У ворот Ленинграда. История солдата группы армий «Север». 1941—1945 - Вильгельм Люббеке

Когда на следующий день мы вошли в небольшую гавань Хайлигенхафен, расположенную в земле Шлезвиг-Гольштейн в Северной Германии, британские солдаты уже ждали нас на берегу. Как только мы сходили по трапу, нас всех тут же посыпали специальным порошком от вшей. Только после этого нас отправляли в лагерь.

Лагерь для военнопленных на открытом воздухе широко раскинулся в 5–6 километрах от гавани среди холмистых фермерских полей. Подобно овцам, сбившимся в загоне, сотни тысяч немецких солдат теснились на территории площадью около 80 квадратных километров в окрестностях небольших деревень Гремерсдорф, Нанндорф и Альтгалендорф. Британские солдаты патрулировали границы лагеря, но по периметру он не был обнесен забором.

Англичане возложили на офицеров вермахта ответственность за поддержание порядка среди интернированных. Они даже разрешили нам носить личное оружие, вероятно не задумываясь о том, где мы могли бы раздобыть его.

Под моим началом была рота в сто или двести человек, располагались мы на изолированной от внешнего мира ферме. Я не предпринимал особых усилий для поддержания дисциплины, поскольку скоро понял, что будет сложно обеспечивать даже минимальный порядок, несмотря на «Астру» в кобуре.

Вскоре после нашего прибытия на ферму один из солдат прошел мимо меня, не вынимая руки из карманов, даже не собираясь приветствовать офицера. Когда я сделал ему замечание: «Почему вы не отдаете честь?», он только рассмеялся и пошел прочь.

Хотя я обращался к нему дважды, он продолжал игнорировать меня. Это полнейшее отсутствие уважения к офицерскому званию привело меня в бешенство, но рядовой, вероятно, рассчитывал на то, что я не буду стрелять за несоблюдение субординации в сложившихся обстоятельствах. Или же он был абсолютно равнодушен к своей судьбе.

После шести лет войны, закончившейся поражением Германии, большинство из нас находилось в каком-то тупом оцепенении, мы были бессильны хоть в чем-то, повлиять на свою судьбу. Мы не чувствовали радости, что война наконец позади. Нами владела безысходная обреченность, и мы с тревогой задумывались о нашем будущем. Та Германия, которую мы хорошо знали, ушла в прошлое. Не было той сильной личности, что повела бы нас за собой. Не было ничего.

Совершить побег из лагеря не представляло особой трудности, но никто не попытался это сделать. Не было места, где можно было бы скрыться, ведь вся Германия была в оккупации. Более того, если кому и удалось бы убежать, то для того, чтобы устроиться на работу и обрести легальный статус, было необходимо иметь справку об освобождении, заверенную британскими властями. В этом была характерная черта немецкой нации – уважение к властям и закону. Кроме того, мы были морально подавлены после поражения.

На ферме большой деревянный коровник давал нам надежное укрытие. Было тяжело с бритьем и помывкой, но основной проблемой было скудное питание. В наш ежедневный рацион входило четыре-пять крекеров размером с небольшой кусок хлеба. Голод стал нашим постоянным спутником. Однажды я до того отчаялся, что начал жевать листья одуванчика, зная еще из детства, что они съедобны.

Когда солдаты спросили меня, а не организовать ли нам самую примитивнейшую кухню, я дал свое согласие. Мы тщательно обыскали окрестные поля в поисках чего-нибудь съедобного. Обнаружив немного колосьев ячменя на соседней брошенной ферме, мы обжарили зерно в небольшой печке, чтобы сделать его более съедобным. Вкус его был ужасен, но это было хоть какой-то пищей, столь необходимой для нас.

Недостаток продовольствия в лагере привел к потере веса у каждого. Имея рост в 183 сантиметра, я поддерживал свой вес на войне на уровне около 82 килограммов. После пары месяцев в лагере я отощал до 68–72 с небольшим килограммов и даже начал задумываться о том, удастся ли мне выжить.

Мы не устраивали каких-либо спортивных мероприятий, никто не проявлял к ним интереса, и, кроме того, мы просто хотели сохранить свои силы. Появилось время написать родным о гибели солдат в последних боях, но при мне не было их адресов и имен.

Тем более что в условиях хаоса последних недель войны я не мог знать о том, живы ли еще пропавшие без вести солдаты моей роты, хотя я точно знал, что некоторые из них убиты. Меня страшно огорчала сама мысль, что многие семьи так и не получат извещения о своих любимых, которые никогда не вернутся.

Размышляя о том, как мне удалось выжить на войне, я все больше склонялся к мысли о божественном вмешательстве в мою судьбу. Несмотря на мои небольшие четыре ранения, я ни разу не попал для серьезного лечения в военно-полевой госпиталь, а излечился, не покидая фронта. Бог имел в отношении меня другие намерения и потому дал мне уцелеть.

Конечно, Аннелиза и моя семья не знали, что я выжил, так же как и я не знал об их судьбе. Писать письма в лагерь было практически невозможно, но Красный Крест вручил каждому военнопленному по прибытии в лагерь две почтовые открытки, чтобы можно было сообщить о себе своим родным. В обеих открытках, Аннелизе и своей семье, я кратко сообщил, что я жив и относительно здоров и нахожусь в британском лагере для военнопленных в Шлезвиг-Гольштейне. Я надеялся, что хотя бы одна открытка дойдет по назначению в условиях послевоенной неразберихи.

В течение лета многие военнопленные на ферме получили освобождение. В конце июля я узнал, что и меня скоро освободят. Понимая, что на британском контрольно-пропускном пункте меня могут обыскать, я решил закопать свой пистолет и солдатскую книжку.

Незадолго до того, как покинуть ферму, я пошел в лес в полутора километрах от нас. После того как я тщательно упаковал подлежащие конфискации предметы в водонепроницаемый пакет, я закопал их и пометил место камнем. Я вернулся на это место год спустя, чтобы достать этот пакет.

Когда я прибыл в центр, рассматривавший дела освобождаемых военнопленных, я неожиданно встретил там Отто Тепельмана, друга моего детства из Пюггена. Выяснилось, что он тоже воевал в России и избежал русского плена. Несмотря на присутствие советских оккупационных частей в Пюггене, он намеревался вернуться в родную деревню.

Поскольку я знал, что советские оккупационные власти продолжали уже после окончания войны отправлять офицеров вермахта в лагеря для военнопленных в Советский Союз, я понимал, что многим рискую при возвращении, и поэтому назвал местом своего рождения Люнебург. Незадолго до освобождения Тепельмана я передал ему краткую записку для моих родителей и попросил его передать ее им. Ведь я до сих пор не был уверен, получила ли семья