Потемкин - Ольга Елисеева

Семен Гаврилович происходил из старинной сербской фамилии Неранчичей, члены которой уже второе поколение служили в России. Храбрый гусарский офицер, он отличился во время войны с Турцией. В одном из боев, получив многочисленные ранения, был захвачен в плен, бежал, вновь явился на русскую службу и был награжден Георгием 4-й степени. В 1776 году Потемкин поспособствовал производству Зорича в майоры, а позднее взял к себе адъютантом. Это было знаком милости ко всей сербской диаспоре, которая принимала активное участие в заселении южных земель.

Зорич был полной противоположностью «Петрусе», и контраст между ними забавлял Екатерину. Герой минувшей войны, удалой рубака, хлебнувший горя на своем веку и готовый порассказать много интересного о турках. План сработал: императрица увлеклась. «С какой смешной тварью Вы меня ознакомили, — писала она Потемкину, — Пожалуй, наряди нас для Петергофа, чтоб мы у всех глаза выдрали»65. Скуку императрицы как рукой сняло, ей снова было для кого прихорашиваться.

Завадовский, как и полагается, «сведал» о случившемся «последним в городе». Некоторое время Екатерина не была уверена в желании сменить фаворита. Однако стремление Завадовского, примкнувшего к партии Орловых, интриговать против Потемкина и сблизиться с «малым двором» подтолкнуло ее к решению. «Дабы кн. Григорий Александрович был с тобою по-прежнему, о сем приложить старание нетрудно; но сам способствуй; двоякость же в том не поможет; напротиву того — приблизятся умы обо мне ехидного понятия и тем самым ближе друг к другу находящиеся, нежели сами понимают»66. Эти строки из прощального письма Екатерины показывают реальную причину разрыва _ сближение фаворита с недругами Потемкина, а значит, с ее собственными.

«Сбылось со мною все, что ты думал, оправдались твои предречения, — писал Завадовский Семену Воронцову 8 июля 1777 года. — Горька моя участь, ибо сердце в муках и любовь моя не может перестать. Сенюша, тебя стыжусь, а все прочее на свете не даст мне забвения. Среди надежды, среди полных чувств страсти, мой счастливый жребий преломился, как ветер, как сон, коих нельзя остановить: исчезла ко мне любовь. Последний я узнал мою участь и не прежде, как уже совершилось. Угождая воле, которой повинуюсь, пока существую, я еду в деревню малороссийскую…рыданием и возмущением духа платя горькую дань чувствительному моему сердцу… Еду в лес и в пустыню не умерщвлять, но питать печаль… Сенюшенька, не забудь меня, а я теперь сажусь в свою коляску, оставляя город и чертоги, где толико был счастлив и злополучен, где сражен я наподобие агнца, который закалывается в ту пору, когда, ласкаясь, лижет руку».

Завадовский отбыл в ту самую деревню Ляличи, которую когда-то выхлопотал для него Потемкин. «Голова моя беспрерывно занята чувством сердечным, — изливал он скорбь в письмах Воронцову. — …Не помню ни моих речей, ни что мне говорено. Впрочем, я должен возвратиться месяца через два. Напрасно мнят излечить меня разлукою. Я поеду и пребуду наподобие уязвленного оленя, который бежит и пробирается сквозь леса густые, но вонзенная стрела всегда в боку и не упадает…Мучение мое без исцеления, потому что мне приятно мучиться. Безумием, слепотою или чем хочешь называй мое состояние, я не стану спорить; однако оно мило и сие навеки. Пусть время всех лечит, но врачом моим оно не будет»67.

С течением времени Завадовский вернулся ко двору, но так и не излечился от сердечной раны. В 1787 году, во время путешествия Екатерины в Крым, юная графиня Вера Николаевна Апраксина, племянница гетмана Разумовского, написала, как пушкинская Татьяна, письмо Петру Васильевичу. Храбрая девушка встретилась с предметом своей страсти и сама призналась ему в любви, прося жениться на ней. Завадовский был обескуражен. Он ответил, что может стать мужем Веры, но полюбить будет не в силах, поскольку его сердце отдано только одной женщине. Фавор Завадовско-го окончился уже десять лет назад, а он так и не избавился от тоски. Вера решила, что ее чувство оживит душу любимого, но ошиблась, их брак оказался несчастливым.

ВИЗИТ ШВЕДСКОГО КОРОЛЯ

В мае 1777 года, в самый неподходящий момент, когда ситуация после смены фаворита не устоялась, Екатерина получила известие о том, что шведский король едет к ней в гости. Подобного сюрприза никто не ожидал, поскольку приглашения Густаву III не делали. Более того, саму идею возможного визита всячески старались отклонить. Тем не менее северный сосед посчитал себя вправе нарушить дипломатический этикет.

Взаимоотношения России и Швеции вовсе не располагали к панибратству. Густав III был союзником Турции, и его поведение в годы минувшей войны нельзя назвать дружеским. Агрессивные выпады молодого монарха оставили неприятный след в душе Екатерины. Еще в 1775 году шведский король заверял соседку в письме: «Я люблю мир и не начну войны. Швеция нуждается в спокойствии». Одновременно он составил записку о неизбежности разрыва между обеими державами. «Все клонится к войне в настоящем или будущем году, — говорилось в этом документе, — чтобы окончить по возможности скорее такую войну, я намерен всеми силами напасть на Петербург и принудить таким образом императрицу к заключению мира»68.

Екатерина приказала вице-канцлеру И. А. Остерману довести до сведения шведского двора, что весну и лето она собирается провести в Смоленске. Еще раньше Н. И. Панин просил русского посла в Стокгольме И. М. Симолина частным образом передать Густаву III, что Екатерина все лето решила посвятить путешествиям69. Однако дипломатические предупреждения не удержали августейшего гостя. Официальным поводом для визита было желание шведского короля сгладить впечатление от государственного переворота 1772 года. Усиление Швеции, последовавшее за этим событием, не могло быть приятно России, так же как и широкие экспансионистские планы молодого короля.

Густав III прибыл в Петербург 5 июня. Незадолго до этой даты была написана записка Екатерины Потемкину, выдававшая раздражение императрицы: «Сей час получила известие, что король шведский вчерашний день хотел выехать из Стокгольма, что, от того дня считая, он намерен здесь очутиться через две, а не позднее трех недель, то есть неделя после Троицина дня. Хочет во всем быть на ровном поведении и ноге, как император (Иосиф II. — О. Е.) ныне во Франции, всем отдать визиту, везде бегать и ездить, всем уступить месту…и никаких почестей не желает принимать. Будет же он под именем графа Голландского и просит, чтоб величеством его не называли. Я велю Панину приехать сюда в пятницу, и он едет ему на встречу. Я послала гр. Чернышева, чтоб яхты послать навстречу или фрегат»70.

Как видим, императрица, несмотря на нежелание встречаться с Густавом, собиралась оказать ему достойный прием. Придать внешнюю благопристойность экстравагантной выходке шведского короля мог тот факт, что они с Екатериной состояли в родстве. Поэтому на дипломатическом уровне встреча трактовалась как частный приезд кузена.

Ранним утром 5 июня яхта шведского короля бросила якорь в Ораниенбауме71. К семи часам вечера «графа Гот-ландского» ожидали в Царском Селе. Его встречал узкий круг приближенных Екатерины, в том числе и Потемкин, который сразу же взял гостя под свою опеку. Несколькими днями позже он показывал Густаву Петропавловскую крепость и расположенный там монетный двор, затем устроил в его честь смотр Преображенского полка и дважды принимал августейшего гостя у себя в Стрельне.

28-го числа в день торжества в честь восшествия Екатерины на престол императрица подарила гостю трость, богато украшенную бриллиантами72. Густав — натура артистическая — верил в силу своего обаяния и попытался очаровать Екатерину. Он даже подарил свой портрет «всем петербургским дамам», императрица передала картину в Смольный монастырь73. Видимо, ей все-таки не хотелось видеть лицо «братца Гу» у себя во дворце.

А вот сам Густав, кажется, был готов поверить в искренность и теплоту приема. Из России он писал брату Карлу: «Императрица выказывает мне все возможное внимание, она необычайно обходительна и вежлива — ее просто не знают в Швеции. Все мои предосторожности при отъезде кажутся мне излишними, с тех пор как я узнал ее манеры и склад ума»74.

Возможно, письма были написаны с оглядкой на перехват и перлюстрацию. Однако нельзя не заметить, что личная встреча разрядила русско-шведские отношения. В результате произошедшего сближения в Стокгольме заметно упало влияние Франции. В 1780 году Густав подписал предложенное Екатериной соглашение о вооруженном нейтралитете и политические контакты стали еще более тесными. До поры до времени обе стороны были довольны этим.

СВАДЬБА ГРИГОРИЯ ОРЛОВА