Собрание сочинений. Том 1. Странствователь по суше и морям - Егор Петрович Ковалевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Жена и дочь явились прислуживать мне: с покорностью рабынь исполняли они приказания и с любопытством рассматривали мои вещи, которые бережно складывали к сторонке. Женщины здесь красивей, чем в долинах; они не проводят труженических дней на полях, и работа их ограничивается большей частью дома; особенно заняты они вышиванием, и потому цвет и черты лица их не так грубы.
Здесь вы находите уже очень много русых волос и светлых глаз, а за границей эти цвета волос и глаз так общи, как в Валахии черный.
В Рукере встречается меньше людей с зобами; но в Кимполунге и особенно в окрестностях его, вы видите на каждом шагу обезображенных в высшей степени этой болезнью; у иных, особенно у цыган, зоб «гуши» висит огромным пузырем до пояса и почти закрывает все лицо. Когда эти страдальцы спят, хрипение и свист их поражает невольным страхом, особенно среди ночной тишины; говорят, дикие звери боятся его. Что причиной этой жалкой болезни? Иные уверяют – горный воздух, другие – вода, и последнее мнение принадлежит вообще всем туземцам. Действительно, по некоторым речкам нет человека, который бы не имел зоба, между тем, как выше, и в сторону от них, эта болезнь не так развита.
Всякий раз, когда я воображаю себе идеальный мир счастья и совершенства человека, я предполагаю, что в нем нет ни таможен, ни карантинов, ни станционных смотрителей, а потому мне очень прискорбно было узнать в Руккере, что передо мной три границы, каждая в расстоянии двух часов езды, – три вместо одной, и разумеется, со всеми принадлежностями существенного мира! Почему и как, спросите вы, если хорошо знакомы с географическим положением края? – А так, ради изощрения способностей австрийских таможенных чиновников, которых пытливость здесь превосходит человеческое терпение. – Я рассчитывал, что этих трех границ станет нам на целый день страданий, хотя мы были верхом и ровно ничего при себе не имели, но я очень бы ошибся, если бы таможенные чиновники не сделали для меня исключения в этом случае; проделки их обыкновенно оканчиваются в два и в три дня; не верите – выслушайте.
За полчаса от Руккера Валахская таможня: не думайте, однако, чтоб это была граница Валахии, – ничуть! Таможня здесь сама по себе, а граница Валахии за три часа отсюда сама по себе. Таким образом, руккерские пастухи, владеющие горами за таможенной чертой, в Валахии, должны всякий раз, что перегоняют стада из деревни на пастбища, прописывать свои паспорта; мало этого: у них пересчитывают овец и если какую съел волк или пастух, то от последнего требуют отчета и даже свидетельства, что он или волк действительно съел ее, а что она не продана за австрийской границей; эту проделку валахи переняли от австрийцев, но должно сказать к чести первых, что они на своих таможнях и границах вообще не держатся так строго системы притеснений, хотя первые у них на откупу и только под присмотром правительства.
Валахская таможенная застава отпирается в 9 часов утра, – все по образцу соседственной австрийской, а как бедный пастух не в силах догнать стадо свое до австрийской границы к 12 часам полудня, (главную здесь и довольно важную торговлю составляет скот), с этого же часа, до 3 ворота австрийской пограничной таможни заперты, то он и должен ожидать, под открытым небом, на самой высоте Карпатов, благодатной минуты, пока таможенные чиновники откушают и желудки их переварят; там пойдет счет и учет скотских голов, рассмотрение паспортов, сличение примет и проч., что длится до вечера, а иногда откладывается до другого дня. Когда, наконец, бедный пастух выйдет из этого чистилища, ему дают двух солдат, и караван, в сопровождении их, отправляется уже австрийскими владениями до другой заставы, часа два с половиной пути от первой. – Тут уже я не знаю, что с ним делают или лучше сказать, чего не делают! Хотя карантины в последнее время сняты на границах Австрии со стороны Молдавии и Валахии, хотя пастуха выпускают прямо за карантинную черту, где он, конечно, может свободно сообщаться с каждым, тем не менее, однако, внутри карантинной ограды, куда загоняют людей и скот, с ними обращаются, как с зачумленными. – К чему же все эти смешные проделки, неуместные предосторожности и в таком месте, где все сношения ограничиваются между одними соседними жителями и состоят в перегонах скота и частью в торговле хлебом, где все выгоды этих сношений на стороне австрийских пастухов, которые без земель Валахии и существовать бы не могли. Должно полагать, что это просто мистификация пограничных чиновников; настоящей причины этой двойной и столь строгой кордонной линии приискать нельзя, тем более, что едва в год проедет этим путем один путешественник, а окрестные горы такого рода, что через них нелегко переберется и туземец, минуя проход, где стоят таможни, как орудия пытки человеческого терпения.
Горное ущелье, которое идет, через Орадию, австрийскую границу, образуется двумя гигантскими кряжами гор: Бучечем с правой, и Пиатро-Лукрой с левой стороны. Мы уже, кажется, определили высоту первой; по тригонометрическому измерению австрийских инженеров она простирается до 7951,8; по гипсометрическому – г. Курца 8100,5; по моему, барометрическому 7990. Пиатро-Лукрой несколько ниже (около 7208 футов); – обе они, покрытые почти до половины снегом, сияли ярко на солнце: это было в конце мая месяца. – Природа являлась во всей величавой красе своей. Была тишина совершенная и как-то таинственна была она, при сокрушительных силах природы, которые зрелись повсюду, при этих мощных гигантах, при неподвижности окружавшего леса. Бук, распустив свои ветви с повисшими листьями, казалось, предавался весь неге; орел виднелся неподвижной точкой в высоте; горный ветерок налетал и рассыпался благоуханием: теплота была благодатна… тут бы жить; не надо лучшего зрелища для человека; оно разнообразно до бесконечности и станет на всю жизнь его… Австрийский солдат вывел нас из созерцательного положения, в которое мы были погружены; он напомнил нам, что если не поспеем к урочному часу, то запрут карантин и не только нас, но и солдат не пропустят в ворота. Мы пошли скорее. Вожатый мой Иван шел, опустив голову, видимо, погруженный в мысли.
Это был странный человек: горы Карпатские он знал как свой карман, зато больше ровно ничего не знал. Трудно бы вообразить в этом огромном теле столько ребячества
