Плохая война - Борис Вячеславович Конофальский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Тише! Тише, сын мой, вы в доме Господнем, не забывайте!
– Простите меня, святой отец, – сказал кавалер, поклонившись сначала епископу, а потом и распятию, а после и перекрестившись.
– Вижу, что отказ от должности – еще не все огорчения ваши? – продолжал поп.
– Конечно, не все, – продолжал Волков. – Также господин первый консул пишет, что не дождался от господина Фейлинга обещанного брачного контракта и послал ему письмо с напоминанием, на которое господин Фейлинг не соизволил ответить. Не соизволил он!
Волков потряс письмом так, будто этот клочок бумаги во всем виноват.
– Не понимаю, отчего вы так злы? – спокойно заговорил епископ. – Разве я вам не говорил, что они вами играют? Хорохорятся, в барабаны бьют, флаги носят, но как только господин кот зашипел, так мыши попрятались в подпол. А кот даже и когтей, кажется, не показал.
– Бюргеры, – с презрением произнес Волков. – Хоть и показывают себя благородными.
– Бюргеры, бюргеры, – согласился епископ. – За ними каждое слово надо записывать, регистрировать в нотариальной книге и говорить через суд.
– И что же мне делать? Может, мне прийти сюда с людьми да зарезать мерзавца Фердинанда Фейлинга? А с совета города за нанесенное оскорбление потребовать компенсацию?
– Что ж, это было бы поучительно, – кивнул епископ, – и прибавило бы вам заслуженной славы, но сие вряд ли бы улучшило ваши отношения с городом. Бюргеры не очень любят, когда их первых горожан режут, и уж совсем не любят, когда с них трясут деньги. Знаете, что… Отправьте своих бравых молодцев в трактир, а сами поезжайте ко мне, там и поговорим.
Волков молча поклонился ему, а епископ встал не без труда из кресла и сказал людям, что ждали его:
– Дети мои, сегодня более благословлять не буду, устал, уж простите великодушно, завтра приходите, обязательно всех приму.
«Отправьте своих бравых молодцев в трактир». Сказать сие легко, а вот заплатить за такую прорву людей и лошадей совсем не просто. Серебро извольте выложить. Хорошо, что братья Фейлинги поехали к родителям спать, но даже так Волкову пришлось раскошелиться на талер. Деньги, деньги, деньги. За каждый шаг приходилось платить. Он передал монету Максимилиану, а сам скоро уже был в доме епископа.
Монашка, на удивление нестарая и миловидная, сказала:
– Постелю вам в ваших покоях, господин.
Да, у него уже были тут покои.
Вскоре Волкову сообщили, что епископ вернулся и зовет его к ужину.
Повар у епископа был хорош, Волкову принесли на ужин половину жареной утки в меду, а вот старый поп ел вареную постную телятину с брусникой. Волков угощался крепким вермутом из погребов епископа, сам же епископ пил воду с медом.
– Не время злиться, – рассуждал отец Теодор. – Не время растить и лелеять обиды.
– Надобно случившийся позор обернуть к себе в выгоду?
– Именно, молодец вы, коли так думаете.
– Это не моя мысль, – отвечал Волков.
– А чья же? – заинтересовался поп.
– Одной женщины, что живет при моем доме.
– Женщины? – Епископ, кажется, удивился. – А не той ли рыжей госпожи Ланге эта мысль, что компаньонка вашей супруги?
– Именно ее, и она уже не компаньонка моей жены, она ключница моего дома.
– Не компаньонка? – Епископ стал серьезен. – Потому что вы делите с госпожой Ланге ложе, жена с ней перестала водить дружбу?
– Не только поэтому. Жена перестала водить с ней дружбу, потому что госпожа Ланге донесла мне, что меня задумывают отравить.
– Ах, это. Да, я помню о том подлом деле, помню, – говорил епископ, беря кусочек телятины и макая его в брусничный соус. – И значит, она умна, красива и предана вам, эта госпожа Ланге?
– И красива, и… даже, кажется, слишком умна. И, возможно, преданна. Она со мной ласкова.
– Но как вы умудряетесь держать в доме двух столь своенравных женщин?
– Дочь графа мной пренебрегает и не желает меня к себе допускать; смешно говорить, но иной раз мне приходилось брать собственную жену силой. В дни, благоприятные для зачатия, мне было не до церемоний. А когда жена не допускала меня до себя, госпожа Ланге ждала меня.
– Так и не корите себя за то, – спокойно сказал поп. – Холопы, бюргеры, мужики и даже женщины иной раз забывают свои обязанности перед Богом и людьми, так рыцарство для того и надобно, чтобы принудить их к должному. Пусть даже и силой. А жена пусть сама себя корит за свою холодность. – Святой отец отпил из тяжелого серебряного кубка медовой воды, рука его старческая при этом не была тверда. – Но зато теперь вы рады, ваша жена обременена.
– Свершилось, на Господа и Деву Марию уповаю, что все разрешится к благополучию моему. Только вот не об этом сейчас думы мои.
– Знаю, знаю, – закивал епископ. – Но все это негодное дело с вашим назначением на должность и со свадьбой я предвидел. Знаете, как говорили пращуры наши: «Предупрежден – значит, вооружен». Вот и я подготовился. За позор с отказом от должности мы с совета спросим, а вот свадьбе быть.
– Нет-нет, – сразу возразил Волков, – с подлыми Фейлингами знаться более не желаю, оскорбления этого им не прощу.
– Негодование ваше обосновано, но выводы ваши поспешны, не с Фейлингами будет свадьба.
– Не с Фейлингами? А с кем же?
– К завтраку будут ко мне гости, бургомистр и еще один человек, зовут его Кёршнер. – Поп смотрел на Волкова и улыбался. – Что, вам не по душе его имя?
Волков ничего не ответил. А святой отец продолжал:
– Да, вы правы, он из мужиков, из скорняков и кожевенников. Его папаша поначалу вонял мочой так, что рядом нельзя было стоять, хоть из храма его гони. Но он уже тогда… а было это, кажется… – Старик на секунду задумался. – Кажется, лет тридцать назад… Он был очень богат. Однажды приносит ко мне мешок, сам разодет в парчу и бархат. Облился благовониями так, что не знаю даже, что хуже, моча или тот его запах, и говорит: отец мой, примите в дар. Я уже и обрадовался. Думаю, в мешке талеров двести, не меньше, как раз мне крышу на соборе после бури перекрыть. Беру, а мешок-то тяжел, открываю, а там одно золото: гульдены, кроны, флорины папские. Поблагодарил его, конечно.
– И сын его стал еще богаче? – догадался Волков.
– Десятикратно. Его отец, разбогатевший на поставках кожи для войны, еще и красильни открыл. К вони скорняцкой привык – так и вонь от красилен не страшна. У нас вся ткань в графстве
