Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки» - Владимир Николаевич Снегирев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Завершая свое гневное выступление на закрытом заседании Политбюро, Андропов пообещал, что КГБ в ближайшее время приступит к реализации дела и привлечению к уголовной ответственности наиболее активных граждан, а по остальным проведет соответствующую профилактическую работу.
Юрий Владимирович в мае того же 1982 года перешел на работу в ЦК, став там вторым лицом после Брежнева. А сменивший его на Лубянке В. Федорчук рьяно продолжил инициативу шефа, причем сделал это в самых «лучших» традициях своего ведомства. В письме, которое он 28 июня того же года направил в ЦК КПСС, говорилось, что антисоветские взгляды задержанных Кудюкина и Фадина были хорошо известны широкому кругу сотрудников ИМЭМО, иначе говоря, ученые института разделяли эти взгляды. Они, эти ученые, проявляли отсутствие политической бдительности, беспринципность, а руководство института допустило существенные просчеты в подборе кадров, воспитательной работе, низкую требовательность к сотрудникам.
Короче говоря, частный случай «проявления антисоветских настроений» было решено раздуть в крупное политическое дело, разоблачить самый настоящий заговор против власти.
И началось…
Через месяц в здание института на Профсоюзной улице явилась с проверкой комиссия из представителей ЦК, МГК, райкома КПСС и управления КГБ по Москве и Московской области. Возглавил эту комиссию как раз Виктор Васильевич Гришин — глава столичной парторганизации, а вошел в нее еще и секретарь ЦК Михаил Васильевич Зимянин.
Наверное, ни одно научное учреждение в СССР при проверке не удостаивалось столь высокой чести: проверку проводили член Политбюро, секретарь ЦК и куча полковников Лубянки.
Еще интересно то, что проверяющие вначале не стали беседовать с директором института академиком Иноземцевым или секретарем парткома Шенаевым, а приступили к опросу ведущих сотрудников, поиску компромата на руководство, это напоминало настоящую «охоту на ведьм».
Они старательно выискивали крамолу в опубликованных и подготовленных к изданию трудах, изучали планы научно-исследовательских работ, допрашивали интересующих их сотрудников Института.
Особо пристальное внимание уделялось кадрам: выявляли «неблагонадежных», выясняли, кто и каким образом попал в ИМЭМО, за кем имелись идеологические и иные прегрешения, и с повышенным вниманием интересовались — каков процент евреев на руководящих постах (зав. секторами и зав. отделами) и в общем списке сотрудников Института… С пристрастием допрашивались члены Дирекции…[130]
Дошла очередь и до Иноземцева — у него с пристрастием допытывались, отчего институт ослабил теоретические разработки марксистско-ленинской политэкономии, почему слабо разоблачается американский империализм. Член ЦК КПСС Иноземцев оправдывался: «Выбор приоритетов научных исследований диктуется не прихотями отдельных партработников, а интересами государства».
Дважды он обращался за защитой к Андропову. Тот в итоге позвонил: «Ты не волнуйся. Мы все решим».
Но «решать» не спешил. Запущенная машина комплексной проверки продолжала работать: выявленных «нелояльных» или недостаточно бдительных ученых понижали в должности, увольняли, наказывали по административной и партийной линиям, заставляли публично каяться, делали «невыездными».
С участием во всей этой эпопее Андропова многое не ясно. Возможно, наезд на ИМЭМО совпал с его собственными планами навести порядок на идеологическом фронте, прикрутить гайки, напомнить интеллигенции, кто «в лавке хозяин».
Другой академик, директор Института США и Канады Георгий Арбатов, много лет ходивший у Андропова в советниках (скорее, не по должности, а по обоюдным симпатиям), примерно тогда же написал Юрию Владимировичу записку, где выражал недоумение теми запретами, которые касались столичных театральных постановок, странными назначениями в ряде издательств и редакций (на руководящие посты приходили люди явно консервативных убеждений), а также попытками вернуть в лоно сталинского догматизма экономическую науку.
И как же Андропов отреагировал на это послание? Он грубо одернул своего многолетнего консультанта, дескать, не лезь не в свое дело, и надолго прекратил с ним всякие отно-шения.
Так или иначе, а та беспрецедентная атака на ИМЭМО кончилась тем, что в августе 1982 года директор института Николай Николаевич Иноземцев, фронтовик, ученый, член ЦК, скоропостижно скончался, не выдержав оскорбительных проверок, прямых угроз, репрессий в отношении своих подчиненных. Исполняющим обязанности директора был назначен его заместитель Владлен Аркадьевич Мартынов.
Академик Георгий Арбатов. [ТАСС]
Но даже и это не остановило комиссию по проверке деятельности Института мировой экономики и международных отношений. По ее результатам горком назначил партсобрание, которое грозило стать заключительным актом этого трагического спектакля, а по сути, означало бы окончательный разгром «гнезда ревизионистов».
Узнав о готовящемся партсобрании, Арбатов, как он рассказывает в своей книге, посовещался с Бовиным, и они вдвоем решили просить помощи у Брежнева. Генеральный секретарь был уже очень плох, жить ему оставалось два месяца, однако иногда он приезжал на ту цековскую дачу, где консультанты и помощники генсека готовили материалы к очередному пленуму. Там-то и состоялся разговор, в ходе которого Арбатов с Бовиным открыли глаза Леониду Ильичу на те безобразия, что ускорили смерть Иноземцева и продолжаются до сих пор, грозя уничтожить «мозговой центр» партии.
Выслушав их, Брежнев спросил:
— Кому звонить?
— Гришину, — ответили оба[131].
Генсек набрал номер телефона, имевшего громкую связь, поэтому разговор стал общим достоянием. Спросил у первого секретаря МГК КПСС, что за комиссию он там возглавляет и что за собрание планируется провести в ИМЭМО. Виктор Васильевич мгновенно сориентировался:
— Леонид Ильич, я первый раз слышу об этой комиссии, — сказал он своим глуховатым голосом. — И о партсобрании тоже ничего не знаю.
— Ну и хорошо, — примирительно ответил Брежнев. — Ты там все проверь, а мне потом доложишь. Николай Николаевич Иноземцев был верным ленинцем, много доброго сделал для нашей партии и нашего Советского государства, надо хранить память о нем.
— Не волнуйтесь, все сделаем, Леонид Ильич, — угодливо заверил первый секретарь МГК.
После этого гонения на академический институт стали затихать. В апреле 1983 года амнистировали Андрея Фадина и Павла Кудюкина. В конце мая того же года директором был назначен А. Н. Яковлев.
Ясно, что этому назначению тоже сопутствовала своя непростая история. Должность директора ИМЭМО открывала любому человеку путь к вершинам власти, он становился членом ЦК, депутатом, входил в руководящие органы Академии наук. Поэтому за открывшуюся вакансию развернулась нешуточная борьба.
Г. А. Арбатов вспоминает, что еще в октябре 1982 года он напросился на прием к Андропову, «чтобы обсудить вопрос о преемнике недавно умершего Иноземцева»[132].
Подробностей состоявшегося разговора Арбатов не раскрывает,
