Имена - Дон Делилло

— Я принимаю только защитные меры. Шутите, что ли? У папы сильно расстроятся, если узнают, что я оборудовал машину активными средствами выведения из строя. Хотя это уже неважно.

— В каком смысле?

— Я серьезно подумываю об уходе, Джим.

То, что он назвал меня по имени, казалось не менее важным, чем само заявление. Сколько новостей он мне сообщал — одну или две?

— По собственному? Или вас выживают?

— Я замечаю давление, — сказал он. — События развиваются таким образом, какого никто не мог предугадать. Не вникайте в детали. Просто я чувствую, что пора, вот и все. Мне нужна перемена. Нам всем время от времени нужны перемены.

— Кто на вас давит? Папа?

— Папа — это организационный центр. — С легкой досадой. — Они приобретают компании, регулируют, ищут баланс. Мы — одна из компаний, не более того. Они смотрят только на кривую прибыли. Другие источники информации им не нужны.

— И о чем им говорит эта кривая?

— То, что они тратят за год на страховку, они возвращают на потребительских товарах и производстве. Они разнообразят свою деятельность, чтобы минимизировать риск. Вы и я тоже изучаем риск, но не в том смысле, в каком папа понимает это слово. Папа понимает его в узком смысле.

— Во что нам вылился Иран?

— Ограниченные вложения. Плюс перестраховка. Но мы пострадали, как и все. Кто мог предвидеть? Не знаю таких. Черная полоса. Обломки до сих пор выносит на греческий пляж. Как раньше с Ливаном. Правильное место мы выбрали для своей штаб-квартиры. Хотя бы тут угадали.

Гамбургеры на ужин. Это по-раусеровски. Обед побоку, ужин на скорую руку — и спать, включив на ночь все охранные системы.

— Что нового у Бас в жизни, Джордж, помимо «Северо-Восточной группы»?

— Врач велел покупать белые носки. Говорит, у меня аллергия на красители.

— Это напряжение. Вам надо полностью сменить гардероб. Вы похожи на завуча провинциальной школы пятидесятых годов. Купите себе рубашку до колен, какие здесь носят. И свободные штаны.

— Народ выбрасывает лондонские костюмы и переходит на местную одежду. Вы понимаете, что это значит, правда?

— Наши жизни в опасности.

— Как вам бургер? — спросил он.

Он предложил нанять автомобиль с шофером и проехаться по городу до темноты. Ему хотелось посмотреть какой-то мавзолей. Я смотрел, как он идет к администратору, чтобы сделать заказ. Он шел точно в оболочке из плотного воздуха, в пузыре, где было чуть труднее двигаться и даже дышать. Казалось, он всегда существует в замкнутом пространстве. Что было тому виной — привычная сдержанность, разочарование? Его маниакальная любовь к секретности, бесконечные меры предосторожности, которые он принимал, конечно, кое-что объясняли. И потом, были еще цифры, данные, которые он без конца получал, разбирал и анализировал. Они занимали оставшуюся часть его пространства.

Главная аллея в Лахоре — широкая улица, идущая примерно с востока на запад, проложенная британцами. Экипажи выруливают на нее с удалью мультяшек, наделенных индивидуальными человеческими чертами, так нарочито весело и лихо, будто издеваются над чопорной важностью бульвара. Рикши с колясками, кебы, запряженные лошадьми, розовые, красные и голубые микротакси, грузовички, легковые машины и мотороллеры, велосипеды, выныривающие из-за телег, влекомых быками, торговцы, катящие перед собой громоздкие сооружения из фруктов, овощей и орехов, автобусы, под завязку нагруженные тюка ли, мебелью и прочим добром.

Вот, сказал бы Оуэн Брейдмас, имперская мечта о величии, которая не выдерживает мощного хаотического напора повседневности.

Потом был охранник у входа в местное отделение банка «Мейнланд» — пожилой дядька в тюрбане, с огромными висячими усами и кривым кинжалом на поясе, в кителе, пижамных штанах и чувяках с загнутыми носами. Родственник швейцара из «Хилтона». Видимо, подобные наряды были призваны внедрять в умы людей оптимистическую мысль, что колониализм превратился в туристскую достопримечательность, которую абсолютно безопасно демонстрировать публике. Охраняемый им иностранный банк выглядел таким же пережитком живописного прошлого, не более влиятельным, чем стоящий у его дверей человек. У этого персонажа, как-то поведал мне Дэвид, есть только одна обязанность: опускать металлические ставни при первых признаках демонстрации.

Мы миновали несколько зданий, о которых говорил Раусер, — верховный суд, музей — и повернули на север.

— В Харге теперь загружают не больше двух танкеров в неделю.

— Нехватка персонала.

— С добычей тоже паршиво. Из Абадана сообщили, работает только пять вышек.

— Нехватка запчастей, — сказал я.

— Да еще перебои в связи между Абаданом и Тегераном, что по телексу, что по телефону.

— Но сообщения вы получаете.

— Через пень-колоду.

— Банкиры называют его черной дырой. В смысле, Иран.

— Вы видели мечети? Исфахан — вот куда советую съездить. Это потрясающе. Вам надо побродить по мечетям. Не торопясь, с чувством, поглядеть изразцы. Чего бы я не дал, чтоб подобраться поближе к какому-нибудь из этих куполов. В Исфахане есть такой купол… — он показал руками, какой.

Мы попали в пробку на дороге вокруг старого города. Из укрепленных ворот вышел человек и стал у окошка машины, глядя внутрь на нас, — человек с бамбуковым посохом, тряпкой на голове, в военной куртке с бронзовыми медалями, с десятком ожерелий из бус на шее, в грязном белом халате и огромных армейских ботинках без шнурков, с браслетами на лодыжках и запястьях. Его волосы были выкрашены в красный цвет, а в руках он держал живых куриц. Раусер спросил шофера, что ему нужно. У ворот собрались сотни людей. Я попытался заглянуть сквозь толпу в старый город. Шофер сказал, что не знает.

— Прямо как в Нью-Йорке, — сказал Раусер.

— Кстати, вы мне напомнили. Хотел попросить у вас три-четыре недельки в начале лета. Чтобы провести их с сыном в Северной Америке.

— Не вижу препятствий.

Раусер никогда не говорил «да». Вместо этого он говорил: «Не вижу препятствий». Или: «Не думаю, чтобы это кому-нибудь повредило».

— Вы к тому времени еще не уйдете?

— Уйду, — сказал он.

— Значит, это назрело.

— А какой смысл тянуть? Когда приходит час, надо уметь тактично исчезнуть и никому не мозолить глаза.

Мы поехали дальше.

— Вы когда-нибудь женились заново? — спросил он.

— Я ведь не разводился. Мы просто разъехались, Джордж.

— Жить порознь — это чистое безумие. Развод может чему-то научить. А живя порознь, вы никогда ничему не научитесь.

— Я не хочу ничему учиться. Оставьте меня в покое.

— Простите. Я говорю только, что надо сделать выбор.

— Я не хочу развода. Это скучно и к тому же банально.

— В таких делах лучше ставить официальную точку. Тогда вы начинаете забывать. Убираете бумаги в несгораемый шкаф.

Мы переехали реку и остановились перед высокими воротами, запертыми на ночь. Раусер сказал несколько слов шоферу, тот пошел искать сторожа и вернулся спустя десять минуте человеком, жующим бетель. Мы вступили в огромный сад с фонтанами и выложенными плиткой каналами. В дальнем его конце стояла усыпальница Джахангира[29] — низкое сооружение из красного песчаника с минаретами по углам. Минареты были восьмиугольные, увенчанные белыми мраморными куполами. Раусер снова сказал что-то шоферу, тот — сторожу. Сторож вынул из заднего кармана торцовый ключ, вставил его в отверстие на мостовой и повернул на триста шестьдесят градусов. Включились фонтаны.

Мы медленно побрели к центральному входу в строение, слушая доносящийся из-за стен вечерний призыв к молитве. Галстук Раусера сдуло ветерком за плечо.

— Нам всем время от времени нужны перемены. Иначе можно потерять чувство перспективы. Даже людям вроде меня, въедливым, скучным малым, тугодумам, которые любят возиться с мелочами и все пропускают через себя, — даже им время от времени надо начинать сначала. Хотя, наверное, реже, чем остальным. Я лично принимал вас на работу, Джим. Это кое к чему обязывает. Я — ваша единственная связь с папой. У вас появится новый начальник. Его спустят сверху — или подыщут на стороне, или переведут из какого-нибудь другого филиала. Вы с ним можете не поладить. Наши подчиненные привыкли воспринимать нас с вами в связке, как одного человека. Вот все, что я хотел сказать. Подумайте.

Мы стояли на платформе перед главным арочным входом, выступающим из ряда восьми других арок. Внешние стены были украшены орнаментом из белого мрамора.

— Говорят, есть образцы и получше, — сказал Раусер. — Но это типичная могольская усыпальница, только без купола.

Он взмахнул свободной рукой, изображая купол. Мы вошли внутрь и подождали, пока сторож включит свет. Саркофаг стоял под сводчатым потолком. Я медленно обошел вокруг, ведя рукой по мраморной поверхности. Раусер поставил портфель между ног.