В Августовских лесах - Павел Федоров

- А вы, товарищ сержант, фашистов видели?

- Мне первому пришлось. Не хочется и говорить о них, - ответил Максим глухим голосом.

Молчали напряженно и долго. Начинало светать, и можно было уже различить на ближних деревьях ветки.

- Что же будем делать? - после длительного раздумья спросил Магницкий. - Так и придется все время, как волкам, в лесу ховаться? Что ты скажешь, Максим?

- Мое дело - немного сил накопить. Буду до своих пробираться. А вам надо партизанский отряд организовать и начинать драться. У нас в двадцатом году кругом по Сибири колчаковцы да японцы зверствовали. Мужики наши почти поголовно ушли в лес, сформировали отряд да так колотили белых - разлюли малина! И бабы им помогали, продукты носили, одежду. Не захотел народ колчаковской власти. Ну, вот ты, например, и сын твой Петро, можете ли с фашистами жить?

- Нет. Я бы со своими ушел в Красную Армию, да не успел, - ответил Петро.

- У вас там, в Сибири, проще было создать отряд. Все охотники, у каждого оружие, а у нас что? - с грустью сказал Иван.

- Было бы желание, товарищ Магницкий, а оружие добыть можно. Теперь война, а где война - там и оружие. Подумайте, - тихо сказал Максим и погрузился в свои мысли.

- Давайте-ка ляжем спать. Завтра будет новый день и новая думка, заметил Магницкий и полез в шалаш.

Петро последовал за отцом. Бражников остался снаружи и поудобней уселся у входа.

По дремавшему лесу легкой волной пробежал ветерок, качнул на деревьях сучья, пошевелил листву и горохом рассыпал холодную росу по молодым веткам. Первым пробудился трудолюбивый дятел. Пристроившись на сучок, застучал своим острым клювом и, как по сигналу, поднял других лесных обитателей. Вот прыгнул на качнувшуюся ветку снегирь и, оправив свой ярко-малиновый мундирчик, посматривал на ползущую по дереву букашку. Но юркий и нахальный сизый дрозд тоже заметил ее и выхватил из-под самого клюва снегиря. Беззаботный щегол хихикнул и защелкал свою веселую песню...

У Франчишки Игнатьевны теперь хлопот полон рот: нужно с утра затопить печь, подоить корову, дать корм пестрому бычку, гусям и курам, приготовить завтрак и накормить свое новое большое семейство, отнести чего-нибудь горячего скрывающемуся на берегу Августовского канала солдату Чубарову, отмочить и перевязать ему раны, пересыпать их порошком, который она достала у Ганны. А тут еще Юзеф Михальский увидел ее за изгородью и уж что-то очень подозрительно вежливо с ней поздоровался:

- Как спали-отдыхали, соседушка? Как здоровье Осипа Петровича? Что-то он нигде не показывается...

- А куда ему казаться? Сейчас такое время, что краше на печи сидеть да на тараканов глядеть, - обычной своей скороговоркой ответила Франчишка Игнатьевна.

- Почему твой Осип не приходил новую власть выбирать?

- Для власти надо иметь трошки ума. А у моего Осипа в голове погана думка, а за плечами драна сумка. Не годится он в выборники новой власти.

- Тебе, что же, соседка, не нравится новая власть и новый порядок? хитро прищуривая глаз, спросил Михальский.

- Матка бозка, он мне о властях толкует! А по мне, хай будет черт в свитке або мужик в сутане, лишь бы были губы в сметане...

- Вот я и хочу поговорить с тобой насчет сметанки! Ежели бы ты, баба, ничего не слыхала, а ты хитрюща, все ты видишь и все знаешь, только байками отделываешься. Так ты слушай и разумей. Я, Юзеф Михальский, есть в Гусарском новая власть! Доблестна германска армия разгромила большевиков, и для того, чтобы она быстрей могла забрать Москву, ей надо помогать. Молочко и сметанку, определенное количество, будешь носить в военный госпиталь!

- Якое такое количество? - не понимая, спросила Франчишка Игнатьевна.

- Надо твоему Осипу до канцелярии дойти, расписаться, а там ему скажут количество.

- У тебя три скотинки, пан Михальский, а у меня одна. Себе да теленку - вот и все мое количество.

- А сколько ты большевикам таскала молочка на заставу? - продолжая косить глазом, ехидно спросил Михальский.

- Своему молоку я сама хозяйка. Хочу выпью, хочу вылью, хочу продам, а то и так отдам. И ты мне не указчик!

- Нет! Я теперь новая власть, и я тебе укажу! А еще разреши-ка задать один пустяковенький, но очень интересный вопросик. У тебя, кажись, сейчас молочка только гостям хватает... И откуда они понаехали, эти твои гостечки?

- Гости? Якие такие гости? - пряча под сарафан дрожащие руки и чувствуя, как начинает трепыхаться у нее сердце, спросила Франчишка Игнатьевна и тут же подумала: "Вот оно где, мое лихо!"

- Она не знает про своих гостей, все перезабыла наша бедная Франчишка... Может быть, ты даже не помнишь, как зовут твоего муженька и сколько тебе от роду лет? - издевался Михальский. - Языком ты болтать мастерица, другой такой на свете не сыщешь, а тут у ней, видите ли, и память отшибло!

- Да он вон про яких гостей! Будь ты неладна! Может быть, ты, пан староста, сам зайдешь до моей хаты и с моими родственничками познакомишься... Ты человек вдовый, и сын у тебя неженатый, и ваша прислуга старая Гапка совсем весь порох порассыпала, еле ноги таскает. Может быть, тебе приглянется моя двоюродная сестрица из Сувалок? Может, возьмешь ты ее за Владислава, да я бы и за тебя отдала. Чем ты не жених, ежели тебе бороду сахарными щипцами повыдергать. Будешь такий пригоженький мужчиночка, спаси боже! А то навязалась на меня эта сестричка из Сувалок, найди да подай ей богатого жениха. Правда, она с дочкой и трошки чахоточная. Дом у них погорел, она сюда притопала, думает, что у тетки Франчишки на огороде пироги растут... Может, породнимся? А что она чахоточна та кособока, ты человек богатый, добрый... вылечишь!

- Фу ты скаженна баба! - разозлился Михальский. - Не забивай мне голову своим пустомельством! Пускай твоя родственница приходит и паспорт покажет. Говорить с тобой - все равно что пыль в ступе толочь, только полные глаза набьешь дряни всякой.

Михальский плюнул и, повернувшись, пошел по садовой дорожке к дому. Франчишка Игнатьевна поняла, что о ее гостях он пока слышал только краем уха и ничего толком не знает, но разговор сильно ее растревожил.

В клетушку, где находились Александра Григорьевна и Оля, она вошла с хмурым, озабоченным лицом. Присаживаясь на разостланную на соломе дерюжку, проговорила:

- Поганые наши дела, девчата.

- Что случилось? - встревоженно спросила Шура.

- Тот злыдень Михальский, чтоб таракан ему в ухо залез, услышал, что у меня кто-то живет, и в волость с бумагами требует.

- Вот оно... начинается, - тихо прошептала Александра Григорьевна.

Она ждала, что такая тревожная минута рано или поздно настанет. Сколько бы ни скрывались они, все равно властям когда-нибудь станет известно, что жена начальника пограничной заставы и дочка политрука живут в доме Осипа Августиновича. Притянут к ответу и его и Франчишку. А что тогда будет с ней и с Олей? Эта мысль приводила Шуру в отчаяние. За эти два дня она отоспалась, отдохнула, но на душе было жутко, ни одной минуты она не знала покоя. Оля как-то неожиданно сразу повзрослела, о чем-то думала, наморщив лобик, и почти все время молчала.