Законы отцов наших - Скотт Туроу

— То есть это было всего-навсего предупреждение?

— Именно.

— И в тот момент вы не стали просматривать заново рапорты?

— Нет. Я всегда живу сегодняшним днем, советник. Текучка. Я бы никогда не подумал, что она станет изворачиваться и лгать в суде. Впрочем, век живи — век учись.

Явный выпад в сторону защитника. Очевидно, Любич уже прослышал о том, как Хоби удалось окрутить девчонку.

— А каким образом вам стало известно, что сегодня вы должны были явиться сюда для дачи показаний?

— Когда я пришел на работу в восемь часов, мне позвонил Монтегю.

— А вы, случайно, не посвятили весь вчерашний день подготовке к сегодняшней даче показаний?

— В среду у меня выходной. Я приводил в порядок документацию.

— А когда вы разговаривали с Монтегю утром, он объяснил, почему сегодня ваше присутствие в суде будет необходимо?

— Не помню, — говорит Любич, и в его голосе чувствуется неуверенность. — Вроде того.

— Вроде того… — повторяет за ним Хоби. — Хорошо, ну а сегодня кто-либо — Мольто, Монтегю, мистер Сингх — кто-нибудь объяснил вам, что Лавиния показала, будто, убеждая ее изменить первоначальные показания, вы информировали ее о показаниях, данных Хардкором?

— Я слышал об этом.

— И вы поняли, не так ли, что обвинению вовсе не помешает, если вы покажете, что этого не было?

— Никто мной не манипулировал, я сам знаю, что я должен говорить и чего не должен.

— Я понимаю, детектив. Но вы человек опытный, бывали на многих процессах, не так ли? И вы осознаете, какое значение имеют ваши показания, то есть что вы не говорили Баг о том, что сказал Хардкор, верно?

Краешком глаза Любич косит в моем направлении. У меня возникает такое ощущение, что, находись Фред в другом зале, с другим судьей, он мог бы попробовать сжульничать.

— В общем, я представляю себе эту картину.

— А теперь, детектив, я хочу вручить вам копию вашего рапорта от двенадцатого сентября, помеченную как вещдок защиты № 1, и собираюсь попросить вас зачитать вслух ту его часть, где говорится, что вы не информировали Лавинию Кэмпбелл о том, что сообщил следователю Хардкор.

Любич сидит молча с отрешенным взглядом. Всем своим видом он опять показывает: «Перестань делать из меня дурака, ты, гребаный залетный адвокатишка». Он даже не дотронулся до рапорта, который Хоби положил на поручень свидетельской кафедры, а лишь бегло взглянул на него и через пару секунд снова поднял голову.

— Там этого нет.

— Да, там этого нет, — повторяет Хоби. — Значит, это то, что вы помните?

— Я же сказал: такое противоречит правилам оперативной работы.

— То есть правила оперативной работы не допускают такого. Нельзя одного свидетеля знакомить с показаниями другого. Я вас правильно понял?

— Абсолютно.

— И именно поэтому вы утверждаете, что не знакомили Баг с показаниями Хардкора?

— Я утверждаю, что не говорил ей этого, потому что вообще не помню такого случая в моей практике.

— Хорошо, — говорит Хоби. — Не помните.

Он опять принимается ходить по залу. Я уже научилась интерпретировать его поведение. Если Хоби начинает передвигаться туда-сюда, это плохой знак для обвинения. Будь я прокурором, который готовит свидетеля к перекрестному допросу, я бы сказала ему: «Внимание. Если Таттл начинает двигаться, значит, он подготовил тебе ловушку». Однако Любич не знает этого и сидит себе, благодушествует, заполнив своим мощным корпусом все кресло, которое кажется очень хрупким. Он думает, что все прекрасно.

— И у вас почти не было времени просмотреть заново рапорты или хотя бы постараться восстановить в уме картину того, что происходило, когда вы допрашивали юную мисс Лавинию?

— Я помню то, что происходило, советник.

Хоби скребет себя по щеке. Он изо всех сил старается оставаться если не кротким, то хотя бы доброжелательно-вежливым в ответ на подчеркнутую враждебность Фреда. Кто-то — скорее всего Дубински — осведомил его, что Любич частенько появляется здесь и до некоторой степени пользуется моим благорасположением.

— Ну что ж, давайте поговорим о вашем визите в больницу к Баг двенадцатого сентября. Вы утверждаете, что сделали это по просьбе Монтегю, и суть дела в том, что вам уже приходилось сталкиваться с мисс Кэмпбелл по роду вашей деятельности, не так ли?

— Да уж не потому, что мы друзья-приятели. Я дважды арестовывал ее.

— Однако в конечном итоге у вас с ней установились хорошие отношения?

— Хорошие отношения? Не понимаю, на что вы намекаете. — Фред откидывается в кресле, затем опять подается немного вперед, когда до него доходит, что адвокат хочет заставить его противоречить самому себе. — Я вовсе не пытаюсь острить, советник, но можно сказать, что у нас были профессиональные отношения. Она знала, что я действую по отношению к ней в рамках закона. Первый раз там, где она продавала наркотики, мы почти взяли ее с поличным: обычно, когда мы, ну, вы знаете, оперативники, являемся туда, в зону влияния «УЧС», они очень ловко прячут концы в воду. Однако в тот раз я заметил какую-то отъезжающую машину, которая резко набрала скорость, и мы с Баг устроили забег на короткую дистанцию, в котором я победил. Я схватил ее и объяснил, какие бывают последствия, и она послушалась меня.

— Вы объяснили ей, какие бывают последствия?

— Обычно, когда подростки продают небольшие дозы, они держат их во рту. Пакетики из фольги. Если вдруг нагрянет полиция с облавой, они всегда могут проглотить их. Доза достаточно мала, чтобы не вызвать летального исхода. Поэтому они глотают. И я схватил Баг и сказал ей, что если она попытается проглотить дозу, мне придется слегка придушить ее или устроить промывание желудка, и, чтобы избежать этих неприятных процедур, ей лучше выплюнуть пакетик, что она и сделала.

— И вы подружились, — говорит Хоби.

Эта фраза произносится в комической манере, так, чтобы вся ситуация сразу же предстала в смехотворном свете. Усилия Хоби не остаются втуне, а вознаграждаются дружным всеобщим смехом, который оказывается заразительным и для меня. И все же во всем этом есть горькая правда. В «Ти-4» насчитывается около двух сотен подростков, с которыми у Любича и Уэллса такие же отношения. Они знают их матерей и двоюродных братьев, их положение в банде, может быть, даже их текущие оценки в школе. Они не считают этих ребят закоренелыми преступниками и в какой-то мере им сочувствуют.

У Фреда есть все причины быть сердитым, и он бросает в сторону Хоби враждебный взгляд.

— Я не наехал на нее. Я мог бы предъявить ей такие же обвинения, как и взрослой, и она получила бы по полной программе, но я не стал этого делать. Мы оформили ее как малолетнюю правонарушительницу. Она отбыла небольшой срок в исправительном заведении для несовершеннолетних, и ее выпустили.

— Вы поступили с ней по справедливости.

— Стараюсь, — отвечает Любич и крутит массивной шеей.

— И, зная о том, что в прошлом у вас с ней установились доверительные отношения или что-то вроде того, Монтегю попросил вас навестить ее в больнице?

— В общем, верно.

— И вы отправились туда со своим напарником… — Хоби начинает просматривать рапорт.

— Уэллсом.

— Вы с Уэллсом пошли туда и посоветовали ей выложить все, что она знает, пойти на сделку с законом, не так ли?

— Верно.

— И она рассказала вам то, что вы сразу же определили как ложь, а именно, что убийство миссис Эдгар было случайным и явилось следствием налета конкурирующей уличной банды?

— Да, она сказала именно это.

— Случаются ли в этом районе подобные разборки?

— Сколько угодно.

— Но вы были уверены, что она привирает?

— Лгала на все сто процентов.

— Даже несмотря на то, что эта девушка была в той или иной степени у вас в долгу? Несмотря на то, что она в прошлом охотно шла вам навстречу, вы не поверили ей?

Любич позволяет себе слегка улыбнуться. Этак свысока, с позиции опытного, повидавшего виды копа. «Вам еще дорасти до меня нужно», — скорее всего хочется ему добавить.

— Нет, не поверил.

— Помните, почему именно?

Любич смотрит в потолок и говорит:

— Слишком складно и просто. Так поют с чужого голоса.

— А не могло случиться так, — медленно произносит Хоби, — что Монтегю уже ознакомил вас с показаниями Хардкора?

Затем он останавливается и пытливо смотрит на Фреда. Вот момент, когда решается все. Или пан, или пропал. Любич делает вдох, и в очередной раз его глаза устремляются к потолку. Какое-то время он балансирует на грани отказа. В моей памяти прокручивается картина тех событий. День, когда Уэллс и Любич сидели у меня в канцелярии. Тогда кто-то из них, кажется, Любич, намекнул, что это дело с душком. А еще он, Любич, сказал, что ему нужно ехать в муниципальную больницу. И он злорадствовал, потому что к тому времени ему уже все было известно. Он знал, что Хардкор дал показания на Нила. «Фред, — хочу я сказать, — ради Бога, Фред». Однако вместо этого я начинаю покашливать. Наши взгляды встречаются, Любич оседает в кресле, и ему вдруг все становится ясно, он прозревает так же, как и я. Фред едва заметно кивает, словно его долг говорить правду проистекает из личных обязательств передо мной.