Пеллико С. Мои темницы. Штильгебауер Э. Пурпур. Ситон-Мерримен Г. В бархатных когтях - Сильвио Пеллико

— Как всегда, ваша светлость. Его высочество может пожаловать на остров во всякое время дня и ночи. Поэтому дверь всегда должна быть отпертой. Очень часто его высочество приезжает сюда в глухую ночь, совершенно один. Иногда он велит предупредить о себе. Иногда я узнаю о его прибытии только по лаю собаки. Прикажете передать от вас какое-нибудь поручение его высочеству?

— Нет, — отвечала Матильда. — Видите этот ключ. Это золотой ключ от письменного стола его высочества. По его приказанию я должна положить в ящик стола пакет. Затем я возвращусь обратно. Посветите мне.

Садовник исполнил ее приказание, покачивая головой.

Матильда остановилась в маленькой комнатке перед столом и открыла тот самый ящик, который ей показал Альфред, и положила в него небольшое письмо. Она написала его не далее, как сегодня после обеда, и запечатала его печатью, на которой был изображен лебедь, плывущий за Граалем. Затем она пошла быстрыми шагами к берегу и, не оглядываясь, прыгнула в челнок.

Челнок отчалил от берега.

Матильда осмотрелась кругом. «Лебедя» нигде не было видно. Ночь была чудная, теплая, как-то сказочно освещенная полной луной. В замке Турм светились огоньки. Мягкий воздух нежно расстилался по серебряной поверхности озера и словно ласковой рукой гладил каштановые волосы молодой девушки. Дальше и дальше гнала она свой челнок. «Лебедь» теперь у южной стороны озера», — мелькнуло у нее в голове. Но вдруг ей представилось, что графиня Шанцинг уже проснулась и ищет ее, что князь Филипп с Адельгейдой уже вернулись из Кронбурга. Быстро и решительно стала она грести к Лаубельфингену. Замок приближался, и скоро показался укромный уголок под ивами, где она может причалить, не замеченная ничьим глазом.

Когда она, выпрыгнув из лодки, тихо дошла по безмолвному парку до замка, в Турме один за другим стали погасать огни.

— Он отправился теперь на покой, — тихо сказала она про себя.

Только полная луна и вечные звезды молча сияли над озером. Матильда хотела тихонько прошмыгнуть в дом. Несмотря на то, что ночь была довольно теплая, ей было холодно, а щеки ее пылали. На душе у нее было печально. Что так тянуло ее с неотразимой силой?

Ее взор еще раз скользнул с высоты дворца по поверхности воды. В серебристом свете едва видны были очертания острова, того загадочного острова, который как будто и не существовал в действительности. Едва поднималось над волнами то место, где было море цветов и маленький домик, письменный стол которого составлял теперь тайну ее души.

А что такое там?

На юге вдруг заблестел беловатый свет, совсем над поверхностью воды. Он все приближался и приближался, обогнул угол острова, появился опять и направился к острову. То был, конечно, «Лебедь».

Матильда простояла несколько минут без движения, вся превратившись в зрение. Пароход быстро шел вперед не тем медленным и как бы торжественным ходом, каким он шел на днях в Лаубельфинген. Фантазия подсказывала ей, что она видит даже рыцаря, который стремится к своему желанному острову мира.

Она бросилась в дом, и как раз в эту минуту одинокий герцог вступал на то место, где она была полчаса тому назад. Альфред был совершенно один. С ним не было ни лакея, ни рулевого, ни Ласфельда. Сегодня была одна из тех ясных ночей, когда фигура одинокого, беспокойного, чем-то терзаемого и гонимого герцога виднелась то на озере, то в замке Турм, то на острове. Такие ночи повторялись все чаще и чаще с тех пор, как он в полном одиночестве поселился в замке Турм и в гневе повернулся спиной к Кронбургу. Он сам не знал, что с ним делается.

Всякий раз, как заходило солнце и спускалась ночь, ему казалось, что ему нужно бороться за жизнь и свет, которые собираются покинуть его. А когда победоносное солнце снова поднималось над глубинами пропастей, он чувствовал себя усталым, измученным от этих ночных странствований. Тяжелый сон спускался на его веки, и жизнь, и солнечный свет исчезали.

Ужасна была его доля! Напрасно боролся он с нею. Хуже всего были эти летние ночи. В дождливые пасмурные дни его не так охватывало это боязливое чувство, этот необъяснимый страх перед чем-то неизвестным, чему никто не смел дать названия и что он сам с ужасом называл правильным названием лишь в часы душевного спокойствия.

Словно блуждающий огонек, носился по широкому озеру белый свет «Лебедя» в такие беспокойные ночи. Он то появлялся около Турма, чтобы сейчас же снова скрыться, то вспыхивал на юге, то около берегов острова, где исчезал окончательно в те минуты, когда герцог не мог выносить даже его сияния и хотел видеть лишь холодный свет луны.

Сегодня в эту лунную ночь он вступил на дорожку, которая вела от пристани вглубь острова, к домику, почти разбитый от усталости и печали. Около скамейки, на которой он еще недавно сидел с Матильдой, он бросился на траву, закутал свое дрожащее тело в голубой бархатный плащ и закрыл лицо руками. Он тихо рыдал. О чем? Едва ли он сам мог бы отдать в этом отчет. Над ним были вечные звезды, у его ног и вокруг него бесчисленные светлячки нежной летней ночи. Он лежал в море роз, которые он так любил. Их одуряющий аромат почти отнимал у него возможность думать, даже дышать.

Что творилось с ним?

Он не мог и не хотел видеть людей! Ему казалось, что его лакеи, его друг Ласфельд — все бросают на него взоры, горящие любопытством. Голос людей раздражал его. Их грубый разговор был ему несносен, их официальное почтение и титулы, которыми они величали его, были ему противны. Ведь он, герцог, чувствовал, что, быть может, он самый несчастный из людей! Он воображал, что в такие минуты он может любить только своих павлинов, этих красивых птиц, важно расхаживающих между кустами роз, лебедей, неслышно плавающих по волнам, белых голубей, которые, не зная устали, летали за своими предводителями, подобно его прекрасным мечтам. Только с их присутствием мирился Альфред, но не с людьми любопытными, допытывающимися, расспрашивающими! Что им надо от него?

В эти последние дни он пережил ужасную борьбу. Целыми днями он неподвижно лежал на своем голубом ложе в замке Турм, мучимый странными болями в затылке. А по ночам «Лебедь» со своими белыми огнями носил его в полном одиночестве по волнам озера, появляясь то вблизи гор, то около острова, то высаживая его в парке замка Турм.

Ах, он знал это, Адельгейда! Он хотел этого! Одно слово из его уст и, может быть, всему этому был бы конец! Он избавился бы от этих страшных пыток, от этих ужасных лунных ночей какого-то половинчатого существования, наступающего умирания, если бы Адельгейда покоилась в его объятиях.

Но тут вдруг им овладевал ужас, как тогда, в музыкальном салоне рядом с зимним садом, возле великолепной герцогской постели. Неужели и Адельгейда была только женщиной?

Матильда была для него покоем, Адельгейда — мукой.

И все-таки! Матильда могла его утешить, но не исцелить! Она любила кронпринца! Но дело не в принце, он сам герцог, и мог бы бороться за нее, но…

Он не хотел ее. Она не была для него женщиной, к которой его тянуло бы, относительно которой он был бы уверен, что для него не может быть лучшего выбора. Она не будила в нем эти несбыточные желания, не вызывала слез юноши и томления. С Монтебелло ему пришлось бороться и выдержать в глубине души жестокую борьбу, но с Матильдой — ничего подобного! Он хотел владеть Адельгейдой и не мог!

Альфред вскочил с места. Он бросился в тихую комнатку своего домика на острове. Она была освещена. Садовник, завидев с острова приближающийся «Лебедь», заранее зажег огонь.

В эту ночь он прежде всего вынул золотой ключик из кармана и отпер ящик письменного стола. Он так хотел найти здесь посылки Матильды, но каждый раз испытывал горькое разочарование: ящик был пуст!

Теперь он не верил своим глазам!

В ящике виднелось светло-голубое письмецо, запечатанное голубой печатью с изображением лебедя.

Дрожащими руками раскрыл он письмо и долго-долго перечитывал его.

«Голубка орлу.

Ты потеряешь Адельгейду, если будешь медлить. Разве ты забыл меня и мою просьбу?»

Он вдруг опомнился.

— Я хочу, хочу! — закричал он с острой болью.

И необычайным напряжением всех сил он принудил себя исполнить обещание, которое он давно откладывал, написать кронпринцу.

XVIII

В час, когда в Лаубельфингене подавали обед, явился по поручению герцога его адъютант Ласфельд и объявил, что его высочество пожалует к обеду. Князь Филипп, снова утративший все свои мечты и надежды и смотревший на примирение, состоявшееся несколько недель тому назад, как на один из капризов племянника, старался не обнаруживать перед дочерьми особой радости. Были приняты спешные меры к приему высокого гостя, от милости которого зависело благоденствие обитателей Лаубельфингена.