И в сердце нож. На игле. Белое золото, черная смерть - Честер Хаймз

Когда она вышла из ресторана и села на заднее сиденье, долговязый, накурившись травки, мирно посапывал за рулем.

— Развернись и поезжай в сторону Леннокса, — распорядилась Небесная.

Долговязый отжал сцепление и мастерски развернулся прямо из правого ряда.

— Я знаю, водить ты умеешь — каждый раз можешь мне свое искусство не демонстрировать, — съязвила она.

Долговязый ухмыльнулся ей в зеркало заднего вида, чуть не сбив при этом женщину с коляской, которая переходила дорогу.

Только они миновали поворот на Восьмую авеню, Небесная совершенно случайно заметила, что из проезжавшего по противоположной полосе «плимута» высунулась та самая собака, которую она искала.

— Шеба! — завизжала она. — Разворачивайся!

Долговязый, который накурился до одури, от этого пронзительного крика совершенно потерял голову. Он знал, что его зовут не Шеба, но не знал, кто такая Шеба. «Впрочем, — подумал он, — старая ведьма испугалась Шебы, и этого достаточно».

И, даже не повернув головы, он с остервенением стал вертеть руль влево.

Завизжали тормоза. Закричали люди. Две ехавшие сзади машины столкнулись. Мчавшийся навстречу городской автобус так резко затормозил, что пассажиры попадали со своих мест.

«Меркьюри» накренился и, не вписавшись в поворот, въехал на тротуар. Какой-то инвалид, подпрыгнув, как кенгуру, метнулся к двери закусочной. Проповедник в черной сутане с криком «Господи, помилуй и спаси!» сбил с ног пожилую даму.

Передним бампером «меркьюри» опрокинул деревянный лоток с религиозной литературой, и на тротуар высыпались двадцать четыре «штакета» с марихуаной.

Но долговязый ничего этого не видел. Он доверял судьбе и своему автомобилю.

— Езжай за той машиной! — закричала Небесная.

— За какой?! — На улице действительно машин было много.

— Она свернула на Восьмую!

В этот момент он уже проскочил поворот на Восьмую авеню и ехал в правом ряду со скоростью пятьдесят миль в час, однако все это не помешало ему сделать еще один совершенно умопомрачительный разворот, «подрезав» такси и проскочив перед самым носом у крытого фургона. Зашуршали шины, послышались ругательства, однако «меркьюри», чуть не оседлав старый седан с откидным верхом, до отказа набитый женщинами и детьми, уже мчался по Восьмой авеню. Женщины, сидевшие в седане, громко заголосили от ужаса.

Где-то сзади раздалась заливистая трель полицейского свистка.

— Не останавливайся! — закричала Небесная.

— А я разве останавливаюсь?! — буркнул долговязый через плечо и, впритирку объехав седан, нажал на педаль газа.

— Смотри, куда едешь, черномазый псих! — крикнул вслед ему водитель седана, многодетный отец с глазами навыкате.

Но «меркьюри», оторвавшись, уже догонял «плимут» Гробовщика.

— Это он! — заорала Небесная, — Не подъезжай слишком близко!

— Черт, тогда я лучше его обгоню, — откликнулся долговязый.

Гробовщик обратил внимание на обогнавший его старый, побитый «меркьюри». В другое время он взял бы на себя обязанность дорожного полисмена и догнал бы нарушителя, но сейчас времени не было.

«Очередной лихач, какой-нибудь чернокожий Стерлинг Мосс, испытывающий машину перед гонками. В Гарлеме таких полно. Накурятся травки и носятся как безумные на своих колымагах. — Ему показалось, что, кроме водителя, в „меркьюри“ никого нет. — Черт с ним, если сам не разобьется, все равно рано или поздно в полицию попадет», — подумал Гробовщик и выбросил «меркьюри» из головы.

Когда он подъехал к табачной лавке Папаши, «меркьюри» скрылся из виду.

Как и у табачных магазинов компании «Юнайтед тобэкко сторз», входная дверь в лавчонку Папаши была выкрашена в ярко-красный цвет. Папаша, правда, называл свое заведение «Риюнайтед тобэкко сторз»[8], и ничего нельзя было с этим поделать.

Шторы на витрине были задернуты.

Гробовщик взглянул на часы. Семь минут седьмого. Тень от доходного дома напротив падала на табачную лавку. «Что-то рановато они сегодня закрылись», — подумал Гробовщик, и от тревожного предчувствия у него засосало под ложечкой.

Он вышел из машины, подошел к двери и подергал ее. Заперта. Какое-то шестое чувство подсказывало ему, что надо бы стереть с ручки двери свои отпечатки пальцев, сесть в машину и уехать — здесь ему делать нечего. Он ведь уволен из полиции и, как любое гражданское лицо, расследовать преступление не имеет права, тем самым он нарушает закон. «Позвони в полицию, сообщи им о своих подозрениях, сам же ничего не предпринимай», — шепнул ему внутренний голос.

Нет, этого он допустить не мог. Он ведь в это дело замешан, влез в него с головой. Назад, как самолету, пролетевшему над океаном больше половины пути, возврата нет. Он вспомнил про Могильщика, но отогнал эту мысль, так она была мучительна. Он вдруг поймал себя на том, что уже привык к сверлящей головной боли и привкусу во рту, как будто страдал этим всю жизнь.

Он глубоко вздохнул и огляделся по сторонам, нет ли поблизости полиции, а затем достал перочинный нож, открыл лезвие с шилом и стал ковырять им в дверном замке.

Через минуту дверь открылась — уходя, ее просто захлопнули. Гробовщик зашел внутрь, закрыл за собой дверь, защелкнул замок и, пошарив по стене рукой, нащупал выключатель.

Ничего неожиданного он не увидел.

За стеклянным прилавком лежало тело Папаши. Во лбу у него зияла дыра с запекшейся, почерневшей кровью, а кожа вокруг, примерно на дюйм в диаметре, была опалена порохом. Гробовщик поддел носком ботинка плечо убитого и слегка приподнял тело, чтобы виден был затылок. На шее, под волосами, в том месте, где, выйдя из черепа, застряла пуля, виднелась небольшая твердая опухоль.

«Чистая работа, — совершенно равнодушно подумал он. — Ни крови. Ни шума. Кто-то поднес пистолет с глушителем ко лбу Папаши и спустил курок. Пистолет находился от него всего в нескольких дюймах, но Папаша почему-то этого не заметил. И поплатился».

Лавку явно обыскали — поспешно, но тщательно.

Полки, ящики, коробки, пакеты были выдвинуты, раскрыты, вывернуты, а их содержимое разбросано по полу. Среди нераспечатанных блоков сигарет, сигар, спичечных коробков, зажигалок, кремней, газовых баллонов, трубок и мундштуков то тут, то там валялись аккуратно сложенные упаковки с героином и тщательно свернутые «штакеты» — каждая сигарета с марихуаной была величиной с подводную лодку. В спертом, вонючем воздухе до сих пор слабо пахло порохом.

Переступая через разбросанные по полу предметы, он подошел к внутренней двери и, открыв ее, проник в чулан, где стояли два подбитых войлоком стула с прямыми спинками. От дыма марихуаны в комнате щипало глаза. И здесь тоже все было перевернуто вверх дном.

По всей вероятности, искавшие не нашли того, чего искали.

«Погибло уже двое. А Могильщик?.. Кто бы это мог быть: дешевые гарлемские шлюшки, промышляющие продажей наркотиков? Или какие-нибудь цветные подонки, готовые за доллар пришить первого встречного? Но каким образом они в эту историю замешаны? Нет, это дело рук профессиональных убийц, наемных гангстеров какого-то мафиозного синдиката…»

О том, что случилось со Святым, Гробовщик, естественно, даже не подозревал, иначе бы он знал, что в этой истории уже насчитывается не два трупа, а целых пять.

Он задумался, не стоит ли, пока не поздно, отступить. Пусть с этими убийствами разбирается уголовная полиция или же отдел по борьбе с наркотиками. А если сами не справятся, пусть армию вызывают.

Но тут ему пришло в голову, что, если он сообщит об убийстве Папаши в полицию, его задержат, станут допрашивать, а начальство поинтересуется, какого черта он влез в эту историю, ведь его предупредили о последствиях.

«Это им вряд ли понравится, Эд», — заговорил сам с собой Гробовщик.

А с другой стороны, они ведь все равно его выследят. Да он и не пытался скрываться — где только нет его отпечатков пальцев! Они найдут свидетелей, которые подтвердят, что он здесь был. Словом, один вариант плох, а второй еще хуже.

Он опять подумал о Могильщике. Придется теперь срабатываться с новым партнером — если, конечно, его возьмут обратно в полицию. Без Могильщика гарлемский преступный мир вздохнет свободно. Ему вспомнилось, как Могильщик поймал бандита, который плеснул ему, Гробовщику, в лицо кислотой, как Могильщик прострелил этому подонку оба глаза. Чтобы другим неповадно было. Нет, если сейчас он отступит, этого ему не забудут.

В этой лавке делать больше нечего. Все, что мог, он уже выяснил.

«Раз я сам их найти не могу — пусть они меня ищут», — подумал он, вышел на улицу и захлопнул за собой дверь.

Возле «плимута», открыв заднюю дверцу, стояла девочка лет двенадцати и пыталась выманить собаку наружу. Но просунуть руку в машину и потянуть за цепь девочка боялась — она стояла поодаль на тротуаре и говорила: «Шеба, Шеба, ну, иди сюда».