Хан Хубилай: От Ксанаду до сверхдержавы - Джон Мэн

А теперь представьте себе, что такое обрушивается на деревянные корабли, и не только на боевые, которые построены с расчетом выдерживать шторма, а на 3000 или более пришедших с юга небольших судов, рассчитанных на 20–30 бойцов. Корейские моряки знали, что грядет. Их адмирал приказал своему флоту отойти подальше в море, чтобы их не разбило о скалы. Все, кто мог, поднялись на борт, не желая застрять на берегу. Многие еще забирались на суда или пробивались через мели, когда разразился шторм. Примерно 15 000 северного войска и 50 000 южан утонули в море, в то время как сотни других погибли от рук японцев или разбились насмерть, когда волны швырнули прямо на скалы их оставшиеся близ берега небольшие суда.

Это была катастрофа, равной которой по масштабам потерь за один день никогда не было ни до, ни после, ни на море, ни на суше, пока в 1945 году атомная бомба не уничтожила Хиросиму, одним ударом убив 75 000 человек.

Неудивительно, что японцы вскоре увидели в этом действие богов и с той поры восприняли мысль о божественной защите. И двор, и военные власти усердно молились о недопущении чужеземцев. Храмы и святилища процветали. Даже Суэнага, чей наступательный порыв был столь очевиден, приписывал свой успех «человека лука и стрелы» богам. Правда, молитвами оборона отнюдь не ограничивалась, так как стену сохранили и постоянно держали на ней войска последующие 30 лет, в результате чего некоторые ее части в весьма неплохом состоянии дотянули до наших дней. Но мысль о божественном вмешательстве укоренилась в японской культуре. Мало кто сомневался в этом выводе: Японию спас тайфун, уготованный богами.

Однако появляется все больше свидетельств, что дело обстояло не так, и в действительности спасение Японии было предоставлено самим японцам. Это проглядывает уже в истории Суэнаги. Посмотрите на его боевой дух: он храбр, горит желанием пойти на риск, но хорошо владеет собой. Хотя он воплощает собой идеального японского воина, он все же один из многих. Есть необычайное чувство общей цели, и оно действует. Он на победившей стороне. Наличествует обычный хаос войны, нет никакой общей стратегии, но некоординированных действий отдельных личностей оказывается достаточно для сдерживания врага и перенесения боевых действий на неприятельские корабли, стоящие в заливе далеко от берега. Важно отметить, что о тайфуне здесь вообще нет никаких упоминаний — в «Свитках монгольского вторжения» успех приписан японским воинам. Суэнага проявляет уважение к богам молитвами, но ни в письменном отчете, ни на картинках нет никакого намека на то, что Небо действительно вмешивается во время или после боя.

Текст и картинки совместно показывают, что, как выражается Конлан, «идея о „божественном ветре“ представляла собой скорее проекцию средневекового образа мыслей, делавшего упор на потусторонней причине, чем язвительный комментарий к неумелости японских защитников родины, как обычно полагают». И делает вывод: «Воины Японии были вполне способны сражаться с монголами до прекращения боевых действий ввиду взаимного истощения сил». Говоря словами из названия книги Конлана, Суэнага и его боевые товарищи мало нуждались в божественном вмешательстве.

Поддержка этого мнения приходит и со стороны морских археологов, когда те пытаются ответить на вопрос, что же произошло с армадой. Китайские хроники, понятное дело, не очень распространяются на эту тему. Флагман с адмиралом Фань Вэнь-ху и полководцем Чжан Си на борту был разбит о скалы Такасимы. Эта пара собрала других уцелевших, которые рыскали по домам и фермам истребленных местных жителей в поисках еды, и отремонтировали одно из потерпевших крушение судов, на котором адмирал и добрался до дому. Остальных вырезали японцы, и примерно 1500 угодили в рабство. Лишь троим позволили вернуться, чтобы поведать Хубилаю о судьбе его великой армады и всепобеждающей армии. Что же касается остального флота, то он, казалось, исчез из истории и сгинул в морской пучине.

Но не совсем. В 1930-х годах рассказ о победе над монголами стал частью японского националистического возрождения; именно в те годы начались реставрационные работы на стене вокруг залива Хаката. А после войны археолог Токийского университета Торао Модзай начал гадать, куда подевался флот Хубилая. Рыбаки нашли в заливе несколько якорных лап и больших каменных крестовин, служивших якорям грузилом и разворачивающим их в нужном направлении — но они могли попасть туда с бессчетного числа кораблей, затонувших там за века. В 1980 году он решил сосредоточиться на Такасиме, где устроил себе базу южный флот и где он, возможно, пытался обрести стоянку, будучи потрепан тайфуном. Рыбаки показали Модзаю несколько загадочных кусочков керамики, найденных ими за много лет.

Затем вдруг появились твердые доказательства. В 1974 году один рыбак, сделавшийся бдительным из-за проявляемого Модзаем интереса, принес нечто выловленное им вместе с моллюсками у красивого маленького порта Кадзаки на южной стороне острова: маленький бронзовый квадрат с ручкой на обратной стороне и выгравированной на передней надписью, сделанной письмом, изобретенным тибетским наставником Хубилая Пагба-ламой. Надпись была на китайском и гласила: «Печать тысячника». Китайский иероглиф наверху указывал, что она изготовлена в 1277 году. Вне всяких сомнений, в этих мутных и мелких водах покоятся останки одного из старших офицеров Хубилая — а также, вероятно, и тех, кто плыл с ним на одном корабле. С тех пор этот маленький предмет стал культовым символом события и археологических исследований, воспроизводимым в многочисленных брошюрах и копиях. Оригинал находится на Кюсю в Национальном музее Фукуоки, который открылся в октябре 2005 года.

Вдохновленный этой находкой, Модзай организовал программу исследований, обшаривая морское дно гидролокатором и отправляя на поиски аквалангистов. Они нашли в иле мечи, наконечники копий, каменные ручные мельницы для риса, новые якорные лапы и округлые каменные ядра для катапульт: прямое доказательство, что у монголов были на борту катапульты.

Однако Модзай работал при скудном финансировании. Его находки были достаточно драматичны, чтобы добиться поддержки журнала «Нэйшнл джиографик» (см. библиографию), но исследования требовалось поставить на здоровую долгосрочную профессиональную основу. Таким образом на сцене появляется Кендзо Хайясида, недавно вернувшийся после получения степени магистра по археологии — и не какой-нибудь, а Греции бронзового века — в Пенсильванском университете. В южной Японии специалисту по греческой археологии было нечего ловить; но тут прямо у него на пороге возникла возможность раскрыть одну из величайших тайн японской и китайской истории. В 1981 году он присоединился к Модзаю, унаследовал его роль и посвятил себя илистым водам Такасимы, подводя фундамент под свои исследования работой с местным советом по образованию и университетом Фукуоки. В 1986 году он основал Общество подводной археологии Кюсю и Окинавы, которое ежегодно докладывает о находках, сделанных им и его командой из дюжины аквалангистов-добровольцев.

Человек с негромким голосом и сдержанными манерами, Хайясида так и излучает ауру мудрости. Глядя на его полузакрытые веки и частое моргание, я сперва подумал, что он просто сонлив. Однако первое впечатление исчезло, развеянное его явным умом и преданностью своему делу. Говоря по-английски, через который мой собеседник продирался осторожно, словно по тропе, порядком заросшей за 25 лет со времени его возвращения в Японию, он познакомил меня со своей работой, со своей лабораторией на Такасиме и с самим островом.

В его исследованиях у всего есть свои трудности. Во-первых, что совсем уж необъяснимо для островной страны, у Японии нет никакой традиции подводной археологии и ни одного ее отделения в каком-либо университете. Финансируется она скупо. Столь значительный исследовательский проект, теперь уже имеющий собственный музей, по идее, должен бы привлекать доходы от туристов. Но — и в этом заключается вторая трудность — Такасима довольно отдаленный уголок, обслуживаемый очаровательным паромом, которому требуется 10 минут, чтобы переправляться через пролив. Хотя туда скоро построят мост, ныне находящийся в стадии полуготовности, остров всегда будет оставаться в стороне от любых туристических маршрутов. И в-третьих, условия работы на юге в заливе Имари просто ужасные. Дно представляет собой несколько метров ила, который взбаламучивается при малейшем прикосновении, быстро сводя видимость к нулевой и заставляя отступать, пока вода снова не сделается прозрачной. Это тяжелая, дорогая работа.

Многим из того, что имеется у Хайясиды на Такасиме — музеем и лабораторией — он обязан драматической находке, сделанной в 1994 году примерно в 50 метрах от берега: сперва двух огромных гранитных якорных штоков, каждый в 1,5 метра длиной и в 300 кг весом, а затем и самого деревянного якоря, массивного семиметрового предмета весом в тонну. Еще более значительной находкой были канаты: сделанные из бамбука, совершенно целые, они лежали на морском дне, ориентированные строго на север. Дальнейшие исследования показали, что гранит происходит из южного Китая; датировка радиоуглеродным анализом открыла, что дуб, пошедший на якорь, был срублен за некоторое время до вторжения 1281 года. Не требуется напрягать воображение для вывода, что этот якорь — с крупного монгольского судна водоизмещением примерно в 300–400 тонн, отогнанного тайфуном на север и утонувшего (надо полагать) вместе со своим командиром и его бронзовой должностной печатью. Но где же тогда сам корабль? И где все остальные?