Чисто научное убийство - Песах Амнуэль

Мне даже начало казаться, что я видел госпожу Ступник на каких-то заседаниях конференции, что было полной ерундой и помутнением рассудка — подсознание показывало мне эту женщину, стоявшей рядом с профессором Абернетти из Римского университета и поддерживавшей его за острый локоток. Будь это на самом деле, профессор немедленно помер бы, поскольку сторонился женщин, как огня, и это известно было всем его коллегам.

Что-то происходило со мной — я не мог управлять собственным воображением.

В библиотеке, куда я отправился, чтобы проглядеть новые номера журналов, меня ожидал еще один неприятный сюрприз. В зале поступлений сидел, уперевшись коленями в стол, господин Арнольд Люкимсон, специалист по оккультным наукам. Он увидел меня, когда я входил в зал, а мои серые клеточки, пребывавшие сегодня в заторможенном состоянии, не успели вовремя развернуть тело и направить его в сторону книжных рядов.

Вообще говоря, Люкимсон был безобидным малым, он приехал из Питера года четыре назад и в Израиле промышлял «оптимизацией кармы». Если говорить по-простому, он выяснял, кем были его клиенты в прежних жизнях и, воздействуя на биополя, выстраивал новые судьбы так, чтобы они не противоречили истинным сущностям. В общем, если в прежней жизни ты был рабом, то не фига тебе сейчас пытаться стать рафинированным интеллигентом. Библиотеку истфака господин Люкимосон начал посещать месяцев семь-восемь назад, видимо, для того, чтобы иметь верное представление о тех эпохах, в которых обитали его клиенты в прежних своих воплощениях. Назвать Люкимсона шарлатаном я не мог — он действительно старался. Но и разговаривать с ним сил не было, вопросы он обычно задавал вполне идиотские, а ответы выслушивал с видом римского патриция, которому раб доложил о том, что нечистоты из выгребной ямы перелились через край и грозят затопить атриум.

Я кивнул в ответ на вежливое приветствие и направился к своему столу, прихватив с полки номер «Трудов Королевского исторического общества». Думал я, впрочем, о том, как отделаться от Люкимсона, когда он (это было совершенно очевидно) задаст свой любимый вопрос о воплощениях душ исторических деятелей.

Я раскрыл журнал и отгородился им от окружающей действительности, а точнее, от господина Люкимсона, который в данный момент эту действительность представлял. В свое время я, единственный, кажется, со всего факультета, имел неосторожность вежливо ответить на вопрос, с которым Люкимсон приставал к любому, кто не успел спастись бегством. Вопрос заключался в том, был ли на самом деле Бен-Иегуда изобретателем нового иврита или он всего лишь аккумулировал и сделал явным развитие языка на протяжении последних тысячелетий. Никто не предупредил меня, что от любого специалиста по оккультным наукам нужно держаться подальше, а сам я опытом общения с этой публикой в то время еще не обладал. И попался как кур в ощип. С тех пор господин экстрасенс не упускал случая загнать меня в угол вопросом, не имевшим ответа. Журнал «Труды Королевского исторического общества» от специалистов по оккультным наукам спасти не мог.

— Вы плохо выглядите, Песах, — участливо сказал Люкимсон, подойдя к моему столику.

— Ничего, спасибо, — ответил я невпопад. По-видимому, сегодня и экстрасенс был не в себе, раз начал разговор не с вопроса о судьбе Ирода Великого, воплощенного в теле Мэрилин Монро.

— Не нужно было принимать столько акамола, в подобных случаях это не помогает, — продолжал Люкимсон, опускаясь на соседний стул.

— Почему вы думаете, что я принимал акамол? — удивился я, ожидая в ответ развесистую клюкву о сужении ауры, которая терпеть не может таблеток.

— Поверьте, Песах, я неплохой диагност, во всяком случае, был им в прежней жизни, — улыбнулся Арнольд. —  Я имею в виду мою карьеру врача в Санкт-Петербурге, бывшем Ленинграде. Вы знаете, что русские земские врачи, многие из которых были евреями, как мой дед, умели ставить диагноз, бросив на пациента один-единственный взгляд?

— Какой же диагноз вы у меня определяете? — спросил я заинтересованно — Люкимсон вел себя нынче нестандартно, я и не знал, что прежде он был врачом, мне почему-то казалось, что в Питере он работал научным сотрудником в каком-нибудь никому не нужном НИИ переработки шила на мыло.

— Вчера вы пережили стресс, — серьезно сказал Люкимсон. — Не знаю, что случилось, но день этот стоил вам пяти лет жизни. Да, — подумав, добавил он, — именно пяти. И вы решили наказать организм химией вместо того, чтобы прибегнуть к естественным методам лечения.

— Да, день был не из приятных, — пробормотал я. — Перелет из Парижа… Я стал плохо переносить самолет.

— Не только, — покачал головой Люкимсон. — Но неважно. Я умею снимать головную боль, хотите?

Собственно, почему бы нет? Голова начала опять болеть еще полчаса назад, когда Сильвия Бальцан обнаружила в моем тексте дюжину стилистических ляпов. Люкимсон вел себя сегодня смирно — было в нем, значит, нечто, действительно свойственное профессии врача. Через несколько минут мы сидели в моем закутке, отгороженном двумя книжными стеллажами от большого кабинета, где, кроме меня, проводили исторические изыскания еще три доктора наук. Хорошо, что никого из них не было на месте, иначе хорош бы я был в их глазах — Люкимсона на факультете знали все и держали за придурка.

— Садитесь поглубже на стул, опустите руки вдоль тела и расслабьтесь, — сказал Люкимсон неожиданно мягким голосом. Точнее, голос этот был окутан в мягкие, обволакивавшие обертона, внутри же ощущался стальной стержень, как у Дель Монако в партии Отелло.

Позднее я сам себе не мог объяснить, почему безропотно выполнял все идиотские указания господина парапсихолога. Расслаблялся и вытягивал руки, закрывал глаза и имитировал сон разной степени глубины и, кажется, даже произносил вслед за Люкимсоном слова какой-то молитвы, не имевшей к каноническим текстам никакого отношения.

Но стало лучше — пришлось согласиться. Боль вытекла из затылка, будто мягкие руки Люкимсона открыли там некую затычку, стекла по спине (я ощущал, как боль опускается по позвоночному столбу, будто по руслу реки) и, на минуту задержавшись в правой коленной чашечке, ушла в пол.

Не сказал бы, что голова стала ясной, но ощущение, будто мозги протерли влажной тряпочкой, осталось.

— Ну вот, — сказал Люкимсон удовлетворенно и посмотрел не на меня, а куда-то чуть поверх. — Аура у вас сразу выпрямилась, а то она была будто продавленная.

Я не стал спорить, потому что промытые серые клеточки немедленно вернулись к внутренней дискуссии о том, кто, как и когда мог убить Айшу Ступник, и каким образом в моем кейсе оказался футлярчик с металлическими шипами. К продавленной ауре все это не могло иметь никакого отношения.

— Ну, не буду мешать, — сказал Люкимсон, проявив удивительное для него чувство такта. — Поберегите собствнное биополе хотя бы день-два, чтобы не создавать давления на чакры. Если что, звоните домой, давайте я продиктую вам свой номер…

— Спасибо, — рассеянно сказал я, мысленно рассматривая прозрачный футлярчик, — непременно…

Я спрятал листок с номером телефона в записную книжку, уверенный в том, что, если листочек выпадет, я не стану тратить даже мысленных усилий, чтобы его найти. Экстрасенс ушел, и я своими просветлевшими мозгами мгновенно понял, что сам загнал себя в ситуацию, не имевшую выхода.

Первое: я ни слова не сказал Роману о шипе, торчавшем из ранки на шее Айши. И в данном случае неважно, где эта ранка была на самом деле.

Второе: я не позвонил Роману в тот же момент, когда обнаружил футлярчик с шипами в своем кейсе.

Результат: если я расскажу о шипах сейчас, Роман с полным основанием решит, что Песах Амнуэль стал жертвой собственного воспаленного воображения. Будучи в нетрезвом состоянии после принятия горячительных напитков, к которым организм историка неприспособлен, Песах за каким-то чертом сунул в кейс подобранный где-то футлярчик. Подсознание запомнило это действие и подсказало его в нужный момент и в нужном месте. А точнее — в ненужный момент и в ненужном месте. Поскольку полиция никаких шипов на месте преступления не обнаружила, следовательно…

Следовательно, с шипами мне придется разбираться самому. И прежде всего — вспомнить, действительно ли я не оставлял кейс без присмотра, как я убеждал в том девочек из службы безопасности и в чем еще недавно был убежден сам.

Что я, если поднапрячься, мог вспомнить из событий позавчерашнего вечера и вчерашнего утра?

Атташе-кейс я собирал вчера поутру, с трудом разлепив глаза и очень смутно помня банкет, причем только начало, а все, что происходило после третьей рюмки коньяка, не помня вовсе. Я торопился и, хотя обычно очень аккуратен, бросал в кейс всякую мелочь в дополнение к бумагам, которые просто сгреб со стола и запихал, не разбирая. Что еще? Помню — полиэтиленовый пакетик с мылом, зубной пастой и щеткой. Еще помню — носовой платок, совершенно чистый и сложенный вчетверо. Память моя, безусловно, стала лучше после того, как господин Люкимсон прочистил ауру, чтоб он был здоров. Надо будет попросить, чтобы объяснил, как это делается.