Свои - Валентин Черных

Я мог предположить, как будут складываться наши отношения после этой ночи. Или я буду оставаться ночевать у нее, или она у меня. Потом она однажды скажет, что беременна, зная, что я не откажусь от своего ребенка, потому что не люблю терять свое. Вначале буду помогать, обязательно усыновлю сына и рано или поздно женюсь на ней, если к этому времени у нее не образуется какой-то другой вариант, потому что к этому времени начали образовываться и зарубежные браки.

Я осторожно встал, чтобы не разбудить ее, прошел на кухню, зажег газовую горелку на плите, поставил чайник. На кухонном столе лежала пудреница, губная помада, маленький флакончик французских духов, шариковая ручка и записная книжка. Она что-то искала в сумке, не находила и в раздражении вывалила все содержимое на стол. Меня интересовала записная книжка. Пани своей четкостью и пунктуальностью не была похожа ни на одну советскую женщину, каких я знал раньше, и тех, кого узнал позже.

Каждый год она обновляла свою записную книжку, куда заносила доходы и расходы. В записной книжке были расписаны репетиции и выступления, встречи, все покупки и их стоимость.

Я просматривал записную книжку день за днем. Зарплата, гонорар на радио. Первые три месяца были поступления в валюте, в месяц двести долларов, в первую пятницу месяца и последний понедельник. Возможно, был любовник из иностранцев или из тех, кто фарцевал по-мелкому валютой. Был записан и довольно крупный долг на покупку дубленки, большую часть долга она уже вернула. Она курила дорогие сигареты и поэтому каждый день подсчитывала количество выкуренных сигарет. В среднем получалось по пять сигарет в день. Если она выкуривала три или четыре, то записывала: «Я молодец». Если семь сигарет, то в книжке появлялось не очень приличное слово: «Распиздяйка».

Судя по записям, ей трудно. Подполковник, вероятно, покинул пределы Родины в прошлом году, потому что в этом году его присутствие не чувствовалось ни в доходах, ни в расходах.

Я сложил все обнаруженное на подоконник, нашел заварку и заварил чай. В холодильнике были яйца, молоко, докторская колбаса — так называлась диетическая колбаса без жира — и несколько плавленых сырков «Дружба».

Она вышла на кухню и сказала:

— Я тебе сделаю яичницу. Ты ведь когда-то любил, как я делаю яичницу.

— Спасибо. Я утром пью только чай. Извини, я в девять должен быть уже в монтажной на студии.

— Спасибо, что остался, — сказала она. — Я понимала, что ты меня ненавидишь, но мне нужна была эта маленькая победа. Ты меня простил?

Я не ответил на вопрос и спросил сам:

— Как у тебя с деньгами?

— Замечательно. Мне повысили зарплату. Теперь я получаю сто десять рублей в месяц.

Я колебался: дать ей пятьдесят или сто рублей? И чтобы она не решила, что за последние годы стал скупердяем, хотя я всегда жалел денег — и тогда, и сейчас.

— Я тебе смогу оставить только сто рублей, больше у меня сейчас нет, а потом разберемся с твоими финансовыми проблемами.

— Спасибо, — сказала она. — Сто рублей тоже деньги.

Моя режиссерская зарплата — двести рублей. Чтобы получить сто рублей, мне нужно было отработать пятнадцать дней, а она заработала их за пятнадцать минут, максимум, за двадцать — так я подумал тогда, но так думает большинство мужчин, расплачиваясь с женщинами.

Я смотрел на нее, она отслеживала мою реакцию. Пока мы оставались противниками.

— Ты мне завтра позвонишь?

— Конечно, позвоню…

— Буду ждать…

Я дал ей денег и обещал звонить, хотя много раз мстительно представлял, как встречу ее и пройду мимо, будто не узнав. Все получилось наоборот. Я позвонил ей на следующий вечер и предложил снова встретиться. Она помолчала и предложила встретиться через два дня. Я мог бы предугадать, что она ответит именно так. Все женщины поступают одинаково. Как только они чувствуют нетерпение мужчины, они начинают любовную игру по своим правилам. А я не хотел играть по ее правилам…

ВЕДОМЫЙ И ВЕДУЩИЕ

Сегодня многие говорят о преследованиях, запрещенных фильмах и книгах. Я тоже числюсь в диссидентах, потому что мой фильм почти полгода не выпускали на экраны кинотеатров, моя кандидатская диссертация считалась почти антисоветской. Организация, вероятно, просчитала уже все возможные варианты моего продвижения во власть.

Я запомнил тот разговор с Большим Иваном.

— Ты правильно просчитал в своем школьном фильме, пригласив полузапрещенную или полуразрешенную рок-группу, — говорил он. — Музыка для молодых — это отключение от сегодняшнего абсурда. Поэтому твой фильм пользовался таким спросом. В России любят, когда не соглашаются с начальством. В России надо быть немного диссидентом.

— Я не хочу быть диссидентом.

— Надо, Василий, надо.

Большой Иван Василиями называл всех. Я его как-то спросил:

— Почему Василий?

— Нравится мне это слово — Василий. Что-то синее. Дорогой — грубо, милый — сентиментально. А Василий — хорошо.

— Мне надо снимать следующий фильм.

— Будут упрашивать, чтобы снял. Ты никогда не задумывался, почему дают снимать Тарковскому? Его Рублев практически на полке. В стране. Но на Западе его показывают. Если не дать ему снимать здесь, он будет снимать на Западе.

— Что и случилось.

— Очень жаль. Нельзя разбрасываться национальным достоянием.

— Разбрасываются, и еще как. Особенно писателями.

— Да, с Солженицыным промахнулись, с Аксеновым, пожалуй. Все остальное — ширпотреб, особенно из кино. Никто из наших не принят даже в американские профессиональные кинематографические гильдии.

— Я не хочу быть диссидентом.

— Но и лизать жопу советской власти тоже не надо. Эта власть не вечна.

— Есть симптомы?

— Есть.

— Из чего ты исходишь, давая мне советы? — спросил я.

— Из разумности. Власти предержащие следуют определенным проверенным стандартам, которые закрепились потому, что они давали хорошие результаты при управлении. Но стандарты устаревают. Их надо менять. И первыми это чувствуют люди искусства. Они начинают сопротивляться. Без сопротивления невозможно создать новое. Но всякое новое разрушает старое, то есть привычные стереотипы.

— Я не уверен, что пришло время вводить новые стереотипы.

— Пришло это время. Потому что старые стереотипы уже не вызывают негодования и протеста. С протестом всегда можно справиться. А сегодня старые стереотипы ничего, кроме смеха и иронии, не вызывают. А это главный признак, что их надо менять.

— Ваня, сегодня тех, кто не подчиняется стереотипам, сажают в психушки, высылают из страны и лишают гражданства.

— Психушки — это неправильно, — согласился Большой Иван.

— Ваня, а что, в вашей конторе существуют разные точки зрения?

— В нашей конторе, как и в любой конторе, существуют разные точки зрения. Я против того, чтобы сажать за политические убеждения. Когда человек сидит, у него много времени для размышления и учебы. Вокруг ведь очень образованные люди, не хочешь, а научишься. А вот насчет выселения и лишения гражданства — это неплохая идея шефа нашей конторы. Если тебе здесь все не нравится, уезжай туда, где тебе нравится. А мы поможем тебе выехать. А лишение гражданства — это как лишение семейной помощи. Ты облил грязью семью. Семье это не нравится, и семья разрывает с тобой отношения. Тебя лишают гражданства. А это страшно — лишиться защиты такой громадины, как СССР.

— Раньше сажали и расстреливали, это старый стереотип. Сегодня высылают и лишают гражданства. Это новый стереотип?

— Да. Новый стереотип, более гуманный.

— А это не нарушение прав человека? Почему кто-то решает, что можно лишить гражданства и выслать человека? Этот человек лишается всего, что он любит и ценит: родственников, знакомых, родных могил, родных городов или деревень, родного языка.

— Такие на сегодня правила игры. Переменятся правила, и высланных реабилитируют, вернут конфискованное имущество и квартиры, гражданство. Так было всегда и везде. После Французской революции аристократы бежали в Англию, потом вернулись и не всё, но многое восстановили. И декабристы из ссылки вернулись.

— Вернулись, прожив жизнь на каторге.

— Это был их сознательный выбор. Когда человек решает свергнуть существующую власть, он должен понимать, что сила на стороне власти, а сильный человек не всегда может рассчитать силу своего удара.

— Или сознательно не рассчитать.

— Или сознательно, — согласился Большой Иван.

— Предположим, находится чиновник, который доказывает, что я снял антисоветский фильм, меня лишают гражданства и высылают.

— Назови хоть одного кинематографиста, которого бы выслали.

Я попытался вспомнить. В основном уезжали сами. Чаще всего в Израиль или в Америку.