Русалка и зеленая ночь - Станислав Буркин

– А-амэн, – пропели братья и шумно уселись за длинные обеденные столы. Но аббат, оставшись стоять, кашлянул в кулак и скептически поднял бровь. Да так высоко, что лоб пошел складками… Виновато потупившись, братья поднялись.

– Так же мы просим Тебя, Отче, ниспошли на нас благодать свою и даруй нам победу в предстоящей битве. И благослови нас во имя Отца и Сына и Духа Святого, – перекрестился аббат, быстро сел и начал бодро работать ложкой. Остальные с облегчением последовали его примеру.

Отпивая ячменно-цикориевый кофе и морщась, Блюмкин затеял беседу:

– Изобличение и свержение самозванца… А вы уверены в своих возможностях? – усомнился он.

– Кое-что у нас на этот случай имеется, – нехорошо улыбнувшись, сказал Коза.

– Что? – полюбопытствовал Блюмкин.

– У нас тут, конечно, не Донской монастырь, танков не водится, – скромно заметил аббат… – Но… Есть фосфорная взрывчатка, сероводородные шашки, чесночный порошок, освященная вода, ну и, в конце концов, бесстрашная лунная братия. Полторы сотни бойцов, включая головорезов-послушников.

Окончательно потеряв ощущение реальности, Даня, Маша и Ванечка молча пили кофейный напиток, страшно, по словам аббата, полезный, и в диковинные разговоры мудрых мужей не вмешивались. Они вдруг почувствовали себя совсем маленькими в этом сложном и странном мире. Люба, кстати, на трапезу не явилась, сославшись на мигрень.

– И все-таки, – продолжал сомневаться Блюмкин, – как вы себе это представляете?

– До Земли лету – целый день, – сообщил аббат, глянув на часы. – Так что план мы будем разрабатывать в пути. Чего нам там еще делать? А сейчас мы с братьями будем молиться за успех предстоящего крестового похода на инопланетную нечисть, разрази ее гром… Столько лет чувствовал себя виноватым, что посадил на трон славянской страны черт знает кого… Прости меня господи.

До кельи, где отдыхали друзья, доносились звуки органной музыки, и от самых низких нот по переборкам лунных катакомб шла ощутимая вибрация. Аркадию Эммануиловичу, Дане, Маше и Ванечке не спалось, и почти все отведенное на отдых время они проболтали в темноте.

Под конец Блюмкин сказал:

– Этот аббат… Этот Коза очень меня радует.

– Чем? – спросил Данечка.

– Своим искренним желанием избавить Россию от самозванца. Очень, очень похвально… Как-то раз я отдыхал в санатории, тут неподалеку, на лунной орбите, и вдруг обнаружил, что у меня растет хвост. Представляете? Сначала я подумал, что это даже забавно, но потом все-таки пошел к врачу. А он мне и говорит: «Э-э, батенька, это к вам внеземной паразит присосался…» Вот так, ребята, – печально покачал головой Блюмкин. – Он, оказывается, костный мозг у меня из копчика высасывал… Какой только гадости там, – показал он пальцем вверх, – не водится.

Орган замолчал и вдалеке ударил литургический колокольчик.

– Как иногда хочется, друзья, послужить обедню, – резко сменив тему, простонал Блюмкин. – Если б вы только знали, сколько я уже не служил перед святой чашею…

Но друзья не услышал его. Внезапная усталость овладела ими. Возможно, это кончилось действие какого-нибудь препарата в коктейле жизни, который вогнали в них люди аббата. Они уснули. Доктор же еще довольно долго ворочался в своей постели. Ему не давали покоя мысли о Любушке. Такой же прекрасной, какой она была, когда оставила его в Италии.

«Зачем она оживила меня? – думал он. – Да, в той далекой-далекой жизни я любил ее, но она-то меня, как выяснилось, нет. К тому же, я вел себя с ней, как скотина. Гумберт в сравнении со мной – просто ангел небесный… Впрочем, сравнение неуместно, не такой уж беспомощной нимфеткой была и Любушка. И она сбежала от меня… А ведь тогда я был полным сил мужчиной, а сейчас я – старик, просто старик…» Внезапно он осознал, что вовсе не чувствует себя стариком. Да никогда и не чувствовал. А после оживления он и вовсе испытывает удивительный прилив сил.

«Может быть, машина не только оживляет, но и омолаживает? – подумал доктор. – Возможно, возможно. Как в у Пушкина в «Золотом Петушке»: хочешь помолодеть, сварись сначала в кипяточке. Надо спросить аббата. И, кстати, не следует забывать, что он – законный Любушкин муж… Но и от него она тоже сбежала, и даже подальше, чем от меня… Кстати, он не муж ее, а вдовец. Эффект оживления из мертвых таит в себе множество юридических казусов».

Образ прекрасной Любы вновь всплыл перед внутренним взором доктора, но он умело загнал его в подсознание, сказав себе: «В любом случае, самое главное сейчас – убрать с русского трона самозванца, а потом уже будем думать о личном». Мысль эта вдруг успокоила Блюмкина, и с таким чувством, будто вновь некая инопланетная тварь отпустила его копчик, он, наконец, забылся тревожным сном.

– Пора, сударь, пора! – перед Даней стоял послушник в светлой рясе с капюшоном. В руке он держал тяжелый канделябр с тремя зажженными свечами.

– Что-что? – едва поняв, что проснулся, и, соображая, где он, пробормотал сонный Даня.

– Нам скоро выдвигаться, – сказал ему послушник. – Электричество на станции вырубилось, – добавил он, заметив, что сонный взгляд Дани остановился на канделябре. – Лунные демоны шалят. Жуткая будет ночка.

– А где остальные? Где Блюмкин? – спросил Даня, натягивая штаны.

– В ризнице, – ответил послушник. – Облачается с отцом-настоятелем в одежды для суровой брани. Вам, сударь, тоже стоило бы что-нибудь подходящее себе подыскать.

В темном лунном монастыре при свете свечей и факелов царил настоящий кипиш. По коридорам таскали шесты и знамена, блюда, баллоны и клети с какой-то нечестью. Разговаривали вполголоса и только по делу: каждый монах четко знал свою боевую задачу.

Послушник провел Даню в небольшое темное помещение, похожее на склад церковной утвари. Здесь в выдвинутом ящике комода, позвякивая металлическим барахлом, копошились Блюмкин и Коза. Пусть и бывший, но все ж таки православный батюшка и аббат-католик, плечом к плечу облачались на битву.

Аббат был в такой же, как и послушник, молочной рясе с натянутым на маленькую лысую голову тугим капюшоном, уголок которого хвостиком торчал на затылке. На плечах Козы в знак его священнического достоинства лежала расшитая золотом багровая лента. Аркадий Эммануилович был в своем прежнем костюме-тройке, но на голове его вместо шляпы был железный, с вмятиной, средневековый шлем.

– А это вам зачем? – спросил Даня, подойдя сзади.

– Ой! – подпрыгнул Блюмкин и обернулся. – А, это ты, Даня. Свят-свят-свят… – сказал он с облегчением. – Зачем мне шлем? Отец Анджей сказал, что эта реликвия принадлежала самому Игнатию Лойоле. Получив этот удар по голове, – указал он на вмятину, – в 1534 году, Игнатий и основал орден иезуитов. Отец Тадеуш считает, что как раз наступил тот момент, когда церковь не должна жалеть своих святынь.