Моя жизнь - Ингрид Бергман

Разговор состоялся. Роберто начал его на французском, я немного знала этот язык, но затем он очень быстро перешел на английский с ужасающим акцентом. Поскольку он знал латынь, то и произносил латинский корень, окончание отбрасывал, и получалось английское слово с неправильным ударением. Но вы вполне могли понять, что он имеет в виду. Он вообще умел говорить с людьми. Голдвин в результате беседы с Роберто просто влюбился в него. Все складывалось прекрасно, Голдвин вознамерился финансировать фильм. Тот должен был стать грандиозным детищем Сэма Голдвина. Мы провели пресс-конференцию. У меня сохранились фотографии, где мы с Голдвином, улыбаясь, подписываем контракт, где мы, сияя счастьем, сидим, как в школе, на сцене, а журналисты снизу взирают на нас. Я себя чувствовала по-дурацки, восседая наверху, как учительница. Тем не менее мы таки сидели — Голдвин в середине, а мы с Роберто по краям — и слушали репортеров:

— Мистер Голдвин, о чем будет фильм? Сколько все это будет стоить?

— Где будут происходить съемки?

Голдвин отвечал на вопросы совершенно неверно.

Наконец мне все это надоело, и я сказала:

— Сэм, БЫ абсолютно не то говорите. Это совсем не о том, что мы собираемся делать. Съемки будут проходить на острове Стромболи. Пожалуйста, дайте сказать Роберто. Он-то знает, что собирается делать. Дайте ему хоть слово вымолвить.

Начало получилось ужасное.

Когда мы ушли со сцены, Сэм сказал:

— «Открытый город» я видел, но мне бы хотелось посмотреть еще что-то из картин Роберто. У него что-нибудь есть с собой?

Разумеется, «что-нибудь» у Роберто было. Он привез ленту «Германия, год нулевой». Это была третья часть трилогии, куда входили фильмы «Пайза» и «Открытый город».

Как-то я сказала Роберто: «Не могу понять, почему первые два фильма такие теплые, человечные, они заставляют меня плакать. А вот «Германия, год нулевой» не вызывает слез». Он ответил: «Да, я не могу заставить вас плакать, потому что после того, что пришлось испытать итальянцам, я ненавижу немцев. Я приехал туда, как только закончилась война, и снимал все, что видел. А мне очень не понравилось то, что я видел».

Фильм получился очень холодным, жестоким, но чрезвычайно интересным. В нем ощущалось родство с предшествующими лентами.

Сэм Голдвин устроил прием в честь первого просмотра фильма «Германия, год нулевой». Он пригласил многих деятелей из Голливуда. Картину смотрели после обеда. Когда фильм кончился, зажегся свет. Никто не произнес ни звука. Не было ни слов, ни аплодисментов. Полная тишина. Двадцать человек — и полная немота. Все эти люди источали холодную тишину. Чисто инстинктивно я встала и направилась к Роберто, обняла его, поцеловала в щеку, показывая всем, что... Я и сама толком не знала, что я хотела им показать. Но я защищала его. А потом началось обсуждение.

— Это не совсем то, что мы ожидали.

— Когда это снималось?

— Как долго вы над этим работали?

Я видела, что Роберто страшно несчастен, ведь никто не понял его фильм.

А через пару дней мне позвонил Сэм Голдвин и сказал: «Очень сожалею, но не смогу делать фильм. Я не понимаю этого человека. Я не могу разобраться в том, что он делает, о чем говорит. Он не имеет никакого представления ни о смете, ни о графике. В такой фильм я деньги вкладывать не буду».

Я пришла домой и сказала Роберто, что сделка не состоялась.

Как это ни смешно, но порою причиной осложнений между людьми становятся ничтожные инциденты. Когда в январе 1949 года Роберто приехал в Америку, он из-за итальянских валютных законов смог взять с собой очень небольшую сумму денег. В Голливуде он сначала остановился в отеле «Беверли-Хиллз», но там было слишком дорого, мы пригласили его пожить в нашем доме на Бшедикт-Каньон-Драйв.

Перед рождеством мы с Пиа ходили по магазинам, прикидывая, что можно купить для рождественских подарков. Пиа должна была получить новый велосипед. Мы зашли в магазин игрушек и там, в углу, увидели громадную глупую игрушечную корову. Ее звали Элси, и она была наряжена в фартук. Пиа взглянула на Элси и влюбилась в нее с первого взгляда: это было именно то, что она хотела на рождество, — велосипед был тут же забыт.

Элси стоила 75 долларов! Я пришла к Петеру и спросила:

— Можно я куплю для Пиа на рождество Элси? Это единственное, что она хочет.

— Глупости! — ответил Петер. — Категорически нет. Корову за 75 долларов? Чтобы поставить в угол? Корова, стоящая в углу, да еще в фартуке?

— Да, ты прав. Наверное, прав. Велосипед, конечно же, нужнее.

И вот Пиа получила на рождество свой велосипед, а Элси никто не купил.

Когда Роберто остановился у нас, денег у него не было. Он занял у Петера 300 долларов. Ему хотелось привезти в Италию подарок для Ренцо, его сына от первой жены.

— Я знаю, что хочу, — сказал он. — Ковбойские сапоги, шляпу и индейский головной убор из перьев.

Мы зашли в мой магазин игрушек, где все еще стояла Элси. Роберто взглянул и тут же в нее влюбился.

— Эта корова, — сказал он, — как раз то, что нужно Пиа.

«Господи! — подумала я. — Петер решит, что я его взяла с собой специально для того, чтобы купить Элси». Поэтому я запротестовала. Но уж если Роберто Росселлини пришло что-то в голову, никто и ничто не заставит его изменить решение. Тот факт, что он потратил 75 долларов, одолженные Петером, на столь бесполезную вещь, как Элси, не имел для него никакого значения.

Деньги никогда не влияли на поступки Роберто.

Ему хотелось отблагодарить нас за то, что мы пригласили его в свой дом, ухаживали за ним, а что могло быть приятнее, чем сделать нашей дочери подарок, который, он это знал, ей очень понравится.

Решение Ингрид стать хорошей женой и матерью трещало по швам. В глубине души она давно уже знала, что, если придет необходимый ей человек и скажет необходимые ей слова, она пойдет за ним. Роберто Росселлини успел сделать это за один короткий , месяц. Он не пытался скрыть истину, не искал оправдания. Он не говорил: «Мы должны подумать об Анне Маньяни и Петере». Он просто сказал: «Пойдем со мной».

Съемки фильма на бесплодной земле Стромболи, к которым они готовы были приступить, походили на грандиозное совместное приключение. Почему же они должны были лишать себя такого приключения в личной жизни?

В дневнике Ингрид 25 января 1949 года, во вторник, появилось краткое сообщение: «Росселлини здесь». В тот вечер они вместе обедали, а в среду покатили на побережье Тихого океана, где ужинали вместе с Билли Уайлдером, известным кинорежиссером и писателем. Так и продолжалось: завтраки, обеды, прогулки по побережью, где чаще они были не одни, встречи, вечеринки, сценарные совещания.

Во вторник 4 февраля дневник открывается записью о начале давно обдумываемой перестройки дома Линдстромов. Спустя два месяца, по пути в Рим, Ингрид была вынуждена признаться Кей Браун: «Каждый раз, как раздавался удар молотка по крыше, казалось, будто чей-то ноготь вонзается мне в голову».