Позови меня трижды… - Ирина Дедюхова

Катя начала вынимать одну за другой карты, что-то было хорошо знакомое в складывающемся пасьянсе. Что было… что будет…Графини сидели поникшие, вслед за Катей они следили за раскладом и уже не хуже ее видели все один к одному. Ей вдруг впервые стало жаль двух подруг. Даже тихой старости, освещенной солнцем дачных участков, при таких картах ждать нечего. Так ведь и не было у двух дам ничего, кроме пустых хлопот о чужих детях и никому, оказывается, не нужных проектах. Только они решили, что жизнь налаживается, только, в который раз, все рассчитали до пенсии, как чье-то горячее Желание рушило вокруг них Время и Пространство и открывало перед ними, такими разумными, бездонную пропасть. И мысли их, лежавшие в головах, были теперь лишь о том, что именно теперь надо начинать копить папиросы и спички на черный день.

Кате почему-то было очень стыдно, она пыталась осознать причину этих чувств, но суть ускользала, вернее, была слишком громоздкой для восприятия. Что-то ведь слышала она раньше про Время и Желание… Но то, что желание, заветная мечта одного человека может что-то изменить в жизни других, и далеко не в лучшую сторону, с этим она никак не могла согласиться. Выходит, что и пожелать-то ничего нельзя? И все желания — лишь мутные ледышки, что, растаяв, оставляют только грязный след на ладони? Неужели это все сбудется? Неужели это придет? Нельзя этого допустить! Но как же можно от этого отказаться! Это лицо, его лицо… Значит, он все-таки позовет, по-настоящему позовет… Пусть все будет так, а вот снега того она не допустит, ведь если только он придет, то будет вечное лето, и никакого снега больше никогда в ее жизни не будет.

Пустые хлопоты, неприятности от казенного короля, марьяжный интерес… Но вот выпали и встали в круг четыре дамы. И каждая из них несла в себе свою жизнь, свои надежды, свои обиды, все то, что называется в пасьянсе одним словом — сплетни. Возле Кати в ближнем кругу сидело как раз четверо: Графини, Ленка и презрительно скривившаяся Люда. Остальные участницы застолья особого интереса к камланию не проявили. Из-за навязчивых идей графинь, с которыми они, оказывается, всех достали за последнее время, практически у всех сметчиц отпала охота заглядывать в будущее. Тем более, что на другом конце стола под дружный хохот разглагольствовала Розалия Львовна Бибикус, ощущавшая в себе явную тягу к магометанству.

Ленка и Люда практически не следили за картами, они в них мало что понимали. Краем уха они прислушивались к эмоциональной речи Розалии Львовны и уже начинали улыбаться. А Катя неотрывно глядела, как начинает меняться расклад как только в нем оказался валет пик. С напряженными лицами за картами вместе с ней следили только графини. И ждать развязки долго не пришлось. Возле двух дам — червонной и крестовой могильными надгробьями легли восьмерка треф и пиковая семерка. Уж, это точно графиням было не в масть, не их это были карты, но Катя не успела даже ничего сказать, как Натуся, ловко передернув карты, подставила под удар судьбы свою и Ксюшину масти, с жалостью взглянув на молоденьких соседок, давившихся смехом. Катя уронила последнюю карту, и пасьянс сошелся. Только тогда они втроем оторвали свой взгляд от выложенного предсказания и посмотрели друг на друга.

— Свидание со смертью, — с растерянной улыбкой прошептала Натуся.

— Все с нею свидимся, — печальным эхом откликнулась Ксюша.

И Катя подумала, что когда-то эти увядшие в пыльных бумагах женщины были так же красивы, как хороши были фигуры дам пик и бубен на стертых картах колоды…

Домой после дня рождения Катя пришла поздно. Маша с бабушкой гостили в деревне, но на диванчике спокойно посапывал Володя. Устроившись в постели, она до глубокой ночи рассматривала в мягком свете ночника журнал, подаренный ей Алексеем. Катя сразу поняла, что он подарил его ради статьи о творчестве Обри Бердслея. Текст, сообщавший о трагическом пути художника, только в конце жизни осознавшего, чьей страстной мелодии он внимал и чьим танцем он любовался жаркими летними ночами, она даже не читала. Она смотрела на гравюры к пьесе Уайльда «Соломея», казавшиеся ей верхом совершенства, и узнавала нагую красавицу с жемчугом на груди, сидевшую перед овалом зеркала, которое держал перед ней раб. Может быть, он тоже видел это в своих снах? Интересно, а мужчины когда-нибудь видят сны? Или они спят до утра, погруженные в немую темноту?

На минуту ей показалось, что красавица усмехнулась ее мыслям, и в то же мгновение Катя поняла, что знает, о чем думает та, глядя на себя в зеркало. Ни о чем таком, что понравилось хотя бы одному мужчине. Неожиданно для себя Катя вдруг рассмеялась, она вообразила Алексея таким вот рабом с зеркалом и подумала про него так же, как Саломея: "Хорошо бы выколоть ему глаза!" И когда она представила себя совершенно голой, играющую в догонялки с ним, слепым, среди столов и кульманов мастерской, она радостно, по-детски рассмеялась.

В соседней комнате заворочался Володя и заворчал: "Господи, сколько можно?" Странно, но это ее только развеселило. Она только представила его лицо с закрытыми глазами, будто лишенное глаз вовсе, и искрящийся смех стал подниматься откуда-то с самого дна души. Как же она любила, когда в ней просыпалась эта женщина, способная рассмеяться даже над смертью, не стыдящаяся танцевать в ее снах совершенно голой…

…голая смуглая женщина с пустыми потухшими глазами лежала на шелковом диванчике с низкими гнутыми ножками, а раб, с изуродованным плетью лицом, натирал ей распухшие от бесконечного ночного танца ноги. Делал он это крайне неловко, будто опасаясь каждого своего движения, причиняя резкую боль уставшей женщине, рука которой уже нетерпеливо хватала рукоять плети. Она презрительно молчала, не глядя на обливающегося потом раба, не желая даже скрывать от него свою наготу. Нет, плеть ей ни к чему! Только он закончит втирать эту мазь, как она ударит его ногой прямо в лицо, а потом она прикажет выколоть ему глаза! Пусть посмотрит напоследок! Как забавно будет за ним наблюдать потом!

Женщина раскинулась во всей медовой роскоши тела и, не смотря на боль в ногах, по-детски радостно рассмеялась. Возле диванчика рассыпался крупный розовый жемчуг, мелко сотрясавшийся до утра в дробном ритме ее танца. Ах, даже нитка из буйволовых жил не выдержала ее страсти и желания!

Часть жемчужин, затерявшихся в трещинах красноватых плит яшмового пола, было уже не собрать. Поэтому ужас застыл на окровавленном лице раба. Больше всего он боялся, что красавица, танцем которой он любовался всю ночь из-за колонны, не будет, как всегда, наказывать его сама, а отдаст старшему рабу. Он пытался смягчить смесью масел и настоев трав ее опухшие ступни, но втайне ждал от своей нагой повелительницы только стона боли…