Боевая машина любви - Александр Зорич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Его босые ноги утопали в ковре чуть ли не по колено. Из носа вытекла капля какой-то белесой жидкости. Дышать получалось только через левую ноздрю. Правая была словно воском запечатана.
Лараф вытянул руки, как слепой, и сделал еще один шаг. И еще один.
К счастью, сон Эри был крепким и по-юношески безмятежным.
Вдруг слева от него словно бы что-то мелькнуло в ярком пламени четырех масляных ламп. Еще один слуга?
Едва не потеряв сознание от испуга, Лараф обернулся. О Шилол! Всего лишь стена. На стене зеркало.
Во рту у Ларафа пересохло. Он моргнул и снова открыл глаза. А потом помахал рукой. Вполне синхронно его поприветствовал господин из зеркала.
«Так это ж я!»
На Ларафа глядел высокий стройный мужчина.
Черная лава волос господина спускалась до самых лопаток.
Его лицо имело самый утонченный по варанским канонам абрис – овальный. Едва выдавались крепкие скулы, он был гладко выбрит.
Прямые широкие брови, раскинувшиеся словно крылья далекой пустельги. Тонкий длинный нос. Чувственные, сочные губы, лишенные, впрочем, и намека на изнеженность. Глаза, впрочем, по мнению Ларафа, были немного великоваты для мужчины.
Лараф открыл рот и аккуратно попробовал нижний ряд своих новых, белых, прямых зубов указательным пальцем. Зубы были настоящими. Слюна – мокрой.
Перстень гнорра подмигнул Ларафу своим магическим глазом.
Он подошел поближе к зеркалу и, уткнувшись в него носом, посмотрел в свои глаза. Они не выражали ничего, кроме усталости и испуга.
Лараф еще долго крутился перед зеркалом, рассматривая себя то так, то эдак.
Приподняв батистовую ночную сорочку, он придирчиво рассмотрел свои эстетично оволошенные ноги, то, что повыше, живот с аккуратной шерстяной дорожкой, широкую грудь… Он бы любовался всем этим богатством еще долго, но вдруг его рассудок шепнул ему, что получится нехорошо, если кто-нибудь, например, проснувшийся Эри, застанет гнорра рассматривающим свой член возле зеркала.
Он опустил ночную сорочку и снова начал разглядывать свое новое лицо. Постепенно им овладел восторг воровки, которой посчастливилось безнаказанно разжиться свадебными драгоценностями супруги харренского сотинальма.
«С такой писаной физией, глядишь, и баронессу Зверду трахну. Дайте только время», – в шапкозакидательском угаре хмыкнул Лараф.
Уж очень хороша была его длинная шея, обернутая в легкий корсет прекрасно развитой мускулатуры!
Лараф влюбился в свое тело с первого взгляда и даже, что было для него редкостью, сам не стеснялся себе в этом признаться. Но самое главное: он теперь не хромал! Его ноги снова были ровными и сильными!
Теперь тот испепеляющий страх, который он пережил несколько часов назад, страх расстаться со своим старым, хромоногим телом сына Имерта окс Гашаллы, казался ему нелепым.
Даже усталость на время отступила. Любопытство толкало Ларафа на то, чтобы вертеться перед зеркалом с неутомимостью барышни на выданье. Хотя для стороннего наблюдателя он сейчас больше походил на балаганного медведя при исполнении.
Как вдруг во время очередного осмотра Лараф заметил, что тесемка его ночной сорочки…тесемка этой сорочки… Лараф ахнул… Тесемка уходила куда-то прямо внутрь его ключицы! Лараф подергал за тесемку. Нет, она не прилипла! Эта идиотская тесемка прямо-таки вросла в его тело. Лараф отпрянул назад. Зеркало услужливо возвернуло ему гримасу неподдельного ужаса.
«Ну конечно! – догадался Лараф, стуча зубами. – Я-то был голый во время трансформации! А гнорр ведь спал в сорочке! Вот и произошло то же, что и с гэвенгами после воскрешения! Хорошо хоть Лагха не при мече спал!»
Несмотря на попытки призвать свой разум к повиновению с помощью чувства юмора и выдернуть, оторвать страховидную тесемку, Лараф не мог даже пошевелиться. Нечто исключительно пугающее виделось ему в этой процедуре – вырывать что-то, вросшее или, скорее, вплавившееся в твое тело. Пусть – в новое тело. Но все-таки твое!
Если бы Лараф получше разбирался в Северном Начертании и Большой Работе, он сообразил бы, что с телом гнорра при переселении душ произошло как раз совсем не то же самое, что с гэвенгами во время взрывной трансформации в гэвенг-форму человек. Однако это не имело для него сейчас никакого значения. Если б Зверда, будь она рядом, объяснила Ларафу, в чем же дело, он ответил бы: «Да какая хрен разница, вовкулацкая погадка!»
Когда нечеловеческим усилием воли Лараф заставил себя снова подойти к зеркалу, сзади раздался какой-то шорох – это Эри во сне устроился поудобнее, переложив голову на правое плечо.
Но Лараф не успел осознать этого.
Его локоть судорожно двинулся вбок и сбил на пол принадлежности для причесывания, висевшие на особых крючочках возле правого края зеркала.
Посыпавшаяся мелочь застучала по полу.
В мгновение ока Эри оказался на ногах.
В руках у него был салонный меч. В глазах стеной стояла отвага и готовность действовать: убивать или звать охрану флигеля – не важно.
Лараф увидел отражение стоящего Эри в зеркале и неловко распрямил свою ссутулившуюся спину.
Беспокоиться о тесемке теперь не имело смысла.
Были задачи и поважнее – например, чтобы ею не обеспокоился кто-нибудь другой.
Лараф прикрыл свою ключицу ладонью, стараясь выглядеть небрежным и сонным. И медленно повернулся к слуге.
В голову ему пришло спасительное воспоминание о том, что он собирался устроить Эри выволочку.
– Я, между прочим, звал тебя, остолопа!
– Звали? – на лице Эри отразилось крайнее недоумение.
– Да. Тебя. Звал. Чуть горло не ссадил.
Слова давались Ларафу с большим трудом, горло и впрямь саднило. Но проклятый слуга и не думал смущаться. Напротив, он был удивлен. «Неужели что-то не так?» – заволновался Лараф.
– Горло? – переспросил тот.
– Именно.
– А почему же вы не позвонили? – Эри указал в сторону хрустального колокола с посеребренными боками.
Тут до Ларафа дошло.
Чтобы позвать слугу, нужно было дернуть шнурок из скрученных шелковых веревок с золотой ниткой. Так, наверное, всегда поступал настоящий гнорр. Тот шнурок, что болтался в изголовье кровати, на которой он очнулся.
Про такие шнурки Лараф слыхал еще в Казенном Посаде. Кажется, Анагела, начитавшись какой-то столичной муры, мечтала завести себе такой же и гонять с его помощью свою единственную служанку по прозвищу Заячья Губа. Да только отец дал ей укорот, отодрав вожжами.
«Шилолова веревка! И Зверда хороша! Не могла уже сказать!» Конечно, Лараф понимал, что предусмотреть буквально все Зверда никак не могла. Да и в спальне гнорра она вряд ли когда-нибудь бывала.
– Там что-то случилось со шнурком… Надо будет посмотреть, – промямлил Лараф, корчась, как от боли в животе. – Мне нездоровится.
На лице Эри промелькнула тень беспокойства. Он уже подскочил было к Ларафу, но тот вовремя остановил его жестом.
– Послать за Знахарем? – предложил слуга.
– Успеется… – прокряхтел Лараф, с ужасом осознавая, что непоправимо переигрывает. – Лучше принеси мое платье.
Слуга застыл в нерешительности. «Опять что-то не так?» – у Ларафа так потели ладони, что на сорочке, в том месте, где он держал руку, проступило влажное пятно.
– А то платье – забрать? – предположил слуга, указывая в сторону спальни.
– Правильно, забери, – поспешно согласился Лараф.
«Еще одна промашка! Шилол пожри эту баронессу! Платье-то в спальне было!»
– А какое изволите доставить?
– Светло-серое. С золотыми… змеями… – Ларафу смутно вспомнилось какое-то из указаний Зверды, относившихся к разделу «гардероб».
– Вы хотите сказать, с тритонами?
– Ну да… с тритонами… Очень голова болит.
Провожаемый встревоженным взглядом Эри, Лараф поковылял к кушетке, держась за живот.
– Гиазир гнорр, может все-таки Знахаря?
– Ты мне тут Совет Шестидесяти не разводи! – прикрикнул на Эри Лараф. – Сам знаю, что делать!
Получилось довольно громко и достаточно грозно.
– Прошу меня простить, – опустил голову Эри.
– Прощаю. Принеси лучше воды…
В этот момент дверь спальни распахнулась и на пороге показалась та самая женщина с каштановыми волосами. «Это его, то есть моя жена. Овель».
Жена терла глаза и жмурилась. Личико ее было недовольным.
Протерев глаза, она впилась в Ларафа возмущенным взглядом, в котором, как показалось ему, сквозила неприязнь.
«Хороша!» – подумал Лараф. Но вступить в разговор с незнакомкой в соблазнительном пеньюаре не осмелился.
– Что тут происходит? – спросила она.
– Ничего… Мне очень нездоровится, – затянул свою волынку Лараф, страдальчески закатывая глаза.
Во взгляде женщины появилось нечто, похожее на материнское участие. Она, кажется, больше не сердилась.
«Все бабы такие – нужно только бедненьким прикинуться!» – обрадовался Лараф.
– Хочешь, я помассирую тебе спину? – участливо предложила Овель и подошла совсем близко.
