Неуловимый Сапожок - Эммуска Орчи

– En avant! En avant!

Затем, подняв сильной рукой большую и тяжелую барабанную палочку, обрушил ее на поверхность своего огромного инструмента.

– Ура! Ура! En avant les trompettes![8]

После чего раздался голос медных труб, звонкий и пронзительный, выдуваемый дюжиной молодых людей в пестрых костюмах и отороченных мехом высоких остроконечных шапках.

Барабанщик, неотступно сопровождаемый трубачами, пошел вперед. Следом двинулась толпа коломбин с развевающимися волосами в своих тарлатановых юбочках; они хохотали, толкались, обменивались всевозможными непристойными жестами и шуточками с идущими следом мужчинами, которым перепадали за их настойчивость то поцелуи, то пощечины.

Далее двигалась триумфальная колесница богини. Демуазель Кондей стояла, держа в одной руке длинный золотой жезл, а другой опираясь на ворох из листьев и алых ягод. Вокруг колесницы, толкаясь, прыгая и кувыркаясь, шли арлекины с факелами, Пьеро и Пьеретты с фонариками.

После них длинной вереницей тянулся народ рассудительный, серьезный, весьма скептически поглядывающий на всех ряженых, но тем не менее не освобожденный от шествия, – это были старые рыбаки и женщины в чепчиках и штопаных-перештопаных юбках.

Вся процессия двинулась с места под бодрое наяривание трубачами кусков из недавно появившейся «Марсельезы».

Небо тем временем все больше и больше хмурилось. И вскоре упали первые тяжелые капли дождя, заставив шипеть факелы, от брызг которых страдали едва прикрытые газом плечи коломбин, а воздух наполнялся тяжелыми запахами сала и дегтя. Но никто не обращал на это внимания. Возбуждение от праздника поддерживало кровь теплой, а кожу – сухой.

С лица Пьеро слезла вся краска, синяя бумага торчала бесформенными клочками сквозь дыры роскошного алого костюма барабанщика, мех на трубачах стал грязным и облезлым.

Это был настоящий национальный праздник, потому что был пойман английский шпион, и все уроженцы Булони были избавлены от гильотины на эту ночь.

Процессия обошла вокруг всего города с красными, опьяненными радостью лицами, с полыхающими на ветру факелами и мерцающими фонариками.

Молодые, наслаждавшиеся сиюминутным удовольствием, и уже пожившие, с неизбежно сквозившей на их морщинистых лицах заботой о завтрашнем дне.

Свет резвился в причудливом танце на масках всевозможных зверей и животных, на бриллиантовом ожерелье вполне земной богини, на божьих дарах – плодах, натасканных из различных садов и огородов, на приглушенной озабоченности и уснувшей жестокости лиц.

Толпа вновь возвращалась к гильотине, и трубачи сменили воодушевленный мотив «Марсельезы» на вульгарную и скабрезную «Ça ira…».

Все визжали и орали. Девицы с развевающимися по ветру волосами, схватив метлы, уселись на них верхом и, поломав все ряды, стали кружиться в безумной и дикой сарабанде, изображая в пляшущем свете факелов под сопровождение хриплого смеха и грубых шуток танец ведьм.

Шествие подошло к концу – великолепное зрелище, очень ласкавшее взгляд тех, кто хотел прогнать из своей головы все мысли о вечности, о бесконечности и о Боге, поскольку ничего другого не мог предложить. Только постоянные угрозы, ведущие к нескончаемой нищете, голоду и слезам! Только ужасы разрушительной анархии с национальными праздниками, мнимыми богинями, сальным смехом и минутным опьянением. Только всевозможные переодевания и танцы на развалинах.

А там, вдоль валов, рядом с угрюмыми массивными стенами, окружающими тюрьму Гейоль и старый Шато, таились в темноте небольшие группы людей, которые жались друг к другу и, казалось, трепетали от ужаса. Как затравленный зверь ищет укрытия, так и эти сумрачные фигуры вжимались во всевозможные углубления мокрых стен, когда беснующаяся процессия проходила поблизости. Как только фонари и факелы удалились, эти тени пожали друг другу руки, а сердца их забились в мучительном ожидании, в то время как их темные и бесформенные тела старались стать как можно более мелкими, бесплотными и невидимыми.

А когда от шумной толпы остались лишь обрывки нарядов, сверкающая мишура, листья и красные ягоды, когда окончательно перестал доноситься грохот огромного барабана и пронзительный звук медных труб, их бледные и посиневшие от заботы и беспокойства лица выплыли из темноты, а нервные, дрожащие руки схватили небольшие, наскоро перевязанные свертки.

В семь часов, как было объявлено, должна будет выстрелить пушка на сторожевой башне, и тогда стража откроет городские ворота и все, у кого есть что спрятать, – спрячут, а у кого есть основания для страха – смогут уйти куда им заблагорассудится.

Матери, сестры, возлюбленные не отрываясь смотрели на ворота, ожидая выхода дорогих и любимых людей, которые должны быть освобождены благодаря поимке английского шпиона – Сапожка Принцессы.

ГЛАВА XXXI

ФИНАЛЬНАЯ ДИСПОЗИЦИЯ

Шовелена весь этот день не покидало нервное напряжение.

Колло д'Эрбуа совершенно замучил его вопросами и упреками, в которых так и сквозили почти не скрываемые угрозы. Он продолжал упорствовать в том, что Гейоль необходимо превратить в хорошо вооруженную крепость с многочисленным гарнизоном. Повсюду надо расставить войска, состоящие не только из муниципальной гвардии, но также и из отряда, недавно присланного из Парижа.

Шовелен не противоречил всем этим наставлениям. Он отлично знал, что Маргарита даже не попытается убежать, но давным-давно уже оставил какие-либо надежды объяснить людям типа Колло, что такая женщина, как Маргарита, никогда не примет спасения, купленного ценой других жизней, и что сэр Перси Блейкни, несмотря на всю любовь к своей жене, предпочтет скорее увидеть ее мертвой, чем пролить невинную кровь для ее избавления.

Колло же был из той самой породы пьяного отребья, каких было предостаточно среди революционеров и которые, появившись на свет в сточных канавах, весьма любили поковыряться в грязи. Ко всем другим они подходили, соответственно, со своей, понятной и близкой им меркой. В этом человеке не было ни искреннего патриотизма Шовелена, ни пылкого бескорыстия Дантона. Он служил революции и способствовал царящей вокруг анархии лишь потому, что благодаря этому мог иметь власть и всеобщую известность, каковых ни одно методичное и придирчивое правительство явно никогда бы ему не предоставило.

История впоследствии подтвердила, что у этой утопической революции не было более чудовищного порождения, чем Колло д'Эрбуа, чьи теории всеобщего человеческого равенства преуспели лишь в том, чтобы вытащить на вершины власти некое количество подобных себе скотов, которые, несмотря на фантастическое возвышение, так и закончили свои дни в грязном и скотском пьянстве.