Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1917 год. Распад - Олег Айрапетов

Его самыми принципиальными критиками были большевики. На улицы один за другим выходили резервные полки, их солдаты требовали арестовать членов правительства6. Массовые демонстрации протеста, двигавшиеся к Таврическому дворцу, насчитывали до 100 тыс. человек. Выступая 21 апреля (4 мая) в Думе, министр иностранных дел свободной России заявил, что не поддастся на диктат улицы. Лозунги «Долой Милюкова!» вызвали у него следующую реакцию: «…я испугался, не за Милюкова, а за Россию»7. Министр был вдохновлен тем, что перед зданием Думы прошла массовая демонстрация в его поддержку, однако полной уверенности в том, чем кончится противостояние, у него не было. Рабочие отряды были настроены весьма решительно, и к тому же ими предводительствовали хорошо вооруженные и настроенные на действие люди8.

В этих условиях Корнилов был чуть ли не единственным, кто попытался организовать защиту Мариинского дворца, где заседало правительство9. Однако гарнизон Петрограда не подчинялся своему командующему без подтверждения приказа представителем Петросовета. Когда 21 апреля (4 мая) Корнилов попытался вызвать батальон и батарею для защиты правительства от демонстрации большевиков, то его приказ был отменен Чхеидзе, и в результате солдаты остались в казармах10. Не получил генерал поддержки и со стороны правительства, которое он хотел защитить. Министры единогласно отклонили его предложение. «Мы были уверены, – отмечал Керенский, – что народ не допустит никаких актов насилия в отношении правительства. Наша вера оправдалась»11.

Вера Корнилова в единство с теми, кто правит страной, не нашла подтверждения на практике. Власть высшего командования в столице оказалась иллюзорной. Теперь и командующий округом, убежденный сторонник дисциплины, вынужден был лавировать. В высшей степени характерно, что именно 21 апреля (4 мая) правительство вновь попыталось привлечь к себе внимание красивыми и бессмысленными шагами, вроде передачи «представителям польского народа» трофеев русской армии – польских штандартов и знамен. Это делалось в качестве жеста доброй воли, с надеждой на примирение с поляками и на ответную любезность в будущем12. Лавировали все, в том числе и военный министр, пытавшийся довольно убогими приемами завоевать популярность среди солдат. Так, 28 апреля (11 мая) по его представлению был принят закон об увеличении месячного жалованья от солдата (5 руб. обыкновенное и 7,5 руб. боевое) до фельдфебеля (14 руб. обыкновенное и 17 руб. боевое). Офицерам жалование не увеличивалось. Выплаты по новым тарифам должны были начаться уже с 1 (14) мая 1917 г.13

Вслед за этим внезапно для многих Гучков выступил против собственной политики. Появившись 28 апреля (11 мая) в Думе, он вдруг разоткровенничался, заявив, что если раньше Отечество было в опасности, то теперь все стало гораздо хуже и оно уже находится «на краю гибели»14.

Это была верная оценка, сделанная человеком, отдавшим немало сил для достижения подобных результатов. «“Рука великого реформатора” армии Гучкова, – писал генерал Алексеев, – вымела из наших рядов в наиболее острую и критическую минуту около 120 генералов на основании более чем сомнительных аттестаций анонимных “талантливых полковников и подполковников”. “Реформатор” мечтал освежить командный состав и вызвать “небывалый подъем духа в армии”. Последнего не случилось, к несчастью, а вреда сделано немало. Сам “реформатор”, положив прочное начало многому непоправимому на десятки лет для армии, поспешил умыть руки в дальнейших ее судьбах»15.

Такого рода соображения Гучковым никогда не учитывались. Зато он мастерски умел говорить и позировать. Реформатор убирал из армии ненужных ему людей, многие из них отнюдь не были бесталанными. Одним из первых был отправлен в отставку командующий 9-й армией генерал Лечицкий. Среди прочих был снят и Рузский, находившийся, по словам Гучкова, «в какой-то вечной саботирующей оппозиции Алексееву…»16 Как оказалось, этого было недостаточно для прочного контроля над армией.

Выступая в Думе, Гучков заявил: «Где есть ответственность – там должна быть власть»17. 29 апреля (12 мая) он написал Львову письмо, в котором изложил причины своей отставки: «В виду тех условий, в которые поставлена правительственная власть в стране, а, в частности, власть военного и морского министра в отношении армии и флота, условий, которые я не в силах изменить и которые грозят роковыми последствиями и армии, и флоту, и свободе, и самому бытию России – я, по совести, не могу долее нести обязанности военного и морского министра и разделить ответственность за тот тяжкий грех, который творится в отношении родины, и потому прошу Временное правительство освободить меня от этих обязанностей»18.

Выступая на следующий день на Съезде фронтовых делегатов, Гучков публично заявил, что утром 30 апреля (13 мая) он отправил это письмо главе правительства. Теперь он обращался к представителям армии как простой или, если верить его словам, все же не совсем простой человек: «Господа, я штатский по костюму, но я глубоко военный человек по духу». Гучков напомнил слушателям о своих заслугах перед армией. Вновь всплыла история с Мясоедовым и довоенной дуэлью. Гучков заявил, что специально промахнулся, чтобы в будущем Мясоедова покарала «заслуженная» им виселица19. Демагогия уже не помогала. Один из фронтовых офицеров точно заметил, что Гучков, бывший недавно самым популярным человеком в России, превратился в нуль20. Осталось только зафиксировать свершившееся.

1 (14) мая Гучков подписал приказ о сложении с себя обязанностей министра и вслед за этим вернулся на пост председателя ЦВПК21. Вся эта история произошла после неудачной и внезапной попытки министра выступить против результатов работы поливановской комиссии, работавшей над «Декларацией прав солдата». Его выступление было несколько неожиданно, так как до этого военный министр поддерживал работу комиссии22.

Демарш Гучкова и его отставка оказались совершенно неожиданными и для его коллег по кабинету. Еще 26 апреля (9 мая) было опубликовано заявление членов правительства о готовности включения в его состав представителей тех сил, которые «еще не участвовали в ответственной государственной работе». Кроме того, как выяснилось, предполагалось, что любые дальнейшие действия министров будут скоординированы23.

Подобного рода «мелочи» не могли остановить Гучкова, выступавшего, по его словам, за твердую, единую и сильную власть. В ответ на упреки со стороны Львова он заявил: «Я ухожу из правительства не по каким-либо разногласиям с товарищами по кабинету. При всех частых, деловых сношениях, которые могли быть, я дружно работал вместе с ними, хотя и расходился в основных линиях, которых надлежит держаться. Я ухожу потому, что коренным образом расхожусь с теми течениями, партиями и организациями, которые рядом с правительством, а иногда и над правительством направляют курс политики»24. Через несколько дней, выступая на частном совещании членов Государственной думы, он снова заявил о правоте своего поступка: «Есть известная грань для товарищеской солидарности. Эта грань проходит там, где начинает говорить индивидуальный голос совести, и у этой грани нужно слушаться голоса совести»25.

Сторонники Гучкова в Военном министерстве и ЦВПК провожали и встречали его аплодисментами. Некоторые даже решились на активную политическую поддержку. В прессе появились трагически-театральные заявления: «Ушел Гучков. Ушел военный министр, в душе которого пылает самая горячая и самая искренняя любовь к армии и бесконечная любовь к родине»26. Выяснилось, что Отечество оказалось на краю гибели из-за пораженчества, невозможного еще 4 месяца назад. Причина тому была проста: «Надо сказать прямо и открыто. Той болезни, которая поразила умы и души, дали слишком долго распространяться вместо того, чтобы с места ее локали-зировать»27. Единицы реагировали на этот уход более трезво. «Отчаявшийся в человеческих средствах спасения А. И. Гучков взывает к чуду, – писал в статье «Кризис власти» профессор Н. Н. Алексеев. – А. И. Гучков взывает к чуду. Он верит в чудеса. Вера в чудеса – это сознание в бессилии, это отказ от преодоления кризиса, это капитуляция перед врагом»28. Впрочем, такого рода оценки, как и призывы сотворить чудо собственными руками, которыми закончил свою статью профессор, были скорее исключением. Правило представляло собой уныло-однообразную картину.

2 (15) мая товарищ председателя ЦВПК Н. Н. Изнар публично «выразил сожаление, что Россия в такой тяжелый момент лишилась видного руководителя и знатока военного дела»29. Его сменил другой любитель театральности и интриг, рассчитывавший обрести такую же, если не большую, память. Потенциальный преемник-социалист был очевиден. Это отнюдь не смущало лидера октябристов. 2 (15) мая он встретился с А. И. Гессеном и дал ему интервью, в котором изложил свои взгляды на грядущие изменения в составе правительства: «Я вовсе не боюсь эксцессов политического радикализма, я не боюсь рискованных политических экспериментов, тем более что дальше идти некуда»30. Таким образом, против Керенского он не выступал. Более того, Гучков считал наиболее выигрышным для страны сценарием развития событий приход к власти однородного социалистического кабинета.