Звезда заводской многотиражки - Саша Фишер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А ты куда встал, новенький? — дверь распахнулась, на пороге стояла юная прелестница в белом халатике и шапочке. — Ну-ка ложись на место, сначала тебя врач должен посмотреть! Надо утку?
— Да я нормально себя чувствую, — заверил я. Не особо, кстати, кривил душой. Реально, было и похуже. Сотряс, конечно, штука малоприятная, но раз меня из приемного покоя не сунули сразу в реанимацию, значит дела мои не так уж и плохи. А сотряс… Да и что, сотряс? В первый раз что ли? Неделю помутит, потом буду как огурчик.
— Это не тебе решать! — запротестовала девушка. Я не выдержал и засмеялся. Она была хорошенькая, как чертенок. Из-под шапочки торчали две короткие косички, глазки задорные, носик вздернутый, россыпь веснушек на щеках. На вид — еще сущее дите. А интонации — как у побитой жизнью суровой санитарки. Еще и на «ты» обращается. Явно медсестричка только из училища. И просто подражает кому-то, например, старшей сестре. Вот и «тыкает».
— А завтрак как же? — сказал я и направился к двери. Колени подрагивали, но на ногах я нормально держался.
— Принесут завтрак! — на лице медсестрички появилась растерянность. Такая трогательная, просто сил нет!
— А где мои вещи, кстати? — спросил я, завязывая пояс.
— Светочка, ты чего такая испуганная, привидение увидела? — раздался в коридоре игривый мужской голос.
— Да вот новенький ваш… — медсестричка отступила, пропуская в комнату толстого дядьку в полосатом халате.
— О, проснулся, наконец-то! — дядька захохотал, объемное пузо его затряслось. — Ты чего бузишь? Светочка у нас авторитет! Сказала — лечь в кровать, значит надо ложиться!
Но предпринимать силовых воздействий толстяк не стал, прошествовал мимо меня к своей кровати у окна и полез в тумбочку.
— Новенький, ты куришь? — спросил он, встряхивая бело-голубую пачку «Стюардессы».
— Геннадий Ильич, вам же нельзя курить! — воскликнула медсестра.
— Да я только понюхаю, Светочка! — толстяк посмотрел на девушку честными-честными глазами.
— О, а вот и новенький проснулся! — в палату вошел еще один пациент. Сутулый пожилой дядька с длинными залысинами и вислыми усами. В майке и трениках. — Ты бы поспешил, а то без завтрака останешься!
— Ему нельзя вставать! — запротестовала Светочка.
— Так он встал уже, разве нет? — хмыкнул сутулый. — Ильич, сигареткой поделишся? Моя завтра только обещала принести передачку, а уши крутит уже так, что сил нет.
На Светочку было жалко смотреть. Кажется, сейчас девчонка заплачет.
Я подошел к ней, взял за локоток и вывел ее в коридор.
— Света, вы не переживайте, пожалуйста, — доверительно проговорил я. — Я просто головой приложился и кукушечку стряхнул. Бегать и прыгать не буду, обещаю.
— Но врач же еще не… — Светочка всхлипнула.
— У врача наверняка есть более срочные дела, чем у моей постели сидеть, — я подмигнул, но тут же пожалел об этом. Голова тут же заныла, как испорченный духовой оркестр, и замутило так, что я начал судорожно озираться в поисках таблички «туалет».
— Вернитесь, пожалуйста, в палату, — умоляюще сказала девушка. Надо же, уже перешла на «вы».
— Мне надо позвонить, — сказал я, борясь с бунтующими внутренностями, которые как-то очень активно начали проситься наружу. — У меня же были какие-то вещи, с которыми меня привезли. Где они?
— Не знаю, вас же ночью привезли, — пролепетала Света. — В тумбочке, наверное. А верхняя одежда — в хранилище.
— А врач скоро придет? — спросил я.
— Обход в десять, — ответила девушка. Мимо нас в палату прошествовали еще трое мужиков в халатах и пижамах. Раздался смех, потом вышли толстяк и сутулый и деловито направились куда-то по коридору. Сигареты нюхать, судя по всему.
В коридоре запах молочной каши был совсем уж нестерпимым, да и из-за тошноты есть мне расхотелось.
— Спасибо, милая, — сказал я девушке и вернулся в палату. Выдвинул ящик тумбочки. Повезло мне. Паспорт и записная книжка на месте. Открыл паспорт. Деньги тоже на месте. Трешка и два рубля бумажками. Был бы у меня кошелек, наверное успели бы вытащить те парни, что на меня напали. Еще у меня мелочь по всем карманам всякая была рассована, но моей одежды здесь не было. Может, так и осталась в карманах, а может и вытряхнули, когда раздевали.
Надо позвонить.
Вот только кому?
Сообщить на работу, что я в больнице, а не прогуливаю. Венику? Феликсу Борисовичу? Наверное вот ему в первую очередь. Это ночное нападение снова напомнило мне, насколько хрупкая штука — человеческая жизнь. Черт, а ведь еще из милиции ведь должны прийти сегодня. Наверное. Меня же сначала явно милиция нашла, значит будет какое-то следствие. Должно быть.
Я полистал книжечку, наткнулся опять на непонятные записи Ивана. От вида букв меня снова замутило. «Надо завести свою записнуху…» — подумал я и вытащил из книжечки бумажку с телефоном Веника. Прости, приятель. Ты только с суток пришел, я знаю, но Феликс сейчас на работе, а ты точно дома, так что…
Я снова вышел из палаты и направился к сестринскому посту. Но сказать ничего не успел, потому что затрезвонил телефон.
— Нервное отделение, — сказала в трубку медсестра. Другая, не Света. Пожилая дама с уставшим лицом. Я фыркнул. Нервное отделение. Это в смысле «Вы уже все тут нас бесите, что пристали?!»
— Жанчик, осторожнее вези! — раздался за спиной очень знакомый голос. — Тарелки же разобьешь!
Глава двадцать шестая
Часы посещения
Я облокотился на загородку сестринского поста и проводил взглядом насупленного десятилетнего пацана, катившего перед собой громыхающую и бряцающую тележку с грязными тарелками и здоровенным кухонным баком. А следом за всем этим, не особенно торопясь, шла моя бабушка, Наталья Ивановна Колокольникова. В детстве она мне казалась старой, ясен пень. Как же, ей ведь целых сорок пять?.. сорок шесть? Невысокая хрупкая дамочка с завитыми как у актрисы рыжими волосами. Помню и травянистый запах хны, когда она ходила по дому с намотанным на голову мешком, и металлические дырчатые бигуди… О возрасте говорят только расходящиеся лучики смешливых морщинок. Она не была особенно красивой, но от остальных больничных санитарок разительно отличалась. Туфельки-лодочки, яркие платья под халатом, прическа, помада… Я помню, что ее неоднократно ругали за лак на ногтях и заставляли убрать волосы под косынку. Она выслушивала эти увещевания старшей сестры, а потом все равно делала, как считает нужным — блистала, так сказать. По больничному коридору — как по красной ковровой дорожке.
Вот и сейчас она
