Жданов - Алексей Волынец

Сохранилось рукописное письмо Жданова, направленное Сталину в тот же день, 31 августа 1934 года{183}. Его наш герой готовил тщательно, фактически как неформальный отчёт о своей работе. Черновик письма, который Жданов стал набрасывать ещё 28 августа, тоже остался в архивах{184}, поэтому интересно сравнить его с законченным вариантом письма.

«На съезде писателей сейчас идут прения по докладам о драматургии, — писал Жданов в черновике. — Вечером доклад Бухарина о поэзии. Думаем съезд кончать 31-го. Народ уже начал утомляться. Настроение у делегатов очень хорошее. Съезд хвалят все вплоть до неисправимых скептиков и иронизёров, которых так немало в писательской среде.

В первые два дня, когда читались доклады по первому вопросу, за съезд были серьёзные опасения. Народ бродил по кулуарам, съезд как-то не находил себя. Зато прения и по докладу Горького, и по докладу Радека были очень оживлённые. Колонный зал ломился от публики. Подъём был такой, что сидели без перерыва по 4 часа и делегаты не ходили почти. Битком набитая аудитория, переполненные параллельные залы, яркие приветствия, особенно пионеров, колхозницы Смирновой из Московской области здорово действовали на писателей. Общее единодушное впечатление — съезд удался».

Итоговый вариант письма от 31 августа начинался так: «Дела со съездом советских писателей закончили. Вчера очень единодушно избрали список Президиума и Секретариата правления… Горький вчера перед пленумом ещё раз пытался покапризничать и навести критику на списки, не однажды с ним согласованные… Не хотел ехать на пленум, председательствовать на пленуме. По-человечески было его жалко, так как он очень устал, говорит о поездке в Крым на отдых. Пришлось нажать на него довольно круто, и пленум провели так, что старик восхищался единодушием в руководстве.

Съезд вышел хорош. Это общий отзыв всех писателей и наших, и иностранных, и те и другие в восторге от съезда.

Самые неисправимые скептики, пророчившие неудачу съезду, теперь вынуждены признать его колоссальный успех…

Больше всего шуму было вокруг доклада Бухарина, и особенно вокруг заключительного слова. В связи с тем, что поэты-коммунисты Демьян Бедный, Безыменский и др. собрались критиковать его доклад, Бухарин в панике просил вмешаться и предотвратить политические нападки. Мы ему в этом деле пришли на помощь, собрав руководящих работников съезда и давши указания о том, чтобы тов. коммунисты не допускали в критике никаких политических обобщений против Бухарина. Критика, однако, вышла довольно крепкой. В заключительном слове Бухарин расправлялся со своими противниками просто площадным образом… Формалист сказался в Бухарине и здесь. В заключительном слове он углубил формалистические ошибки, которые были сделаны в докладе… Я посылаю Вам неправленую стенограмму заключительного слова Бухарина, где подчёркнуты отдельные выпады, которые он не имел никакого права делать на съезде. Поэтому мы обязали его сделать заявление на съезде и, кроме того, предложили переработать стенограмму, что им и было сделано».

По этому поводу сохранилась записка Бухарина Жданову, сделанная на бланке «Известий» (бывший лидер оппозиции был тогда редактором этой второй газеты в СССР). В своей записке Бухарин весьма почтителен к новому секретарю ЦК: «Дорогой А. А.! Ради бога, прочти поскорее… Я выправил все резкие места. Я очень прошу тебя прочесть noci opee, чтоб обязательно дать в газету сегодня. Иначе — прямо скандал. Привет. Твой Бухарин»{185}. По итогам этого обращения к Жданову 3 сентября 1934 года в «Правде» было напечатано заключительное слово Бухарина на съезде советских писателей «по обработанной и сокращённой автором стенограмме».

Но вернёмся к письму нашего героя Сталину от 31 августа. «Больше всего труда было с Горьким, — рассказывает старшему товарищу Жданов. — В середине съезда он ещё раз обратился с заявлением об отставке. Мне было поручено убедить его снять заявление, что я и сделал… Всё время его подзуживали, по моему глубочайшему убеждению, ко всякого рода выступлениям, вроде отставок, собственных списков руководства и т. д. Всё время он говорил о неспособности коммунистов-писателей руководить литературным движением, о неправильных отношениях к Авербаху и т. д. В конце съезда общий подъём захватил и его, сменяясь полосами упадка и скептицизма и стремлением уйти от "склочников" в литературную работу».

В письме наш герой добавил и лиричную нотку: «Дорогой тов. Сталин, извините, что Вам не писал. Съезд из меня всего душу вымотал, и всякую другую работу я забросил. Теперь, по-видимому, ясно, что дело вышло».

От литературных вопросов Жданов тут же переходит к сугубо деловому описанию проблем Наркомата торговли и Наркомата пищевой промышленности: «Мы разработали проект структуры НКТорга и НКПищепрома и предложения по составу начальников управлений. Кроме того, мы передали НКТоргу из НКСнаба Союзплодовощ, т. е. все заготовки овощей. Что касается Наркомпищепрома, то здесь основным предметом спора были вопросы о передаче в ведение Наркомпищепрома ряда предприятий кондитерской, жировой, парфюмерной и пивоваренной промышленности, которые до сих пор находились в ведении на местах…»

Примечательно, что некоторые, расцветшие в 1990-е годы исследователи культурной политики того времени пытались даже по этому поводу вставить советскому руководству очередную шпильку — «Жданов в письме к Сталину рассказывает о писателях и о торговле, не переводя дыхания»{186}. Вряд ли авторы подобных сентенций сами разговаривают о литературе исключительно стоя и в смокинге, при искреннем убеждении, что булки и овощи растут на городском рынке. Союзплодовощ, Брынзотрест и Союзвинтрест, идущие в ждановском письме сразу после Горького и прочих литераторов, отражают лишь всю сложность и напряжение того времени, когда буквально с нуля из бедной крестьянской страны во всех без исключения сферах жизни — от сельского хозяйства до литературы — форсировано создавалось развитое современное государство. Между прочим, именно Брынзотрест, то есть Союзный трест молочно-сыро-брынзоделательной промышленности, как раз в те годы впервые в нашей истории наладил массовое производство мороженого, ранее доступного лишь в дорогих ресторанах, — именно тогда большинство городских детей в нашей стране смогли впервые узнать его вкус.

В коротком постскриптуме к письму, связанном с «историческими» разговорами на даче Сталина, Жданов сообщает: «Конспекты по новой истории и истории СССР переделывают и на днях представят».