Парадокс Ферми - Мария Семенова

— А это, уважаемый Анхуре, психологический ход, — сразу отозвался Джех. — Чтобы мы ждали, помнили и боялись. Не так страшно зло, как осознание его неизбежности, его приближения, его свершения и торжества. Своего рода выкачивание душевной энергии. Репты в этом мастера…

— Всё, уходим, — принял решение Хра. Плюнул в сторону трупа и взял за плечо Упуаута, пытавшегося простукивать стену прикладом. — Пора заткнуть эту поганую дыру. Уходим с шумом.

— Есть заткнуть. Есть с шумом, — встрепенулся Упуаут, вытащил сразу два заряда и, активировав режим дистанционного подрыва, устроил их у подножия пирамиды. Потом, обогнув изваяние, помочился на его грань, бегом догнал своих и уже наверху, в ярких солнечных лучах, передал инициатор Хра. — Действуй, командир. Затыкай. Так, чтобы твари вернулись не скоро!

— Так, чтобы всё в этом мире было по уму, — добавил Джех.

— И по справедливости, — кивнула Маат.

— Чтобы миром правила доброта, — пожелала Аммат.

— И красота, — поправил лучемёт Мехен-Та.

Им показалось, что это прозвучало словно священный завет.

— Да будет так! — веско приговорил Хра и с силой надавил кнопку. В его суровых глазах отчего-то блестели слёзы…

Фараон

Месяц пайопи выдался в Фивах необыкновенно жарким. В недвижном воздухе не ощущалось ни малейшего дуновения, всё покрывал слой рыжей пыли, казалось, что светлые лики богов отвратились от земли Та-Кемет навсегда. Однако под своды царского дворца палящий жар лучей покамест не проникал, и повелитель принимал Старейшину Врат храма Амона-Ра в прохладе своего любимого белого кабинета.

Это было просторное двухъярусное помещение, на алебастровых стенах которого в ярких красках и золоте представала печальная история двадцатой династии, последней в эпоху Нового царства. Давно прошли времена Рамзеса Великого, когда трепетали враги и строились новые храмы. Теперь государство не могло даже обеспечить былым вершителям своей истории посмертный покой. Бедно, пусто, уныло и бездуховно стало на берегах Нила.

Зато здесь, в царском кабинете, о беде не напоминало ничто. У северной стены высилась малахитовая статуя бога-шакала Инпу, рядом — алтарь. Мерцала позолотой роскошная мебель чёрного дерева, инкрустированная слоновой костью и самоцветами. Курились сладкие благовония, мягко шелестели опахала из перьев птицы филис… Благодаря акустике слова фараона доносились, казалось, откуда-то сверху — надо полагать, непосредственно с неба.

Нынешний повелитель Египта Херихор Первый еще не так давно носил титул Са-Амона, верховного жреца храма Амона. Это был мужчина высокого роста, очень крепкий, с могучей выпуклой грудью. Происхождение он вёл из самых низов, и лишь дерзкий ум, железная воля и терпеливое благочестие помогли ему взлететь в этой жизни так высоко.

Старейшина Врат храма Амона, Унамон, усаженный в знак особого расположения не на пол, а на роскошную, с нефритовыми вставками скамью, был морщинист и сгорблен прожитыми годами. Голова его была свободна от бремени растительности, душа — от суеты, а сердце, обливавшееся кровью за судьбы Египта, — от страха смерти. Он числился последним из Вольно Ходящих по Водам Нила. Впрочем, древний титул давно был пустым, ибо священное искусство левитации забылось ещё во времена деда его отца. Бедный, бедный Египет. Чёрная, некогда благословенная земля… Боги отвернулись от тебя.

И разговор в царском кабинете шёл безрадостный. Народ лишился стыда, страну раздирала смута, а казна фараона была пуста, подобно обворованной гробнице.

— О Владыка Египта… — Унамон почтительно склонил голову. — Скорбь охватывает меня при мысли о нищете наступивших времён. Правители земли разбежались, брат убивает брата, сыновья поднимают руки на матерей… Земли Чёрной страны опустошены. Каждый человек говорит: «Мы не знаем, что со страной. Что значат богатства, если за них нечего взять». Известно ли тебе, государь, — жрец склонил голову ещё ниже, — злодеи входят в сговор со стражей и оскверняют могилы даже в Долине царей. Ты должен, господин мой, восстановить своё Могущество, возродить священные ритуалы и прекратить разграбление царских могил, иначе Гор не допустит твою тень к трону Осириса.

Херихор тяжело, со стоном вздохнул:

— В моём сердце не было зла. Я лечил нищих, я кормил сирот. Я имел друзей, приближал к себе подданных. Но те, кто ел из моих рук, стали мятежниками. — Он чуть повернул голову и движением бровей удалил из кабинета Носителя опахала. — Я читаю в сердце твоём, достопочтенный отец. Ты пришёл не с одной лишь скорбью. Ты, Унамон, ждёшь от меня одобрения твоей мудрости.

— Да благословят тебя боги, Повелитель Египта. Истину ты сказал. — Унамон оторвался от созерцания своих сандалий, которые ему было разрешено не снимать при входе во дворец, и посмотрел фараону в лицо. — В подземном ярусе заброшенного храма Рамзеса Великого, что в Верховье, я приказал устроить глубокую шахту, переходящую в просторное хранилище. Рабы, рубившие скалу, не пережили захода солнца. Той же ночью послушники и младшие жрецы перенесли в тайник останки Рамзеса, отца его Сети и других царей, всего числом тридцать семь. И они тоже ушли за горизонт ещё до рассвета, убитые персиком. — Унамон снова вздохнул. — Вход в шахту запечатан и неприметен, а тайну знают теперь только двое.

Низко склонившись, он вытащил из складок одежды небольшую табличку с планом захоронения, и едва фараон всмотрелся в неё, как глина начала крошиться. Очень скоро на царской ладони лежала лишь горстка сухой пыли.

Повисла пауза. Однако, чувствуя, что разговор не окончен, Херихор обмахнул руку концом полосатого клафта и спросил:

— Ты хочешь сказать ещё что-то, достопочтимый Унамон?

— Да, о государь, — медленно кивнул жрец. — Только позволь мне вначале вспомнить о стародавнем. Это случилось ещё до твоего рождения… — Старик улыбнулся и на миг словно сбросил добрую полусотню лет. — Мои жрецы расчищали храмовое подземелье и наткнулись на тайник. В нём находился папирус столь древний, что они увидели не иератический курсив, а древние иероглифы Бау-Ра. Я прочёл их, и мне открылась тайна всех тайн. Речь шла о Старшем боге по имени Великий Змей и о его поисках осколков Камня Силы, некогда принадлежавшего ему, а затем разбитого самим лучезарным Ра… Года через два после этой находки, не иначе как по божественному соизволению, случилось невероятное. Люди достопочтенного Усернума, верховного жреца храма Гора и моего любимого ученика, поймали бесчестного воина, сбежавшего из армии фараона и промышлявшего разграблением гробниц. За хищение опоясок у мумий виновному полагалось оскопление и медленная смерть в песках. Однако на пальце его оказалось надето кольцо, увидев которое верховный жрец Усернум немедля приказал лишить вора головы, отрезать палец и, запечатав его своей печатью в шкатулку, отправить мне. Ибо в перстне этом была сокрыта тайна богов — в нем сиял осколок Камня Силы… Так вот, государь. — Унамон понизил и без того негромкий голос. — Я велел замуровать эту шкатулку в стену храма Рамзеса Великого. Если боги неба отвернулись от нас, может быть, Великий Змей придёт нам на помощь… А теперь позволь мне уйти, я устал.

Не давая заглянуть себе в глаза, Унамон припал к ногам царя и медленно двинулся прочь из зала. Глядя на его жалкую, согбенную, бессильную фигуру, Херихор печально прикрыл глаза. «Куда всё ушло? Где былое величие жречества? Где наша мудрость? О боги, смилуйтесь над Египтом…»

Брагин. Ураган

Отечество встретило Брагина влажной жарой едва не хуже таиландской. Вот что интересно — температура уж точно была градусов на десять пониже, чем в Бангкоке, но при сходной влажности воспринималась почему-то существенно драматичней. К моменту получения багажа и выхода из «зелёного коридора» с Брагина уже текло. Он отнёсся к этому философски. Не первый раз и не последний, и вообще, видали и не такое. Его куда больше заботило, как чувствовали себя в пластиковой корзинке нежные фрукты, закупленные на бангкокском уличном рынке. Ярко-розовый, с зеленоватыми «плавниками» дракон-фрут, чешуйчатое сметанное яблоко, плотные фиолетовые мангостины… и, конечно, знаменитый дуриан, упакованный в отдельный контейнер. Про себя Брагин считал, что слухи как о неземном вкусе, так и о богомерзкой вонючести этого плода были сильно преувеличены, но дал слово — держись, и он собирался уже часа через два выложить шипастого красавца Насте на стол.

Идя на парковку, где терпеливо дожидался «Хаммер», Брагин даже позволил себе поиграть с совершенно нереальной мыслью: а вот взять да свозить Настюху на берег ласкового океана, туда, где смуглые люди, застигнутые внезапным дождём, торопливо надевают мотоциклетные шлемы, потому что с пальм, растущих прямо на улицах, начинают сыпаться кокосы. Уж он бы поклялся Настиному папаше всеми самыми страшными клятвами, он снимал бы ей сугубо отдельный номер и всюду водил под руку, лишь бы она вдохнула незнакомые ароматы, ощутила поцелуи тропического солнца, кончиками пальцев выбрала на рынке самые спелые фрукты…