«…и компания» - Жан-Ришар Блок

В наступившей тишине слышно было, как выбивают дробь зубы дяди Миртиля.

— Мы с Миртилем выходим из дела. Жозеф и Гийом справятся одни. Если ликвидация пройдет так, как мы рассчитываем, я куплю им в Париже банкирскую контору. Вот и все.

Все по-прежнему молчали, и тогда Ипполит прибавил, опустив парализованное веко и весь — от мощного затылка до подгрудка — налившись кровью.

— Замечу только, что я выхожу в тысяча восемьсот семьдесят седьмом году из дела гораздо более бедным, чем был в семидесятом году, но поскольку каждый из нас с тех пор выполнял свой долг, я не стану никого упрекать и не буду больше распространяться на эту тему. Бог дал, бог и взял, да будет благословенно его имя!

Ипполит поднял свою огромную руку, и четверо остальных увидели, что он вдруг улыбнулся. Но тут произошло нечто неожиданное. Дотронувшись случайно до полей цилиндра, Ипполит вспомнил, что он все это время простоял с покрытой головой. Его улыбка погасла, он резким движением швырнул цилиндр на стол и, нахмурив брови, с выражением безграничного презрения посмотрел на сыновей.

Сыновья, как загипнотизированные, следили за каждым жестом отцовской руки. И сказали в один голос:

— Нечего об этом и думать.

— Что?

— Нечего об этом и думать, — повторил увереннее Жозеф.

— Бросить фабрику? — просипел Гийом. — Нечего и думать об этом, отец.

Из всех речей, которые когда-либо слышал Ипполит от льстецов, ни одна не произвела на него такого действия. Не сдерживаясь больше, старик крикнул:

— Теперь ты видишь, Миртиль, как они с нами считаются?

Миртиль застыл на месте, точно статуя оскорбленного достоинства. Но Жозеф уже закусил удила:

— Крайние меры хороши только при начале дела, а никак не при конце. Прошу вас, разрешите мне попробовать. Ведь я уже говорил со Штернами. И разве Гийом п дядя Вильгельм не заинтересованы в том, чтобы наше дело продолжалось?

Ипполит с ворчанием отвернулся и неопределенно мотнул головой. Жозеф счел это знаком поощрения. Он быстро продолжал:

— Черное сукно больше не продается? Чудесно! Будем делать цветное. Если покупатель не хочет «амазонки», дадим ему последние новинки.

Ипполит живо повернулся к сыну, а Миртиль выпрямился во весь рост. У Гийома не созрело еще никакого решения — он решил только бороться за отвоеванные позиции. Однако при мысли, что борьбу отныне придется вести на неприятельской территории, он побледнел, как мертвец.

— Безумие! Я думал, что ты умнее, — обрел наконец Ипполит дар слова.

— А почему бы нам не выпускать такой же хороший товар, как в Рубэ или в Англии?

— Никаких «почему». Это не наш товар.

— Будет наш.

— Это не по моей части!

— Будет по твоей.

— Я отказываюсь рисковать всем.

— И все-таки придется рискнуть. Гийом и я еще молоды, нам рано записываться в биржевые зайцы. Об этом нечего и думать.

— Значит, вы выбрасываете нас вон? — загремел Ипполит, хватая со стола цилиндр и взглянув на брата.

— Кто об этом говорит? — начал Гийом. Он уже пришел в себя. — Предложение Жозефа заслуживает обсуждения, и мы еще можем…

— Ты говорил об этом со Штернами?

— Штерны покупают на два года вперед половину цветного сукна, которое мы будем выпускать на пробу.

— Не желаю. Я не умею делать цветное сукно, — закричал Ипполит.

Жозеф бросил на стол связку разноцветных образцов.

— Разве так уж трудно его делать? Пхе!

Тот, кто увидел бы лица и жесты четырех фабрикантов, жадно склонившихся над измятыми кусочками сукна, понял бы многое. В глубокой тишине, прерываемой шумным дыханием, хищные пальцы ощупывали, мяли, раздирали по ниткам кусочки сукна, надеясь открыть в хитросплетении основы и утка тайну конкурента.

— Саржа, — прошептал наконец дядя Миртиль, растягивая на суставе согнутого пальца кусочек голубого сукна.

— Ну что же, господа фабриканты? Видели? Хорошенько все разглядели? Разве это так уж трудно?

— А как красить? — прошипел Миртиль, с отвращением глядя на Жозефа, как на ящера в банке.

— Красильщики-то на что?

— Окраска, по-моему, не такое уж сложное дело, — пробормотал дядя Вильгельм.

Ипполит резко вскинул голову и повернулся к шурину:

— А ты, что бы ты сделал на моем месте?

— Я бы доверился им, — просто ответил Блюм.

Ипполит зашелся от гнева.

— Так я и знал, — и проворчал себе под нос: — Лотарингию сразу видать — любит деньги загребать…

— Решено, — воскликнул Жозеф, подкидывая на ладони образцы, — делайте себе потихоньку черное сукно, а мы с Гийомом попытаем счастья. Если через два года мы не заработаем четыре миллиона, можете назвать меня идиотом.

— Речь идет только об одноцветном? — спросил Ипполит, начиная сдаваться.

— Речь идет обо всем, что поможет нам выбраться из ямы и не стать менялами и ростовщиками, отец.

— Если они воображают, что мы будем спать на наших черных сукнах, как корова в навозе, так они ошибаются, — сказал Жозеф, когда за старшими Зимлерами захлопнулась дверь. — Сейчас не время останавливаться на полпути. Или все, или ничего — только так стоит вопрос. Папа правильно сказал, что сегодня утром вся Франция узнала об этом. Триста французских фабрикантов в этот самый час обсуждают, что им предпринять. Человек пятьдесят решат бороться. Из этих пятидесяти — десять добьются успеха. Мы должны быть в числе этих десяти. Рынок будет принадлежать тем, кто вырвется в гандикап. Ну скажи, Гийом, разве плохо получается? Ждал ли ты такого оборота?

Кровь горячей волной прилила к смуглому лицу Гийома. И маленький дядя Блюм, пусть он был не самый рассудительный из них троих, дал не один полезный для будущих дел совет.

Вся фабрика видела, как два старика Зимлера вышли из склада. Их смущенный и озабоченный вид не предвещал ничего доброго. Ипполит при первой же возможности ушел домой и заперся с Сарой. В половине двенадцатого весь Вандевр уже знал, что Зимлерам тоже не удалось ничего изобрести для своего спасения и общий крах немиуем.

Целых три дня шли бесконечные нудные споры, пока наконец папаша Ипполит не сдался, и целых три дня Элиза то томно склонялась в объятия Жозефа, то рыдала на груди Гермины. Жюстен даже похудел от волнения.

Между Вандевром и Парижем опять стал курсировать сам Яков Штерн. Вновь началась полоса тайных переговоров. Как из-под земли появились какие-то незнакомцы, они ходили по фабрике, глубоко засунув руки в карманы, с жадным блеском в глазах. Они говорили о затруднениях коммерческой жизни Запада, и все триста шестьдесят три депутата весьма удивились бы, узнав, каких только пороков и преступлений им не приписывают.

Как-то утром наемный экипаж заехал за Жозефом, и при разлуке было пролито столько же горьких слез, как и в доброе старое время. Перед отъездом Жозеф получил материнское благословение. Сейчас снова Зимлеры уезжали из родного дома на поиски фортуны.

Гийом, покусывая ус, не отходил от брата. Он не верил, что брату, одному, без него, удастся добиться успеха. Улучив минуту, он приблизился к Жозефу.

— Значит, ты можешь обойтись без моей помощи? — спросил он Жозефа, и в голосе его прозвучало обычное беспокойство и неверие в собственные силы.

— Конечно же ты мне понадобишься, Гийом. Но один из нас должен остаться здесь, старики окончательно потеряли голову.

Рука Жозефа нашла иссохшую руку брата, и пожатие сказало больше, чем слова.

Экипаж двинулся, подпрыгивая па булыжнике мостовой, но метров через четыреста Жозеф приказал кучеру остановиться.

— Господин Гектор еще не вставали, — сказал лакей, выскочивший на повелительный звонок гостя. — Но если вы, господин Жозеф…

Жозеф, не слушая, взбежал на крыльцо и, перепрыгивая через две ступеньки, обитые толстым ковром, поднялся по лестнице. Вот и знакомая дверь. Жозеф повернул ручку и произнес от всей души:

— Гектор, дорогой мой…

Спустив на коврик голые ноги, Гектор Лефомбер неподвижно сидел на кровати, весь погрузившись в созерцание собственной руки, — прижав к боку локоть, он смотрел на правую кисть, свисавшую из-под засученного рукава ночной рубашки.

Не удивившись приходу Жозефа, он поднял к нему па минуту свое правильное, немного лошадиное лицо и снова погрузился в прежнее занятие.

— Надеюсь, у вас рука не дрожит? Запыхавшийся от быстрого бега Жозеф ничего не ответил.

— Не дрожит? Вам везет, друг мой. Посмотрите-ка, болтается, как тряпка. Целых полчаса я стараюсь у-у-унять ее. Ясно как апельсин — я конченый человек.

Рука с красивыми бледными тонкими пальцами действительно дрожала мелкой, почти неприметной дрожью. И видеть это судорожное движение было мучительно больно.

— Полюбуйтесь-ка! Вы-то не Лефомбер. Не голубая кровь. Вернее — полуголубая. Взгляните, как ее трясет, а? Ее не остановить за все сокровища Вандевра. Быть здоровым, никогда ничем не болеть, беречься с юности, как пятидесятилетний старик, и в результате — вот вам. Зато мой папаша разыгрывал из себя денди вместе с Барбэ д'Орвильи[33], а дед был первым хлыщом в императорской гвардии. Внук может гордиться. Смотрите! Смотрите! Забавно? А у вас не дрожит? Хотя у вас в жилах только зимлеровская кровь.