Журналюга - Виктор Левашов

— Какие обязательства он выполнил?

— А сам не помнишь, чего ты от него потребовал? Ты что, пьяным с ним разговаривал? Лозовский, ты не перестаешь меня поражать. Ты потребовал, чтобы Кольцов поднял на ноги всю тюменскую милицию. Он это сделал. Виновника смерти Степанова нашли.

— Кто же он?

Попов извлек из папки служебную телеграмму с широкой красной полосой по диагонали:

— Читай.

Начальник Тюменского УВД извещал главного редактора «Российского курьера» о том, что по заявлению корреспондента Лозовского произведено дополнительное расследование в рамках уголовного дела, возбужденного по факту смерти журналиста Степанова. Было установлено, что инициатором драки в ресторане «Причал» поселка Нюда был сын хозяина ресторана Ашота Назаряна 22-летний Вартан Назарян, уроженец Нагорного Карабаха, гражданин РФ, ранее не судимый. Находясь в состоянии алкогольного опьянения и оскорбившись тем, что журналист Степанов отказался с ним пить, Назарян нанес Степанову удар по голове и стал насильственно вливать ему в рот водку. Присутствовавшие в ресторане рабочие нефтепромыслов вступились за журналиста, в результате чего возникла драка между ними и обслугой ресторана, родственниками Назаряна.

Драка была прекращена после вмешательства сотрудников охраны нефтепромыслов.

В настоящее время Вартан Назарян арестован, против него возбуждено уголовное дело, ведется следствие.

— Теперь ты понял, что Кольцов умеет держать слово? — спросил Попов. — В отличие от тебя! Он понадеялся на нас, а мы его подвели. Курс акций «Союза» и «Нюда-нефти» падает, каждый день приносит его фирме убытки в десятки тысяч долларов. Поэтому ему и пришлось самому прилететь в Москву!

— Где текст очерка?

— В секретариате. Но ты к нему отношения не имеешь! Даже не прикасайся!

— Я хочу посмотреть, как ты объяснил, что Степанов убит.

— В этом номере — никак. Да, никак! Ключевой очерк, подписанный покойником, — нонсенс. Мы дадим некролог через номер. Можешь написать его сам.

— Очерк Степанова в этом номере не пойдет.

— Да ну? Почему же?

— Потому что в телеграмме — туфта. Все это слишком похоже на правду, чтобы быть правдой. Текст этой телеграммы я мог бы продиктовать неделю назад. Тюменские менты нашли крайнего, чтобы закрыть дело. Вот и все.

— Ну, хватит! — повысил голос Попов. — Очерк Степанова стоит в номере, и номер выйдет. Потому что главный редактор «Курьера» — я! Я! Понятно?

— Алик, это ненадолго, — заверил его Лозовский, сунул телеграмму в карман и вышел из кабинета.

Вернувшись в загон, он взялся за телефон, не обращая внимания на хмуро-вопросительные взгляды Регины и Тюрина.

— Казимирова, пожалуйста, — проговорил он, набрав номер пресс-службы московской мэрии. И представился, не дожидаясь стандартного вопроса «Кто его спрашивает?», — Лозовский, шеф-редактор отдела расследований еженедельника «Российский курьер».

— Минутку, узнаю. Говорите.

— Юрик, это Лозовский. Ты на месте?

— Старичок, ты обо мне вспомнил! Я потрясен! — пророкотал в трубке бархатный баритон. — Для тебя я всегда на месте!

— Буду минут через двадцать. Закажи пропуск.

— Заказываю. И оркестр. Он исполнит для тебя встречный марш!

— Вернусь через час, — предупредил Лозовский, натягивая дубленку. — Заканчивайте статью. В секретариат не сдавайте. Петрович, созвонись с Морозовым и договорись о встрече. Повезешь ему статью на консультацию. Сам. Лучше сегодня.

— У нас с Региной есть кое-какая информация по Кольцову. У тебя, как я понял, тоже. Надо бы свести, — напомнил Тюрин.

— Обсудим. Чуть позже.

Поколебавшись, Лозовский достал из папки ксерокопию очерка Коли Степанова с правкой Кольцова, подколол к ней телеграмму из Тюменского УВД и положил на стол Тюрина.

— Закончите со статьей — ознакомьтесь. Есть о чем подумать. Все, я уехал.

Заместитель начальника пресс-службы московской мэрии Юрий Казимиров, на встречу с которым ехал Лозовский, то и дело застревая в заторах на Ленинградке и на Тверской, был тем самым человеком, которого мэр Лужков хотел видеть главным редактором «Российского курьера» вместо не оправдавшего его ожиданий Попова. В журналисткой тусовке Москвы он был фигурой известной и окруженной легендами сомнительного свойства.

В юности, набирая стаж для поступления на факультет журналистики МГУ, он работал в многотиражке торгового пароходства в Клайпеде. В один из очерков ввел для оживляжа сценку: матросы какого-то советского торгового судна, идущего то ли в Лондон, то ли в Амстердам, в минуту отдыха собрались на баке и развлекаются тем, что привязали к хвосту крысы консервную банку и потешаются над ее метаниями по палубе. Через день после выхода многотиражки всем советским торговым судам не только Клайпедского пароходства, но и всех остальных, включая Черноморское, был запрещен вход во все порты Европы.

Крыса на корабле — грубейшее нарушение санитарных норм. Запрет был снят только через трое суток, когда санитарные инспекторы убедились, что крыс на советских судах нет. Пароходства понесли огромные убытки, Казимирова выгнали, многотиражку закрыли, а сам случай попал во все учебники журналистики, Юрик фигурировал в них под псевдонимом «молодой корреспондент К.»

Вторая легенда была связана с его фиктивным браком с целью получить постоянную московскую прописку. По случайности фамилия его фиктивной жены оказалась Косыгина. Казимиров взял фамилию жены, стал Юрием Косыгиным, и уже под этим именем устроился после университета в молодежный журнал, где тогда работал Лозовский. Свое родство с председателем Совета Министров СССР Алексеем Николаевичем Косыгиным Юрик решительно отрицал, но время от времени приносил в редакцию корзины с виноградом, отборными персиками или гранатами и парой бутылок хорошего коньяка, щедро всех угощал, а на вопрос, откуда это, уклончиво отвечал: «Да так, Патик с оказией передал. Ну, какой, какой. Паат Шеварнадзе, сын Эдуарда Амвросиевича».

Писал он бойко и очень средненько, до уровня журнала не дотягивал, но его не трогали — на всякий случай, а вдруг он и в самом деле сын Косыгина?

Тем более и отчество у него было Алексеевич. Возглавив журнал, Попов навел справки, выяснил что к чему и сплавил Юрика в газету «Лесная промышленность» на должность разъездного корреспондента. Здесь для него началась лафа. Перед тем как выехать в командировку в какой-нибудь леспромхоз, он организовывал звонок по «вертушке» в обком партии, извещал, что в командировку к ним приедет корреспондент Юрий Алексеевич Косыгин и строго предупреждал, чтобы областное или районное начальство даже и не пыталось через него решать свои вопросы с председателем Совмина. Понятно, что после такого звонка Юрика встречали как министра лесной промышленности.

Прокололся он глупо — слишком вошел во вкус и сам поверил, что он сын председателя Совета Министров. Однажды схема связи почему-то не сработала, и в сибирском лесном районе ему и машину к самолету не подали и даже гостиницу не заказали. Юрик сорвался, наорал на первого секретаря райкома партии. Тот оказался из молодых, принципиальных. Он позвонил в обком партии и потребовал объяснить, почему его не предупредили о приезде сына Косыгина. Из обкома позвонили в Москву.

Юрика исключили из партии и уволили из «Лесной промышленности». Он развелся с женой, в браке с которой при всей его фиктивности успел нажить двух детей, вернул девичью фамилию, долго и безуспешно судился, отрицая свое отцовство, потом долго с судами разменивал квартиру жены, и в конце концов оказался в десятиметровой коммуналке с 33-мя процентами алиментов.

На некоторое время он исчез кругов журналистской Москвы, а потом вдруг объявился в предвыборном штабе Ельцина, стал депутатом первого Всероссийского съезда народных депутатов, вошел в доверие к тогдашнему мэру Москвы Гавриилу Попову и к его преемнику Лужкову, занимал какие-то должности, состоял в комиссиях. В обмен на свою коммуналку получил от Моссовета трехкомнатную квартиру на Соколе, часто менял иномарки и очень любил подъезжать на новой машине к Центральному дому журналиста. У него было все для успешной политической карьеры. Кроме одного.

Высокий сухопарый блондин, не лишенный обаяния, на взгляд Лозовского пошловатого, но неотразимо действующего на женщин, особенно интеллигентных, всегда очень тщательно, со вкусом одетый, подстриженный у классного парикмахера, с глубоким баритоном, с ловко подвешенным языком, он мог говорить без подготовки на любые темы перед любой аудиторией. Но на телевидении, куда он, как любой политик, рвался, укорениться не получилось.

После первых же секунд прямого эфира режиссер вывел его из кадра, так как на телеэкране, особенно на крупных планах, беспощадно обнажающих суть человека, Казимиров выглядел тем, кем и был в действительности — бессовестным ловчилой с пустыми глазами и с голодным блеском в глазах.