Они стояли насмерть - Олег Селянкин

— Смотрите сюда, — начал полковник, и его карандаш быстро побежал по зеленому полю и остановился у черной полоски железнодорожного полотна, пересекающего голубую ленту реки.

Матросы следили за ним внимательно, стараясь запомнить и маленькое озерце, застывшее бледно-голубым пятнышком среди зеленого поля, и отдельные кудрявые деревья, и прямоугольники пашен, деревень, словно не замело снегом озеро, словно не обуглившиеся балки торчат из сугробов там, где еще летом были дома.

— Командование поручает вам выполнение ответственной задачи, — говорит полковник, и слова его врезаются в память.

«Командование поручает вам!» — ведь это долгожданный сигнал ОТТУДА! Его ждут многие, но первыми получили они, матросы-разведчики. Так разве можно забыть хоть одно слово?

Но полковник говорил недолго, сухими фразами старого военного, который знает цену времени на войне и бережет его больше, чем путник воду в пустыне.

— Через этот мост идут эшелоны. Цель мала, да и погода не позволяет нам использовать авиацию. Нужно взорвать мост. После взрыва захватите «языка», желательно офицера, и обратно. Ясно?

— Так точно, товарищ полковник, — ответил Никишин. Откровенно говоря, у него были вопросы: «Чем рвать?

Как переходить фронт?» — но он промолчал, зная, что лейтенант не напрасно сидел с полковником, когда матросы вошли в шгаб.

Теперь можно бы, кажется, идти, но полковник снова ходит по комнате, искоса поглядывая на моряков. Вдруг он остановился против Любченко и спросил его:

— С парашютом вы прыгать можете?

— А як же? Могу.

— Раньше прыгали?

— Не Но раз нужно, то прыгну. Когда матросу командир прикажет, он все может, — уверенно ответил Любченко и покосился на Никишина.

Ответ понравился всем, а полковник еще несколько раз спросил, щуря глаза:

— Значит, если прикажут, то матрос все может? А может, не матрос в частности, а вообще советский человек?

— Смогут! — не менее уверенно ответил Любченко.

Этой же ночью с одного из аэродромов поднялся самолет. Ровно и мощно гудели его моторы. Самолет сильно болтало, и он напоминал катер, который вышел из гавани в волнующееся море.

Летчик, залезая в кабину, сказал, что ему не привыкать летать в такую погоду, что лучшего и желать нечего, но Для моряков путешествие было необычным, и они волновались.

Как на экране, мелькают кадры из прожитой короткой жизни, сбывшиеся и несбывшиеся мечты. Мысль пытается забежать вперед. Что ждет там? Каков будет этот прыжок уже не с парашютной вышки к ногам ожидающих с поздравлениями друзей, а с боевого самолета и в тыл к самому ненавистному, смертельному врагу?

Самолет сильно качнуло, и лейтенант Норкин ухватился за кольцо парашюта, словно хотел дернуть за него сейчас. Но тотчас убрал руку и покосился на товарищей. Они сидели на полу кабины и не видели его движения.

Норкин вздохнул и закрыл полушубком колени… Ему вспомнилось то время, когда он был просто Миша, а не лейтенант Норкин… Дымный, затерявшийся в горах Урала городок, прилепившаяся к Вышгоре одноэтажная серенькая школа…

Кажется, еще вчера мать заботливо собирала своего сына в школу и, когда он был уже на дворе, кричала ему вслед:

— Миша! Смотри, чтобы тебя не обидели!

Незаметно пролетели годы учебы в школе и в морском училище. И вот впервые произносит начальник училища: «Лейтенант Норкин!».

Потом началась война. Отвратительное чудовище сожгло сады, вытоптало поля, обрушило тысячи бомб на города… Вместе с матросами ушел на фронт и лейтенант Норкин… Как из тумана выплыли берега той речки…

Зажглась сигнальная лампочка. Открылся люк, и в кабину ворвался ветер. Он мгновенно забрался под полушубок, ватник и холодной, леденящей струей прошел по сжавшемуся в комок телу.

Все переглянулись, растерянно посмотрели иа открытый люк и неуклюже, с опаской, начали пододвигаться к нему.

Лейтенант Норкин, прыгавший первым, зажмурил глаза, затаил дыхание и бросился в пустоту. Именно так бросается в воду ныряльщик, впервые забравшийся на вышку.

За ним вывалились остальные.

Свист ветра… Темнота и безудержное, стремительное падение туда, вниз, в темную бездну. В груди все замерло. Еще немного, еще и… смерть…

Рывок — и падение сменилось плавным покачиванием. Сердце перестало замирать и забилось сильными, ровными толчками.

Внизу, на белом фоне снега виднелось что-то темное, похожее на стог сена или на отдельное дерево. Норкин и Никишин, спускались рядом, а Любченко относило в сторону.

Земля.

Норкин не удержался на ногах и растянулся в сугробе. Пушистый снег забилея в рукава полушубка, залепил глаза, рот, но даже и это все было приятно, как самое достоверное доказательство того, что кончено воздушное путешествие и ноги не беспомощно болтаются где-то там, в воздухе, а прочно, широко, по-моряцки стоят на земле.

В одном из сугробов Норкин увидел Никишина. Он выгребал снег из-за ворота полушубка.

Зарыв парашют в сугроб, Никишин с трудом, поминутно проваливаясь в снегу, подошел к лейтенанту и прошептал:

— Лыжи нашел, а Любченко до сих пор нет.

— Спустите капюшон и распускайте лыжи. Я схожу вон к тому дереву. Любченко несло туда.

Моряки приземлились на болоте. Снежный покров замаскировал кочки и полусгнившие стволы деревьев; уже сделав несколько шагов, Норкин пожалел, что не надел лыжи. Однако возвращаться за ними не хотелось, и он упорно продвигался вперед, оставляя за собой глубокую борозду.

Любченко действительно отнесло к дереву, и купол парашюта зацепился за его голые ветви; матрос повис метрах в двух от земли. Но к приходу лейтенанта он обрезал ножом стропы и теперь снимал парашют с дерева. Вдвоем они быстро сорвали его и закопали в снег.

Немного погодя подошел Никишин. Все трое надели лыжи и бесшумно заскользили к видневшейся вдали темной стене леса.

Война прошла мимо этого уголка земли, пощадив его. Деревья стояли обнявшись ветвями и мерно раскачивались под ударами ветра. Внизу было тихо. Снег белыми шапка», и лежал на нижних ветвях елей.

Идти стало труднее: ветви деревьев все чаще и чаще преграждают дорогу, хватают за полы халатов, а иногда с силой бьют по лицу, осыпая моряков с ног до головы сухим снегом.

Реже попадаются поляны, а Норкин все идет и идет вперед, изредка посматривая на светящуюся картушку компаса. И только часа через четыре, зайдя в густой ельник, где длинные лапы елей образовали непроходимую стену, он воткнул палки в снег, навалился на них грудью и сказал, сдвинув на затылок шапку:

— Отдать якорь!

Курили долго и молча, пряча папироски в рукава Лишь втоптав в снег окурок, Никишин положил свою руку на плечо Любченко и ласково спросил:

— Очнулся, маятник, после колебательного движения?

— Ей-богу, Саша, нечаянно…

— Ладно, Коля… Со всяким бывает… А ведь смешно могло получиться, товарищ лейтенант, если бы пришли фашисты, а мы все трое висим рядышком и ножками подрыгиваем?

— Кому смех, а кому слезы, — ответил Норкин. — Теперь спать, а завтра будем думать, как за дело взяться.

Для ночлега выбрали место под одной из высоких елей. Ее нижние ветви под тяжестью снега пригнулись к земле и образовали хорошую крышу. Прорыть узкий проход было делом одной минуты; скоро все трое забрались внутрь сугроба и свернулись калачиком около поскрипывающего ствола Снежная крыша оказалась такой плотной, что у корней сохранились сухие иглы и мох.

Матросы уснули быстро, а Норкин еще долго лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к шуму вершин и думал. Их перебросили через фронт. Теперь выполнение задания зависит только от них и только они несут ответственность. Но страшит не это. Гораздо страшнее, когда человек сам понимает важность порученного ему дела, но не видит конкретных путей к его выполнению. Именно так было и с Норкиным. По карте он изучал все подходы к мосту, но ни одна карта не может заменить того, что увидят глаза человека.

Гораздо проще обстояло дело с «языком».

— С «языком» поторапливайтесь, но не очень, — сказал полковник, — Мы к вашему приходу их несколько иметь будем. Но из того района — ни одного. Понимаете? А чем шире район охвата, тем точнее информация.

Все было понятно. Но вот как подойти к мосту? Кто подскажет?

Уснул Норкин уже под утро. Но и во сне вздрагивал, сжимал автомат, а перед его глазами то и дело вставали и рушились ажурные арки моста и, грохоча, лезли друг на друга вагоны. А эшелонов много, и все они, выпускай из труб клубы смрадного дыма, шли на восток.

Мост нужно взорвать во что бы то ни стало.

Закончен походный завтрак и короткий отдых.

— Пора, — сказал Норкин и, взглянув последний раз на ель, которая дала им приют, взмахнул палками — и первая лыжня легла на нетронутую целину снега.