Лица - Джоанна Кингслей

— Извините, — Жени потупила глаза. Злость ее испарилась, и она почувствовала себя глупо. Репутацию Эли создало не богатство и не его умение управлять гоночным автомобилем. Его уважали как ведущего в стране пластического хирурга — и не пресса и богатые, а его коллеги. Она вспоминала лекцию Эли в Бостоне, почтительные лица окружавших его студентов. Его собственное почитание. Эли Брандт был работоспособным творческим хирургом.

Он похлопал ее по руке:

— Все в порядке. Мне нравится твое настроение. Я совсем устал и позабыл, что ты еще и не начала обучение. Благородное призвание, идеалы Гиппократа. Ты права, Жени. Без этого чувства не стоит заниматься нашей профессией, — он улыбнулся. — Мир?

Все еще растерянная, она кивнула.

— Славно. Дело в том, что у нас с доктором Ортоном разные темпераменты. Я тоже предан работе, все это так, но она не означает для меня целиком всей жизни. Я, что ли, более страстный, чем Билл. Люблю деньги и то, что можно на них купить. Славу тоже. Меня тешит, что я известен за пределами профессионального круга. Может быть, в твоих глазах я кажусь поверхностным…

— Нет, нет.

— В любом случае врачи так же отличаются друг от друга, как и их пациенты. Пятнадцать человек могут болеть одной и той же болезнью, но в каждом из них она проявляется по-своему. В комнате, набитой пластическими хирургами, не найдешь двоих, кто вел одинаковую жизнь или обладал бы одними и теми же политическими убеждениями. Общее у них только то, что они наслаждаются тем, что делают. Или до известной степени когда-то наслаждались.

— Понимаю.

— Ну, хватит лекций. Как мясо?

— Пальчики оближешь. Эли… — Жени помолчала, вилка застыла в воздухе, потом вновь опустилась на тарелку. — Спасибо, что порекомендовали меня. Эта работа, точно сон.

— Я надеялся, что она такой и окажется. Представить не могу, чтобы кто-то лучше Билла смог ввести тебя в нашу профессию.

Эли Брандт был так многогранен.

— Не считая вас, — сказала Жени.

— Ты славная девушка, — глаза врача остановились на ее губах.

— Уже не девушка.

Хирург рассмеялся, оторвал глаза от губ, разглядывая все ее лицо.

— Ну хорошо, молодая женщина. Но достаточно молодая, чтобы годиться мне в дочери.

— Нет!

— Да, — мягко настаивал он. — Тебе известно, что у нас с Алисой нет детей. Но если бы они родились, то были бы как раз твоего возраста.

— А ваш брак… счастливый? — Жени от смущения опустила глаза.

— Не уверен, что знаю, какими бывают счастливые браки. Мы с Алисой привыкли друг к другу. Наш союз вряд ли основан на страсти. Не думаю, что когда-нибудь я был влюблен в Алису, но я ей предан. Долгие годы она мне помогала. Она во мне нуждается, и взамен я плачу ей верностью, — своеобразной, подумал он про себя. Но всегда, даже в периоды своих загулов, он оставался верен их браку. Жени же не та девушка, с которой можно поиграть и бросить. Слишком для этого необыкновенная.

Он попросил счет.

Жени думала, что пригласит его к себе, — когда он подвез ее к дому. Предложит коньяк или портвейн. Еще не поздно.

Но Эли не выключил мотор, только наклонился и поцеловал в щеку.

А Жени посмотрела на окна вверх. Везде горел свет. Она открыла дверцу машины и выскочила наружу. Что-то было ужасно не так.

Свет во всех комнатах, как будто в разгаре вечеринка. Но дом пуст. Жени рванулась вверх по лестнице к Сониной двери. Распахнула — на кровати никого. Постель аккуратно прибрана. Рядом изможденная Бетти:

— Ее нет, мисс Сареева.

— Где же она? Где?

— Нет, — отрывистое движение кисти пояснило значение сказанного. — Ушла. Угасла. Ее забрали. На скорую помощь. Но слишком поздно. Старались изо всех сил. Но она умерла по дороге в больницу.

Глаза Жени блуждали. То останавливались на аккуратно застеленной кровати, то вновь скользили к лицу Бетти. До нее все еще не доходил смысл слов.

— А Григорий?

— Уехал с ней. Его, наверное, скоро привезут. Бедняга.

— Бедняга, — эхом отозвалась Жени. Плечи вздрагивали. Грудь сдавила тяжесть одиночества.

20

Похороны с отпеванием в православной церкви Святого Николая Угодника были назначены только на пятницу. Организацией похорон занималась секретарь Бернарда и, поскольку она не знала, когда он возвращается в Америку, — церемонию отложили насколько было возможно.

К пятнице Бернард должен был вернуться. Жени и боялась, и хотела его приезда. После выходных ей нужно было уже ехать в Бостон — оставалось всего несколько дней до начала нового учебного семестра. Перед отъездом необходимо поговорить. Ее гражданство, положение, новости об отце, проблемы личной безопасности — на эти вопросы она надеялась получить ответы. По мере того, как август близился к концу, волнение Жени все усиливалось.

В четверг она в последний раз пошла на работу. Сразу же после обеда попрощалась с Джилл и поехала к детям Хиросимы в Маунт Зион, где должна была встретиться с доктором Ортоном.

С Джилл они тепло обнялись — сестра всеми силами старалась утешить ее после смерти Сони.

— Что ж, подружка, твоя работа стала мне уроком, — проговорила Джилл в своей обычной насмешливой манере. — Теперь ни за что не поверю, что у тебя вместо мозгов — на голове расфуфыренные перья. Удачи тебе, Жени, — она улыбнулась. — Следующим летом приходи к нам опять. А если лет через десять обзаведешься собственной практикой, я приду, чтобы тебя доучить. Конечно, если к тому времени Сам выйдет на покой, что очень маловероятно. Ведь боги в отставку не уходят. Договорились?

Жени снова обняла сестру и быстро вышла.

В больнице предстояли тоже прощания. Она обнимала каждого ребенка и едва удерживалась, чтобы не заплакать вместе с ними. Последним оказался Джордж. Они пожали друг другу руки, почти официально — юноша умел сдерживать свои чувства.

— До свидания. Я тебя навсегда запомню.

— Мы встретимся снова, — пообещала Жени.

— Может быть. Но если я к тому времени ослепну, то сохраню твой облик в уме.

— Джордж, — горло так сдавило, что она едва смогла выговорить имя. — Можно… можно я тебя поцелую?

— Пожалуйста, — ответил он юношеским фальцетом, бросаясь в объятия.

К тому моменту, как Жени встретилась с доктором Ортоном, ее чувства оказались совершенно растрепанными. Он позвонил из главного педиатрического отделения, сообщив, где его найти.

— Жаль, что покидаете нас, — врач поднялся навстречу и протянул морщинистую руку. — Редко встретишь человека с таким, как у вас, призванием.

Жени поблагодарила, тщетно подбирая слова, выразив свою признательность, как сказав, многому он ее научил.

Доктор Ортон взглянул на нее сверху вниз. Голубые глаза сверкнули из-под растрепанной белой шевелюры:

— Обращайтесь, если в будущем чем-нибудь смогу вам помочь.

— Доктор Ортон, — начала Жени и взглянула на педиатра. — Могу я спросить у вас совета?

Врач серьезно наклонил голову:

— Присядьте.

— Это не отнимет у вас больше минуты, — она быстро рассказала о волчьей пасти Хаво. Что выявил ее поверхностный осмотр. Что юноша жил с небогатыми родителями в Огайо.

Врач внимательно выслушал ее, подумал с минуту и сказал:

— Если мальчик сможет приехать в Нью-Йорк, я его осмотрю.

Жени порывисто сжала Ортону руку, вызвав тем самым у него подобие улыбки.

— Успехов вам в Гарварде, — пожелал он.

Жени уже повернулась, чтобы уйти, но врач положил ей руку на плечо:

— Сейчас вам трудно. Я с сожалением узнал о смерти вашего друга. Крепитесь. Впереди серьезная работа.

Весь день Жени держалась. Но вечером, когда услышала по телефону голос Пела, дала чувствам волю. Говорили больше часа. Она рассказала о слепнущем мальчике. Пел мягко заметил:

— У него имя, как у твоего отца.

Жени кивнула телефону, и слезы еще сильнее хлынули из глаз. Дар речи она снова обрела, лишь когда Пел в третий раз спросил, хочет ли она, чтобы он приехал на похороны? Она ответила, не нужно, но мысленно пожелала, чтобы он был рядом и разделил с нею горе утраты.

На следующий день Жени, между Бернардом и Григорием, сидела в церкви на передней скамье. О возвращении опекуна она узнала в половине девятого, поднявшись на кухню и застав его там в темно-сером летнем костюме. Лицо бизнесмена выражало необыкновенную усталость.

Несмотря ни на что, присутствие Бернарда в церкви приносило Жени утешение. Она держала Григория под руку. Тело старика обмякло. Всю службу тот не сводил глаз с алтаря, время от времени отрешенно крестясь и беззвучно шевеля губами.

Но в конце, когда священник стал читать молитву, препровождающую Соню ко Всевышнему, вскочил и закричал:

— Она моя! Соня — моя жена! Родная Сонечка!

Григорий все плакал, и когда Жени выводила его из церкви и сажала в лимузин. Следом за ними шел Бернард.