Двойная игра - Гюнтер Карау

Вернер сказал:

— Его риск — это и твой риск. Я не разрешаю тебе идти.

Моего мнения никто не спрашивал. Решал он, а что касается меня, то я испытывал какое-то странное двойственное чувство и вряд ли помог бы ему объективно разобраться во всем, Я снова обрел почву под ногами, наладил отношения в семье, мог спокойно спать, работать и отдыхать — одним словом, моя жизнь приобрела упорядоченный характер. С лихорадочным мотанием через границу было покончено. Как бы идиотски это ни звучало, но, с тех пор как определилась моя роль в системе ЦРУ и я стал оперативным радистом на случай войны и предвоенной обстановки, моя жизнь снова вошла в привычную колею и у меня оставалось достаточно времени для учебы и семьи, а иногда даже для партии в го. А то чуждое, что привнесла в мою жизнь эта новая роль, вписалось в нее как одна из деталей в общую конструкцию. Все упорядочилось. Так неужели всему этому придет конец? Снова неизвестность, снова темная бездна под ногами, снова дорога через минное поле? Но неизвестность тоже имеет свою притягательную силу, а любую мину можно обезвредить. Эти соображения нельзя было рационально обосновать, и я не стал делиться ими с Вернером. Однако интуитивно я чувствовал, что доктор Баум ждет меня.

Вернер с возрастающим беспокойством следил за обострением международной обстановки. На венскую встречу в верхах в 1961 году возлагались большие надежды. Но новый тщеславный американский президент из клана миллионеров Кеннеди отклонил во дворце Хофбург все предложения по разоружению и решению международных проблем, которые выдвинули советские руководители. Едва успев возвратиться в Вашингтон, президент дал указание сделать заявление для прессы о готовности ядерной боевой группы — «пожарной команды» НАТО. У наших непосредственных соседей на Западе этот маневр вызвал воодушевление. С совещания руководящего состава Вернер возвращался со все большим количеством бумаг и все более озабоченным выражением лица. Особое место занимали публикации западногерманской прессы. Читая их в подборке, можно было легко обнаружить направляющую их руку и сравнительно быстро сделать вывод, причем документально подтвержденный, о стратегии эскалации, проводимой противником.

В конце июня в эту кампанию включились западногерманские военные круги. Представитель бундесвера на страницах «Мюнхнер Меркур» утверждал, что в восточной зоне вследствие непрерывной цепи кризисов в любое время можно ожидать взрыва и что создавшаяся обстановка требует от Запада подготовки соответствующих политических, экономических, пропагандистских и организационных мер и подрывных действий. Спустя всего несколько дней этот перечень был расширен за счет военных приготовлений. Генерал Хойзингер, который был начальником оперативного отдела штаба в ставке Гитлера «Вольфшанце», а теперь являлся председателем постоянного военного комитета НАТО в Вашингтоне, заверил, что западногерманские дивизии готовы выполнить любую задачу. В одной из швейцарских публикаций слово «любую» сопровождал восклицательный знак.

Затем мяч снова был отпасован американцам. Генерал Кларк, командующий американскими войсками в Европе, потребовал от своих солдат быть готовыми ко всему. И этот провокационный приказ по войскам был сознательно подхвачен прессой. Наконец, в самом начале июля было раскрыто главное направление всех этих публичных высказываний. В Бонне «исследовательский совет по вопросам воссоединения Германии» подготовил свой третий доклад. Документ предварительно изучался в тайных комитетах и лобби бундестага, в директорских кабинетах огромных концернов, в военных командных инстанциях, на фондовой бирже. Это был тщательно разработанный план установления новых торгово-экономических отношений в ГДР, основу которого составлял целый ряд договоров о концессиях, о замене акций, о праве преимущественной покупки, о наблюдательских мандатах и монополизации, в результате чего народные предприятия должны были поэтапно перейти во владение старых концернов. Не убив медведя, составители плана спешили поделить его шкуру. А через четыре дня после опубликования этого доклада в газете «Кёльнишер рундшау» можно было прочитать о том, что сейчас надлежит «использовать все средства «холодной» войны, войны нервов и горячей войны. Сюда относятся не только вооруженные силы с обычным вооружением, но и подрывные акции, разжигание сопротивления внутри страны, нелегальная работа, разложение сил порядка, саботаж, нарушение работы транспорта и предприятий, организация неповиновения и мятежей». Сообщалось, что в Западный Берлин с большим штатом сотрудников прибыл боннский министр по общегерманским вопросам.

С возрастающим изумлением читал я вырезки из газет, которые Вернер подвинул мне через стол. Меня поразила циничная откровенность, с какой излагались планы свержения рабоче-крестьянской власти в ГДР. Вернера тоже занимал вопрос, какие намерения преследовала эта демонстрация. Это была отнюдь не беседа за круглым столом политических деятелей и обозревателей. За кулисами всего этого стояло предложение доктора Баума или то, что мы принимали за его предложение.

Может, они проверяют нашу реакцию на эту газетную войну и радиовойну? Или они хотят вывести нас из равновесия и вызвать чересчур резкую с нашей стороны ответную реакцию? Или все это означает подрыв основ равновесия? Где финт, а где хорошо продуманный удар?

По тому, как Вернер задавал самому себе эти вопросы в своих нередких теперь монологах, я понял, что его решение не посылать меня в пекло не было окончательным. Чего хотел доктор Баум? Прояснит ли что-нибудь встреча с ним?

А затем одно событие стало опережать другое. Центральный комитет нашей партии направил в адрес Запада настоятельный призыв к оздоровлению обстановки. Одновременно он призвал граждан республики к защите своих завоеваний. Призыв прозвучал совершенно недвусмысленно. Назревало принятие важных решений. Вернер вертелся как белка в колесе. Времени на сон у него почти не оставалось, оставалось оно лишь на то, чтобы переменить рубашку.

Была суббота. Заканчивалась вторая смена. Мы истекали потом под крышей большой лаборатории, где должны были проводиться испытания нового управляемого устройства. Меня позвали к телефону. Звонил Вернер. Голос у него был такой, будто он запыхался. Но чувство юмора не изменило ему.

— Если уж тонуть, так вместе, — сказал он. — Пошли купаться.

Дикие пляжи в Берлине самые красивые. Мы расположились в ивовых зарослях на берегу Шпрее и наблюдали, как скрывалось за трубами Клингенберга солнце. Чайки неподвижно сидели на леерах полузатопленной баржи. По мосту громыхали поезда с отдыхающими. По другую сторону железнодорожной насыпи играли в футбол. Пахло аиром и ржавчиной. Лебединая пара демонстрировала нам своих малышей. Как только мы заплывали подальше, раздавался звук приближающейся моторной лодки, и нам приходилось срочно убираться с ее пути. Потом мимо нас в кильватерной колонне прошли прогулочные катера. На их палубах гремела музыка. Катера оставляли на воде широкий след, в котором отражалась луна. Песок на берегу еще не остыл, и я стал бросать себе на живот целые его пригоршни, наблюдая, как он струится.

Итак, завтра! Вернер дал четкие инструкции:

— Решающее значение имеет новый контакт у справочного киоска. Убедись, что тебя ждет действительно мистер Баум, а не кто-нибудь другой, желающий поиграть с нами в кошки-мышки. Лишь убедившись в этом, вступай в контакт. Но кому я это говорю? Ты ведь не новичок. Тебе знакомы их приемы, действуй в зависимости от обстановки.

Я лежал на прогретом солнцем песке и внимательно прислушивался к приглушенному голосу Вернера, который в такие моменты звучал угрожающе, будто он был заклинателем, изгоняющим злых духов. От него исходило нечто успокаивающее и воодушевляющее. В тот вечер на Шпрее я окончательно осознал, что значит иметь такого друга.

Воскресное утро началось с большой радости. На кухне, между мойкой и мусорным ведром, малыш сделал свои первые шаги. Когда я приготовился уйти из дома, не захватив с лестничной площадки детскую коляску для утренней прогулки с малышом, Рената сразу почуяла неладное, но ни о чем не спросила. А когда я уже стоял в дверях, она подняла воротник моей кожаной куртки и заботливо застегнула карман, в который я засунул пару западногерманских банкнотов.

Аллеи и дорожки вокруг «Лесной сцены» походили на ярмарку. Палатки с сосисками и пивом, духовые оркестры и детские аттракционы, ансамбли народного танца и воздушные шары… Продавались настоящие оладьи и крендели. Особым успехом пользовались маринованные огурчики. Мимо меня в живописных национальных одеждах прошел оркестр. Он играл песню о красном орле, который высоко парит над болотами и песками бранденбургской земли. Вокруг палаток и лотков шныряли менялы, предлагая землякам, приехавшим из зоны, западногерманские марки по курсу 1:6, а некоторые, воодушевленные первыми удачными сделками, взвинтили курс до 1:7. Молчаливые, с изумленными лицами женщины из «Внутренней миссии» собирали в кружки пожертвования на благотворительные цели. Иногда через толпу медленно пробивался правительственный лимузин, доставляя на слет очередного почетного гостя. Из сопровождающих его автомобилей раздавали флажки с гербами бывших бранденбургских, а ныне польских городов. Громкоговоритель верещал: