лидсом была крупнейшая в мире фабрика готовой одежды Монтегю Бертона, и во всех окрестных городках имелся Бертоновский магазин с черно-серебряным фасадом. Там Джеймс Хэрриот мог купить готовый костюм за 55 шиллингов.

С середины XIX века на смену сальным свечам былых времен приходят керосиновые лампы. Но в домах простых людей нередко обходились одной-единственной такой лампой. Вид у многих ламп был очень нарядный, и на фермах их часто приберегали для праздников, а в будни ими не пользовались. Эта консольная лампа состоит из латунного основания, каннелированной колонки и прозрачного стеклянного абажура. Резервуар для керосина сделан из аметистового стекла.

Теперь, когда достаточно щелкнуть выключателем и комнату зальет яркий свет, даже трудно представить себе, как неудобно было ходить вечером по дому в доэлектрическую эру. Огонь в очаге или камине отбрасывал пляшущие отблески до двери, а за ней был непроницаемый мрак. Обычно, чтобы пройти по коридору или подняться в спальню, с собой брали свечу в подсвечнике. На смену им пришли во второй половине XIX века переносные керосиновые лампы, которые и употреблялись до того, как появилось электричество, а на многие фермы в йоркширских холмах его провели только в 50-х годах. У этой латунной лампы широкое плоское основание обеспечивает устойчивость; ручка рассчитана на то, чтобы ее держали всеми пальцами, а прозрачное стекло защищает огонек.

Неправильное положение щенка или слишком крупные размеры могут затруднить роды и потребовать вмешательства ветеринара. Щипцы, которые он вводит во влагалище или в матку, чтобы извлечь застрявшего щенка, имеют разную форму, но у всех концы сделаны так, чтобы ими можно было захватить голову щенка, не повредив ее. Размеры щипцов также варьируют — от 15 до 50 см — в расчете на собак разных пород. Теперь их делают из нержавеющей стали, так что они выдерживают постоянное кипячение и частое применение много лучше прежних, никелированных.

Бывая каждую неделю на рынке, фермерша высматривала подходящие «остатки» — концы полос разных тканей с ткацких фабрик: шерстяные привозились из Уэст-Райдинга, а хлопчатобумажные — из городов соседнего Ланкашира. На том же рынке или у проезжего коммивояжера она покупала и швейную машинку, нередко в рассрочку. На швейной машинке «Зингер», блестевшей черной эмалью с золотым узором, она строчила занавески, чехлы на кресла, покрывала на кровати, не говоря уже об одежде для всех членов семьи.