Изгнанная из рая - Даниэла Стил

— За что она так ненавидела меня? — с нажимом повторила Габриэла. — За что?! Я имею право знать.

— Мне кажется, дело не в тебе, а в ней, — осторожно ответил Питер. — Я, конечно, не психоаналитик, но я все-таки врач. Похоже, с твоей матерью что-то было не в порядке. Ты не знаешь, она не была больна? Люди, страдающие какой-то неизлечимой болезнью, часто начинают вести себя как настоящие буйные сумасшедшие. Они не боятся ни общественного мнения, ни человеческого суда… а порой — и суда Божеского. Быть может, у твоей матери был рак или что-то в этом роде?..

— Нет, — ответила Габриэла, вспоминая вечеринки, которые устраивала ее мать. — Общественное мнение ее как раз очень беспокоило. Во всяком случае, она старалась сделать так, чтобы у меня не оставалось синяков на лице и на ногах. А если они все же появлялись, она говорила всем, что я упала с качелей, что я неловкая, неуклюжая и так далее. Нет, болезнь тут ни при чем… — уверенно закончила она, и Питер покачал головой. Ему много раз приходилось видеть детей — жертв родительской жестокости, и каждый раз его сердце готово было разорваться от жалости. Он очень хорошо помнил их испуганные глазенки и срывающиеся голоса, которыми они убеждали его, что их никто и пальцем не тронул и что они сами не слушались родителей и падали, падали с деревьев, с заборов, с лестниц, с велосипедов и прочего. Дети, как могли, выгораживали родителей, и Питер понимал их — ведь они были совершенно беззащитны перед своими папами и мамами, которые могли сделать с ними все, что угодно. Всего два месяца назад один такой ребенок умер у него в палате — родная мать зверски избила его, и спасти его не удалось. Это произошло в дежурство Питера, и спустить мамашу с лестницы ему помешало только то, что ею уже занималась полиция. Сейчас эта женщина находилась в тюрьме, а недавно Питер узнал, что адвокаты ходатайствуют о том, чтобы ее осудили условно.

— Удивительно, как ты смогла пережить все это, — сказал он. — Неужели тебя никто никогда не жалел и не защищал?

— Нет. Только в монастыре я узнала, что такое нормальная жизнь, жизнь без страха.

— А там… Там с тобой хорошо обращались? — Питер искренне надеялся, что да. Ему было бы очень тяжело знать, что мучения Габриэлы продолжались и после того, как она столь счастливо избавилась от материнской «опеки».

— Да, — лицо Габриэлы прояснилось, — там меня все любили. В монастыре мне нравилось, и я была счастлива.

— Но почему же ты ушла? — спросил Питер. Вопрос был совершенно естественный, однако он уже знал, что расспрашивать Габриэлу надо с особой осторожностью, чтобы ненароком не сделать ей больно. Но что сказано, то сказано.

— Мне пришлось уйти. Я совершила ужасную ошибку, и они… Настоятельница просто не могла позволить мне остаться, как бы ей этого ни хотелось.

За прошедшие месяцы Габриэла поняла это и смирилась или, вернее, почти смирилась со своей потерей.

— Что же это ты натворила? — Питер перешел на приветливый, шутливый тон, и в его глазах вспыхнул лукавый огонек. — Наверное, стянула у другой монахини ее лучшую накидку. Или сморкалась двумя пальцами перед алтарем. Я угадал?

В других обстоятельствах Габриэла с удовольствием посмеялась бы, но не сейчас.

— Из-за меня умер один человек. Я… Теперь мне придется жить с этим до конца моих дней.

От этих ее слов Питер растерялся. Он не знал, что сказать, а с ним это случалось достаточно редко. Обычно в подобных ситуациях ему на выручку приходил профессиональный цинизм врача-травматолога, однако сейчас он не посмел прибегнуть к этому испытанному средству. За тем, что сказала ему Габриэла, стояла совсем недавняя трагедия. Питер не стал расспрашивать дальше и промолчал.

Но Габриэле уже самой захотелось выговориться. Неожиданно даже для самой себя она решила, что может полностью довериться этому человеку. Еще каких-нибудь полчаса назад она была твердо уверена, что не станет доверять никому и никогда, но вот она увидела его глаза, и ее решимость растаяла, как тонкий весенний лед под лучами солнца.

— Он был священником и приходил в наш монастырь служить мессы и исповедовать. Случилось так, что мы полюбили друг друга и начали встречаться за пределами обители. Когда все открылось, я носила под сердцем его дитя. В конце концов он покончил с собой.

Услышав это, Питер сморщился как от сильной боли. Ад преследовал эту хрупкую девушку буквально по пятам.

— Давно это случилось? — спросил он машинально и тут же подумал, что это, наверное, не имеет никакого значения.

— Без малого год тому назад, — ответила Габриэла. — Но я до сих пор не понимаю, что на меня нашло. Раньше я даже не смотрела на мужчин и не думала о них — я готовилась стать послушницей. Наверное, ни я, ни Джо — его звали Джо — не понимали, что мы делаем и куда это может нас завести. А потом стало слишком поздно. Наши отношения длились почти три с половиной месяца. Сначала мы хотели уйти вместе — я из монастыря, а Джо из прихода, где он служил священником. Но он не смог расстаться со священством. Для него в этом заключался весь смысл его жизни. К тому же у него было свое прошлое, которое никак не отпускало его. Он не мог сложить с себя сан и не мог оставить меня. Душа его металась, ища выхода. В конце концов он нашел третий путь и… убил себя, оставив мне записку, в которой, как сумел, объяснил свой поступок.

— А ребенок? — Сам того не замечая, Питер сильнее сжал ее пальцы, но Габриэла не отняла их у него.

— Ребенка я потеряла. — Как именно это произошло, Габриэла помнила смутно; вся последовательность событий представала перед ней как вереница неясных, полуразмытых, почти сюрреалистических образов и картин, которые никак не были связаны между собой. Это, однако, не мешало ей почувствовать себя так, словно чья-то невидимая, холодная рука сдавила ей сердце.

— Потом мне сказали, что это был резус-конфликт, но выкидыш спровоцировали кое-какие обстоятельства, — добавила она.

Питер кивнул. Он знал, что у Габриэлы — как и у него самого — отрицательный резус, и был прекрасно осведомлен о том, что такое резус-конфликт и чем он может грозить молодой женщине.

— Бедная, бедная Габи! — тихо произнес Питер. — Для тебя это был тяжелый год.

А у нее вообще была нелегкая жизнь. Питеру оставалось только гадать, как Габриэле удалось не озлобиться, не сойти с ума и не отправиться вслед за Джо, как поступил бы на ее месте кто-то более слабый.

— Если ты имеешь в виду Стива, — сказала она, — то это совсем другое. Быть может, тебе это покажется странным, но наши отношения были почти честными и, если хочешь, примитивными. Не скрою, когда он предал меня, мне было очень больно, но в глубине души я всегда знала, что не люблю его по-настоящему. С самого начала я попала в ловушку, из которой мне нелегко было выбраться, но Стива я не любила. Никогда. Даже вначале.