Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

— Ты ходишь взад и вперед, как актриса, — грозно сказал Юдхиштхира, — и мешаешь благородным мужчинам, играющим в кости в царском собрании. Удались в свои покои, наступит час, и слуги богов сделают то, что тебе приятно.

— Слуги богов пока предпочитают играть в кости, — со слезами сказала Драупади и убежала на женскую половину дворца. Там она облилась прохладной водой, настоянной на сандале, стремясь смыть со смуглой кожи память о прикосновении рук Кичаки, и надела свежую одежду. За этими заботами мысли ее немного успокоились, но гнев не утих, а стал лишь острее и тверже, как закаленный в холодной воде клинок. У нее едва хватило терпения дождаться ночи, когда во дворце воцарилась тишина, лишь иногда нарушаемая звоном оружия сменяющейся стражи.

Тогда Драупади пробралась на кухню, где мирно похрапывал во сне могучий Бхимасена. Она села на его ложе и ласками заставила оторваться от благодатного сна. Когда Бхимасена открыл глаза, Кришна расплакалась, зная, как неотразимо действуют ее слезы на могучего и страстного воина. Она сказала Бхимасене, что ей труднее, чем всем им, переносить изгнание. Ей, воспитанной в роскоши, унизительно прислуживать Судешне, и, главное, здесь, во дворце, она лишилась заботы всех пятерых своих мужей. Никто не защищает её от капризов госпожи и сплетен служанок. А у нее самой нет ни мужества, ни сил, чтобы отстаивать свое достоинство, как это делают мужчины.

— Удел женщины — подчиняться супругу, но я осталась вдовой при живых супругах! Вы — как потухшие костры, — причитала Кришна Драупади. И могучерукий воин, беспощадный в сражениях, вдруг расплакался, как младенец, и, обняв Драупади, начал гладить ее черные волосы и нежно шептать обещания разбить голову Кичаки, как глиняный кувшин. А Драупади, припав к обнаженной груди Бхимасены, сквозь слезы объясняла ему свой план мести.

На утро Кичака пришел во дворец царя с глазами, красными от бессонницы, и разумом, затуманенным страстью. Воин, привыкший рисковать жизнью ради победы, он был готов пренебречь осуждением придворных и самого царя во имя утоления любовной жажды.

Драупади, встретив его, украдкой шепнула, что он может прийти на свидание ночью в один из залов дворца, где днем плясали юные танцовщицы, а после захода солнца царила безлюдная тишина.

И той же ночью, когда Кичака явился в этот зал в своих лучших одеждах, умащенный ароматными мазями, без оружия и телохранителей, там, вытянувшись на ложе, его встретил Бхимасена. Могучий Пандава счел унизительным брать с собой меч или кинжал и бросился на Кичаку с голыми руками. Они схватились, как слоны, разгоряченные течкой.

Пахучий венок слетел с головы Кичаки, аромат благовоний смешался с запахом пота. Сначала Кичака, опытный в битвах, смог остановить первый натиск Бхимасены, и так ударил противника в живот коленом, что у того потемнело в глазах. Но Бхимасена, откатившись в сторону, поднялся, как змея под ударом палки, и с резким хлопком прижал ладони рук к грудной клетке Кичаки. Поток брахмы поразил чакру сердца неистового предводителя сутов, и он рухнул на пол. Бхимасена начал топтать тело ногами. Вбежавшая на шум битвы стража обнаружила в темном зале страшно изувеченный труп, похожий на черепаху, вытащенную из панциря на жаркое солнце.

Весть об ужасной смерти Кичаки мгновенно разнеслась по дворцу, и многие родственники и воины, которых он водил в бой, стеная собрались вокруг его останков.

В ту ночь я проснулся от этих надрывных воплей и увидел, что Митра уже на ногах, спросонья неловко продевает руку в перевязь с мечом. Я поспешно оделся, схватил оружие и бросился из комнаты за ним. В танцевальном зале с похолодевшим сердцем я увидел Драупади, связанную по рукам и ногам, едва прикрытую обрывками одежды.

Вокруг нее толпились разъяренные суты. Их предводитель бесформенной грудой лежал на мозаичном полу, и даже смотреть на него было страшно. Синий толстый язык вывалился из его рта, оскаленного предсмертной мукой. А глаза вылезли из орбит, как будто он увидел перед собой ракшаса. В воздухе витал запах смерти. Стражники с факелами, уже охрипнув, в очередной раз рассказывали с суеверным ужасом о том, как, услышав страшный предсмертный вопль, бросились в зал, а оттуда выбежала простоволосая прислужница и воскликнула, что ее боги покарали сластолюбца.

— Действительно, — шептали в толпе, — только могучие небожители или ракшасы могли так страшно изувечить человека, не прибегая к оружию.

Но кто бы ни совершил убийство, родственники Кичаки требовали возмездия, и все больше голосов призывало сжечь прекрасную прислужницу на погребальном костре господина — «пусть хоть после смерти он обретет то, чего не добился при жизни».

Митра стал незаметно проталкиваться сквозь толпу возбужденных воинов, поближе к Драупади, а мне сделал знак глазами, чтобы я поспешил предупредить Пандавов. На трясущихся от волнения ногах я бросился к Юдхиштхире. Там уже были Бхимасена и Арджуна — без панцирей и оружия (по виду смиренные вайшьи), но глаза у обоих горели нетерпеливым ожиданием битвы.

Юдхиштхира тоже потерял свое обычное спокойствие. Но его гнев был направлен не против матсьев, а на Бхиму. Последний стоял, понурив голову, как провинившийся ребенок, и оправдывался, что это Драупади своей волей толкнула его на убийство. Мое известие, что Драупади связана и готовится к смерти, поразило всех троих. Но первым отозвался Бхимасена.

Взревев, как раненый слон, он бросился вон из комнаты, не обращая внимания на окрики братьев. Я побежал за Бхимасеной. Мы поспели как раз вовремя — разъяренные суты вынесли полуобнаженную Драупади за городские стены, вслед за погребальной процессией. Красная полоса рассвета осветила контуры огромного погребального костра, вокруг которого толпился возбужденный народ. С удвоенной силой голосили жены Кичаки, а сам полководец сидел на пирамиде из дров с остекленевшими глазами и подвязанной челюстью. Гирлянды цветов скрывали страшные раны на его теле. На его коленях лежала широкая боевая сабля. Холодный утренний ветер пластал чадящее пламя факелов.

Все это я успел заметить за те короткие мгновения, пока бежал вслед за Бхимасеной к костру. А потом все изменилось. Женщины возопили не от горя, а от ужаса, мужчины схватились за мечи, факелы закачались в руках испуганных слуг. Это Бхимасена, схватив огромное бревно, бросился на толпу сутов, туда, где туго связанное веревками, перламутром отсвечивало бесчувственное тело Драупади. Он успел раскроить несколько черепов, прежде чем кшатрии поняли, что бесполезно вставать на пути у неистового воителя. Бхима пробился к Драупади, с каким-то животным вскриком разорвал стягивающие ее тело веревки и, убедившись, что она невредима, оставил ее на мое попечение, а сам бросился на тех, кто еще раздумывал — сопротивляться или спасаться бегством.

Замешкавшиеся поплатились жизнями, а толпа перепуганных родственников Кичаки бросилась обратно в крепость. Когда Арджуна с Накулой и Сахадевой проложили себе путь сквозь толпу к воротам крепости, они увидели Бхимасену, несущего на руках Драупади, завернутую в какой-то обрывок ткани. Мы с Митрой плелись следом, еще не веря, что самое страшное миновало. Драупади поручили заботам дворцовых служанок, Накула с Сахадевой встали с обнаженными мечами у ее покоев, Арджуна с Бхимасеной занялись омовениями, а Юдхиштхира поспешил к Вирате давать объяснения. Впрочем, царь матсьев, как оказалось, был совсем не огорчен гибелью своего полководца. Кичака сосредоточил в своих руках слишком большую власть и, будучи братом жены царя, опираясь на могущество войска, вполне мог позариться на престол.

Вирата сделал вид, что не знает, кто устроил побоище у погребального костра. В предрассветном мраке большинство горожан приняли Бхимасену за воплощение ракшаса, а те, кто, возможно, узнали его, не стали рисковать жизнью и возводить обвинения. Погибших от руки Бхимасены кштариев омыли, украсили цветами и посадили на носилки вокруг ожидающего сожжения полководца. Таким образом, они все-таки смогли исполнить долг верности, правда, не совсем так, как желали. Не Кришна Драупади, а они сами отправились сопровождать Кичаку в царство Ямы. Семьи погибших получили богатые дары от Вираты.

Сановники и их жены теперь относились к прекрасной «служанке» царицы Судешны с суеверным ужасом и не скупились на знаки почтения.

Впрочем, о смерти Кичаки вскоре забыли, потому что спираль времени стала раскручиваться в те последние дни нашей жизни в Упаплавье с удвоенной быстротой.

Однажды свежим солнечным утром одинокий путник вошел через северные ворота в столицу царства матсьев и, неспешно миновав тесные городские улочки, шумный просторный базар и тенистую рощу перед цитаделью, приблизился к царскому дворцу.

Хоть был он одет в скромные одежды странствующего риши, шел босиком без вещей и украшений, его появление произвело на Пандавов впечатление упавшей стрелы Индры. Словно повинуясь неслышному зову, оставив свои занятия в конюшне, с радостными возгласами выбежали навстречу Накула и Сахадева. Из верхних дворцовых покоев неторопливой и полной достоинства походкой спустился Юдхиштхира, из кухни быстрой львиной походкой поспешил Бхимасена, одетый в одну белую юбку, с засунутым за пояс ножом, которым он резал овощи. Немного позже к ним присоединился Арджуна, прервавший свои занятия с принцессой Уттаарой.