1941 год глазами немцев. Березовые кресты вместо Железных - Роберт Кершоу

С первых дней этой войны немецкий солдат имел массу возможностей убедиться, что советский солдат отнюдь не так уж плох и туп, как это стремилось доказать начальство. Адамчик вспоминает: «Осознав это, я быстро понял, что мои шансы вернуться живым домой здорово поубавились». Рядовой Бенно Цайзер тоже отрезвел, увидев убитого русского. «Ведь совсем недавно он был жив, он был обычным человеком, — размышлял вслух Цайзер. — И тогда я понял, что эта картина вечно будет стоять у меня перед глазами». Военный художник Тео Шарф, также наступавший в составе 97-й дивизии группы армий «Юг», «заметил у обочины лежащего советского солдата, он будто спал, но пыль успела толстым слоем осесть на него. И на лице лежал слой пыли». Это был первый убитый из очень многих, которые довелось видеть ему. Со временем зрелище стало привычным — убитых русских было много. А вот к виду своих убитых солдат привыкнуть оказалось труднее. Горечь утраты, ожесточение, страх — вот чувства, которые вызывала гибель товарища по оружию. Вернер Адамчик вспоминает, как хоронил двух друзей из своей батареи. «Вот и все, конец, их больше не стало. Я стоял, не зная, что делать». Обоих разорвало на куски при взрыве грузовика, который вез боеприпасы.

«Я от души сочувствовал близким этих ребят. Я ведь мог оказаться на их месте. Я попытался вообразить, как бы моя семья отреагировала на мою похоронку. И впервые в жизни понял, что такое настоящая любовь и чувство близости».

Цайзер: «Ужасно видеть труп кого-нибудь из наших… Бывало, уставишься на него и думаешь, а ведь и у него есть мать, может быть, сестры или братья, и он ведь из той же плоти, что и ты».

И ужасы передовой, с которыми приходилось сталкиваться ежедневно, постепенно смещали шкалу привычных ценностей. Трупы становились частью повседневности. Цайзер продолжает:

«Со временем привыкаешь и к этому. И уже не удивляешься, что число трупов в такой же форме, что и на тебе, с каждым днем растет. А потом уже не различаешь, кто это, свой, немец, или же русский. Вскоре ты сам себе кажешься существом неживым и никогда не жившим по-настоящему, а так, чем-то вроде комка земли».

Вещи ненормальные мало-помалу становятся нормой. Насилие, смерть, творимые жестокости и даже убийства уже не столь ужасают. Убийство на войне, на поле брани или же вне его, лежит вне привычных рамок. Хотя «нормальное» поведение на поле брани — само по себе абсурд, поскольку предполагает убийство, а оно, в свою очередь, оборачивается тяжелейшим эмоциональным кризисом — ожесточением. И последствия этого ожесточения всегда непредсказуемы. Чувство неопределенности, вот, пожалуй, единственное, что никогда не покидает солдата. И еще страх.

«И вот в один прекрасный день ты сам сталкиваешься с этим. Разговариваешь со своим товарищем, а он вдруг вздрагивает, оседает на дно окопа и пару мгновений спустя уже мертв. Вот это и есть ужас. Ты видишь, как другие равнодушно переступают через него, словно это камень на дороге, и ты в конце концов осознаешь, что его гибель — просто гибель в ряду многих на этой войне».

Вот это страшно и неотвратимо давило на солдата. Не просто погибнуть, а погибнуть безымянно, растворившись в океане статистики, быть обреченным на забвение. Цайзер поясняет:

«Вот это и не дает тебе покоя — именно участь стать одним из тех безликих и изначально неживых существ, комьев праха».

Страх пополнить статистику потерь усугублялся и весьма специфическими, мягко говоря, условиями той «непонятной» страны, в которую вторгся вермахт. Родным и близким ведь так и не понять, и не узнать, как и при каких обстоятельствах ты погиб. Военный корреспондент Феликс Лютцендорф, служивший в эсэсовских частях на Украине, писал:

«Это бескрайняя страна под бескрайним небом с уходящими в бесконечность дорогами. Все города и села здесь похожи друг на друга. Все население одинаково — одинаковые женщины и дети, стоящие по обочинам дорог, у одинаковых колодцев, у одинаковых скотных дворов… Стоит колонне съехать с дороги на поле, приходится ежеминутно сверяться с компасом, ты ощущаешь себя мореплавателем в необозримом океане».

Германские солдаты позируют около КВ-2, подбитого или брошенного на дороге в Дубно

Война стала для многих немецких солдат чем-то вроде не совсем обычной формы туризма — большинство ведь никогда не выезжало за пределы родного города или местности. Один солдат описывал кампанию мая 1940 года во Франции, как турпоездку в рамках общества «Сила через радость» за счет НСДАП. Другой записал в дневник непосредственно перед нападением на Россию, что «добрался уже до самой русской границы», что война «дала ему возможность увидеть пол-Европы, причем совершенно бесплатно», что «от России мало что следует ожидать в смысле зрелищ». Через три недели после начала кампании один ефрейтор сетовал: «Здесь вам не Франция, это там мы получали все, что пожелаем, а здесь искать нечего». Другой солдат скептически заметил, что, дескать, им пришлось сменить «польские лачуги» на «русские собачьи будки».

«Еще вчера мы ночевали в удобных казармах, а теперь валяемся в какой-то собачьей конуре. В жизни не видел такой грязищи».

Физическое состояние было под стать окружающей среде. Немецкий солдат, привыкший в Германии к удобной, чистой казарме, по мере того, как эта кампания затягивалась, впадал в уныние. «Эти бесконечные равнины, дремучие леса, тут и там ветхие хибары — жуткая картина», — писал домой немецкий солдат. По его словам, «все здесь тонет в бескрайней дали».

По мере продвижения на восток росли и опасения. «Ориентироваться в России — все равно что в пустыне, — высказал свое мнение еще один солдат. — Если не видишь горизонта, считай, что заблудился». Мнение другого:

«Эти огромные расстояния пугают и деморализуют солдат. Равнины, равнины, конца им нет и не будет. Именно это и сводит сума».

«Куда эта война заведет нас, в какую даль?» — вопрошал 33-летний Гюнтер ван Сохевен, сражавшийся на южном участке фронта.

«Здесь нет никаких внятных ориентиров, одна только бесконечность. А противников все больше. И встречается он все чаще, несмотря на приносимые нами жертвы».

Солдат все острее ощущает тоску по дому. «С каждым днем мы все дальше и дальше от дома, но сердце наше там», — таков вывод Гюнтера ван Сохевена.

Желание поскорее завершить эту кампанию наталкивается на упорное сопротивление русских, которое день ото дня растет. Конечно, легче всего было приписать отвагу неприятеля укоренившейся в нем неполноценности, непривычным условиям этой страны. Унтер-офицер мотопехоты Вильгельм Прюллер из 9-й танковой дивизии писал 4 июля: «Нам рассказывали страшные вещи о том, как поступают русские с попавшими к ним в плен». 8-я рота его 11-го стрелкового полка была наголову разбита, попав в засаду. Потери — 80 человек убитыми. «Раненые пытались прикладами отбиться от русских, но в итоге и сами погибли». Для антисемита, каковым является Прюллер, враг № 1 — еврей. Как и многие другие солдаты вермахта, Прюллер поразился, увидев женщин в красноармейской форме. В одном из «котлов» им пришлось видеть «женские трупы, раздетые догола и обугленные», они «лежали на обочине дороги у сгоревшего советского танка. Ужас!» И тут же следует вывод: «Нет, те, с кем мы здесь сражаемся — не люди, а животные». Вряд ли эта точка зрения сильно отличается от того, как смотрели американские солдаты на японцев или несколько десятилетий спустя на вьетконговцев во Вьетнаме. Таким образом, мы вновь убеждаемся, что дегуманизация — плод не только тоталитарных государств и обществ. Позже Прюллер пишет о том, что «среди убитых русских было много азиатов, как же отвратительны эти узкоглазые». Прюллер места себе не находил от увиденного в России. В одном из парков Кировограда немецкие солдаты купались в каком-то водоеме. «Удивительное зрелище — русские женщины, ничуть нас не стесняясь, раздевались догола, — писал он. — Некоторые были очень даже ничего, в особенности их груди… Любой бы из нас не отказался. Но стоит присмотреться, как ты видишь, что все они немытые, просто на рвоту тянет. Тут у них сплошное распутство! Отвратительно!»

Танкист Карл Фукс (7-я танковая дивизия) в письме к жене с омерзением описывал советских военнопленных:

«Тут не увидишь мало-мальски привлекательного, умного лица. Сплошная дичь, забитость, ни дать ни взять — дебилы. И вот эта мразь под предводительством жидов и уголовников намеревалась подмять под себя Европу и весь остальной мир. Слава богу, наш фюрер Адольф Гитлер не допустил этого».

В одном из июльских выпусков кинохроники «Германское еженедельное обозрение» были показаны азиатские лица — военнопленные монголы, узбеки и другие. «Вот всего лишь несколько примеров страшного большевистского недочеловека» — так комментировал кадры диктор. Сходные чувства испытывали и некоторые авторы дошедших до нас солдатских писем домой.