Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона - Константин Писаренко

Затем Павел Григорьев велел десяцкому сретенской сотни Лукьяну («Лучке») Житкому забрать злополучный лист и… Однако пройти мимо Воскресенских ворот обратно к Земской избе (ныне здание Государственного исторического музея), дабы всучить опасный документ шефу московской полиции он не успел. Кто-то (как вы думаете, кто?) опередил его, бросив клич идти всем миром в Коломенское, поднести царю письмо и добиться казни «воров». Несчастного Житкого данная «импровизация» обрекла на серьезные увечья, а то и на смерть. Толпа одобрительно загудела и против воли увела обладателя драгоценного извета за собой. Григорьев же, понимая, в какую ловушку угодил подчиненный, больше боялся за себя и, не попытавшись вызволить товарища, «побежал неведомо куды».

Через Красную площадь и Замоскворечье народное море, от четырех до пяти тысяч человек, по оценке П. Гордона, устремилось сквозь Серпуховские ворота к заветной резиденции. Шесть или семь верст до села преодолели примерно за час. Когда приблизились к Коломенскому, Алексей Михайлович по-прежнему обретался в церкви, слушал обедню. Как и в 1648 г., монарху выпало пообщаться с подданными напрямую. Разозлившую всех бумагу вручил не Житкой, дрожавший от страха, а нижегородец Мартьян Жедринский, влившийся в движение на Красной площади. У гостя Москвы духа хватило и на то, чтобы подменить перетрусившего десяцкого, и на то, чтобы дерзко потребовать от государя: изволь «то писмо вычесть перед миром и изменников привесть перед себя».

А далее случился сбой. Алексей Михайлович ультиматум отклонил и самостоятельно, без оглядки на кого-либо, поговорил с народом и убедил-таки разойтись под царское обещание, что по окончании обедни сам «будет к Москве и в том деле учинит сыск». Котошихин даже утверждает, что диалог увенчало рукопожатие царя с кем-то из челобитчиков. Как же так? Почему «кто-то», столь ловко манипулировавший чернью в городе, здесь, на встрече в Коломенском промолчал и не помешал Романову и «гилевщикам» найти общий язык. Потому, что в ней не участвовал, наблюдая за «аудиенцией» на безопасном расстоянии. Зато, обнаружив не ту развязку, на какую надеялись, немедленно поскакал в столицу.

Между тем в Москве царила анархия. Мародеры громили дворы двух коммерсантов — Василия Шорина и Семена Задорина. Задорин надзирал за скупкой и хранением пеньки, предназначенной для продажи в Архангельске. Но Куракин на беспорядки никак не реагировал. Призывы предпринять хоть что-нибудь не слышал. А намерение полковника Агея Шепелева увести в Коломенское стрельцов (своих, Артамона Матвеева и Семена Полтева) сразу же пресек. От того офицеры послали к царю капитана Семена Воейкова втайне от князя. И вовремя. Боярин С.Л. Стрешнев от имени государя велел им с маршем поспешить. Собирались в крайней суматохе. Наскоро сколотили из наличных рот три боевые единицы и двинулись за Земляной вал. Шепелев наскреб совсем мало. Его полк оказался наиболее заражен революционным духом. Поднятые утром по тревоге команды, квартировавшие в Кожуховской и Голутвенной слободах, к Серпуховским воротам прибыли практически перед тем, как их миновала вторая колонна мятежников. И что же? Солдаты не преградили ей путь, а присоединились к повстанцам. Офицеры, видя неповиновение, изрядно растерялись. Одни стали искать Шепелева, другие помчались в Коломенское…

А вот зачинщиков мятежа фиаско в загородной царской усадьбе не смутило. Лидер группы мигом сориентировался и быстро отмобилизовал москвичей на второй «штурм», стараясь опередить замешкавшихся военных. Погромщикам купеческих дворов посчастливилось «в 4-м часу дня» (около десяти или одиннадцати часов утра) «у Москворетцких ворот» (на южном конце Красной площади, напротив моста) поймать юного сына Василия Шорина (сам «гость» спрятался в кремлевском дворце князей Черкасских). Из перепуганного подростка выбили признание, что «отец его побежал в Полшу вчерашняго дня з боярскими листами». Эта весть взбудоражила пол-Москвы и помогла в кратчайший срок сформировать из горожан вторую колонну, выступившую в поход без заминок. Конечно же, те, кого мы обозначаем, как «кто-то», хорошо понимали, что вторая попытка — это игра ва-банк. «Снаряд» в цель они запустили, но поражение ее теперь зависело не от них, а от расторопности стрельцов. Посему и покидать Москву даже в качестве простых зрителей им не требовалось. К тому же сопровождение колонны до села граничило с огромным риском. Л разоблачение группа, несомненно, считала хуже провала всей затеи. Так что неизвестные организаторы Медного бунта, судя по всему, растворились на московских задворках, прежде чем московские власти взяли, наконец, под контроль ворота Земляного вала и занялись разгоном расхитителей купеческого имущества.

Похоже, Ртищеву очень повезло. Второй мятежный поток несся на юг столь стремительно, что столкнулся с первым, одолев половину пути. Естественно, «правда» Бориса Шорина, сидевшего в телеге, разожгла по новой ярость поредевшей толпы, возвращавшейся в Москву. Не убедила она разве что Житкого, торопившегося вернуться домой. Домой десяцкий вернулся. Однако 27 июля (6 августа) его арестовали, и никакие ссылки на принуждение толпы и уверения в своей верности не смягчили августейший вердикт. За доставку царю подметного листа бедняге отсекли обе ноги, левую руку, ну и язык, конечно же.

До Коломенского десятитысячное народное «войско» добралось около полудня. Алексей Михайлович в ту пору седлал коня, чтобы ехать в город. Откровения затравленного отрока государь выслушал спокойно, повелев мальчишку поместить в караульной. Ну а мужики «почали у царя просить для убийства бояр». Монарх напомнил им о соглашении, достигнутом утром. Тщетно. В ответ крикнули: коли «добром… тех бояр не отдаст… они… учиут имать сами». Все висело буквально на волоске. И если бы именно в ту минуту на коломенских аллеях не появились стрельцы Матвеева и Полтева, деревянному царскому дворцу грозил настоящий штурм со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Передышку между двумя нападениями Алексей Михайлович использовал для сколачивания хоть какого-то боеспособного отряда, ибо капитулировать и выдавать с головой Ртищева он не собирался. А то, что кто-то возжаждал крови Федора Михайловича, а не Милославских и Шорина, царь, наверняка, сообразил моментально. Коломенское охраняла обычная стража из стрельцов, в тот день полка Якова Соловцова. За поддержкой для «гвардейцев» выехали Юрий Иванович Ромодановский и Семен Лукьянович Стрешнев. Первый поднимал ополчение Немецкой слободы, второй выяснял, где запропали московские стрельцы. Иноземцы на помощь опоздали. А боярин повстречался с выходящими из города полками у Серпуховских ворот. С ними отправился назад. В Даниловской слободе (сейчас квартал восточнее метро «Тульская») выставили в пикет роту шепелевцев, у села Новинки на лугу (ныне район Нагатинской набережной) разбил бивуак остаток полка Агея Алексеевича. Лучше укомплектованные «приказы» Матвеева и Полтева продолжили шествие к Коломенскому. По-видимому, на подходе к селу Стрешнев оторвался с группой офицеров от полков и вскоре наткнулся на арьергард мятежников. С палками и дубьем мужики накинулись на боярина и свиту, отогнав всех к реке. По берегу Москвы-реки Стрешнев с товарищами ретировался к Новинкам. Там и переждал разгром восстания.

Финальный акт трагедии вылился в кровавую баню. Алексей Михайлович, завидев стрелецкий сикурс, не справился с эмоциями и сорвался, дозволив стоявших перед ним безоружных людей «бити и рубити до смерти». Солдаты Матвеева, Полтева, Соловцова (из караула), безжалостно убивая, оттеснили народ к реке и тут кого пленили, кого потопили, кого прикончили на суше. Многие сумели вырваться из западни. Но, чтобы спастись, им надлежало обойти заслоны Шепелева у Новинок и у Даниловской слободы, полка Кроуфорда у моста в Кожухове (на противоположном от Новинок берегу реки Москвы) и, главное, не сунуться в Москву. Вокруг двенадцати ворот Земляного вала (см. планы М. Мериана 1638 и Фридриха де Вита 1670 гг.) уже дежурили специальные команды стрельцов, которые ловили всех поголовно. К вечеру в тюрьму угодили пятьдесят четыре человека, пойманных в московских предместьях. На погроме шоринских и задоринских пожитков взяли больше — девяносто восемь злодеев.

Никто точно не подсчитывал, сколько человек погубил Медный бунт. Современники приводят разные цифры. Однако, можно не сомневаться, подавляющая часть жертв полегла во время короткой дневной атаки стрельцов. И на царя, очевидца ужасного зрелища, оно произвело неизгладимое впечатление. Разумеется, Алексей Михайлович предпринял все, дабы узнать, кто же осмелился превратить почти десять тысяч русских людей, москвичей, в «пушечное мясо» страшного мятежа? Увы, два месяца разбирательств не порадовали существенным результатом. Допросы Житкого, Жедринского, Нагаева и прочих не приоткрыли тайны, не снабдили ни единой зацепкой для установления истины. Монарх не поленился, устроил сверку почерков в масштабах страны. «По всей Москве и в городех у всяких людей имали писма, которые умели писать, и складывали те писма с теми воровскими писмами. И не сыскалось против того воровского писма ни одно писмо»{67}.