Голодная бездна. Дети Крылатого Змея - Карина Демина

…а ведь Тельма никогда ей не доверяла.

…и правильно, выходит, делала.

Запах мертвечины стал острей. Сложный. Сплетенный из множества оттенков. И по-своему чарующий. Из-за него Тео замедлил шаг.

Он даже выпустил прядь волос Тельмы.

Ненормальный.

Когда он сошел с ума? Еще в Старом Свете? Или уже здесь?

Не важно.

Ступени были узкими и скользкими, и подниматься приходилось осторожно. Одно неверное движение, и Тельма упадет. Не то чтобы высоко, но свернуть шею вполне возможно. А если с шеей обойдется, то падать на кучу мертвецов — сомнительное удовольствие.

И Тельма шла.

Выше.

И еще выше.

Если Мэйнфорд здесь, то… что тогда? Она не знает.

Придумает.

Площадка на вершине пирамиды была крохотной. Из четырех углов ее вырастали каменные подпорки, на которых закрепили плошки с маслом. И судя по запаху дыма, масло здорово сдобрили пыльцой. Не было еще печали. Тельма не знала, насколько этот дым ядовит, но надеялась, что успеет что-нибудь да сделать.

— Здравствуй, девочка моя…

…она всегда именовала их своими. Девочками. Мальчиками. Детишками, ибо боги не одарили ее своими. Звучало красиво, и находились глупцы, которые принимали ее слова за правду.

…не стоит смотреть на нее.

Тельма уже насмотрелась.

Вот алтарь — это куда как любопытней. И еще жаровня. Кохэн, который чудом держится на ногах, он устал и почти сгорел, выпивая себя же в жертвенном экстазе… Мэйнфорд.

— Ты за ним пришла, верно? — женщина коснулась щетины волос. — Но ты опоздала. Он ушел.

— Нет.

Нелепая.

Не молодая и не старая.

Никакая.

— Ушел… ты ничем ему не поможешь. Никому и ничем не поможешь.

Она улыбалась. И сама не понимала, что тоже сошла с ума. А Тельма, глядя в глаза — почти черные из-за расплывшихся зрачков, — пыталась понять, когда же она, Джессемин Альваро, утратила разум.

Еще в приюте?

Раньше?

Или только сейчас?

Она стояла, держась за свирель, что за соломинку. И пальцы скользили по телу инструмента, который играл сам по себе. Одну мелодию — для Стража, который, кажется, был совершенно счастлив, и состояние это изрядно бесило Тельму. Другую — для Кохэна… сыграет и для Тельмы, если она заупрямится. А она не знала, следует ли ей и дальше проявлять упрямство?

Что изменится, если она умрет?

Для остальных — ничего… а она… она так долго училась выживать.

Все зря?

— Ты думаешь, он сделает тебя королевой? — Тельма подошла к Мэйнфорду и села рядом, взяла за руку, попыталась дотянуться до Зверя, но и тот спал глубоким сном.

— Своей королевой.

— Что?

— Он сделает меня своей королевой, — терпеливо повторила Джессемин. — И будет любить вечно…

И говорит она отнюдь не о платонической любви.

Кругом одни извращенцы.

— …только он…

— Ты из-за этого… конечно, на все ради любви, — Тельма положила ладонь себе на колени. И как быть? Попытаться пойти следом? А хватит ли у нее сил? На одного хватит… на кого? На Мэйнфорда? На Кохэна… они так уверены, что эти двое не очнутся…

…или все-таки…

Тельма руку опустила.

Коснулась теплой щеки — пока еще теплой, но если ничего не делать, Мэйнфорд умрет. Безропотно ляжет на алтарь и позволит — вот ублюдок — вырезать себе сердце. А Кохэн проделает это с восторгом. Потом ему, конечно, разрешат очнуться.

Осознать.

Не из-за того, что в этом осознании будет иметься необходимость, но чужая боль их кормит.

Надо решаться.

Надо…

Встать. И смотреть в глаза той, которая вряд ли понимала, что творит.

— Он любит меня… и только меня… Тебе не понять, девочка, каково это… быть лишней в своей семье… дед забрал Мэйнфорда. И плевать ему было, что Мэйни безумен. Мама не могла надышаться на Гаррета. Она его обожала, хотя и понимала, что второго такого ублюдка сложно найти… вот такие у меня братья. Один ненормальный. Второй — мелочен и трусоват, не способен справиться со своими желаниями, а когда приходит время платить за желания… о да, тут он начинает скулить и жаловаться… ничтожество.

Свирель замолчала.

Странно.

Она должна петь, иначе… и почему никто, кроме Тельмы, не заметил, что свирель замолчала? Или это снова игра? Ложная надежда.

— А я… я так старалась… угодить им всем… стать лучшей… я была недостаточно красива? Пускай. Но ведь красота не главное. Я умна… это я нашла бабкины дневники… я прочла про корону… я…

— Тебе помогли.

— Самую малость. Я сумела дотянуться до той стороны… Мэйнфорд малефик, а мой дар был признан слишком слабым, чтобы его развивать… да и зачем? К чему женщине некромантия… мертвецы… Хаос, опасная, нестабильная материя… никто и никогда не пытался работать с нестабильной материей. Я стала первой! Я!

— А они не оценили.

Свирель по-прежнему молчала, а Джессемин, которой так хотела рассказать все, не замечала этой тишины. Она раскачивалась все сильней. А ведь достаточно небольшого толчка, чтобы она покатилась с вершины пирамиды.

— Никто не знал… я не сказала… я нашла способ… если нет своего дара, то можно взять чужой… чужой дар… невыявленный… спящий… мне было жаль вас, — ее голос изменился, и теперь в нем проскользнули бархатистые ноты. — Бедные забытые дети… никому не нужные… знаешь, сколько в нашем штате бродяжек? Сотни… тысячи… сотни тысяч детишек, которых никто и никогда не хватится…

— Вот только одаренных среди них полтора процента. Если верить статистике.

Еще шаг.

Что Тельма будет делать, когда дотянется до нее?

Ответа нет.

Что-нибудь да сделает.

— Больше… статистика лжет… статистике никогда нельзя верить, но это секрет, глупая девочка, — Джессемин поднесла свирель к губам. — Мне не нужен был сильный дар, яркий… мне хватало и малого.

— Погоди…

Мысли сбивались.

— То есть… ты…

— Вы… никогда не стоит забывать о вежливости.

Ага, самое время для поклонов. Но Тельма стиснула зубы.

— Вы ездили по стране. По приютам. Выбирали… Те, кому повезло родиться с ярким даром, отправлялись в ваш приют. А вот остальные… вы возвращались потом?

— Зачем возвращаться? Я их просто звала… они приходили… — Джессемин погладила свирель. — Все приходили… и ты придешь… не надо упрямиться.

— Не буду.

Тельма ударила.

Она умела драться. Пришлось. Наука первой крови, которая вбивалась в глотку, пережатую чужими руками. Закреплялась болью. Стыдом… и снова болью.

В самый первый раз Тельму просто избили.

Что может домашняя девочка? Ничего, кроме слез, но слезы бесполезны. А вот умение вцепиться в противника зубами и когтями — дело иное… держать. Душить. Давить. Не обращая внимания ни на крики, ни на визги…

…Джессемин не визжала.

Она слишком привыкла к покорности жертв, а потому растерялась. И свирель выпустила… и отступила, пусть не к краю пирамиды, но к алтарю.

Так даже лучше.

Она покачнулась от второй пощечины.

И схватилась за разбитую губу.

Взвизгнула тоненько, когда Тельма ударила в мягкий живот… рыхлая неуклюжая женщина, которая решила, будто Хаос ее спасет.

Свирель.

Сила.

Глупости. Сила — это не то, на что стоит полагаться. И Тельма, вцепившись в волосы соперницы, с наслаждением приложила ее лицом о край алтаря.

Джессемин попыталась вырваться.

Она бестолково махала руками, верещала что-то, развеивая остатки музыки, и эти крики доставляли Тельме несказанное удовольствие.

Вот, что ей было нужно.

Не справедливость… в Бездну справедливость, Бездна примет все. А именно чужая боль. Бессилие. Кровь по лицу, чтобы само это лицо при каждом ударе теряло всякое с лицом сходство. Запах страха, чужой и яркий. Безысходность. И ощущение собственной власти.

Камень, сталкивающийся с плотью.

Камень, меняющий эту плоть.

Что там в учебниках писали? Мягкие ткани… мышцы… кости… носовая — тонка… и если так, то давно уже сломана. Височная? Эта женщина не заслуживает иного, и тьма с Тельмой согласна. Тьма бурлит и вздыхает, она почти счастлива, ведь Тельма теперь…

…она разжала руки, выпустив безжизненное тело.

…убийца.

Она теперь убийца. Ничем не лучше Джессемин.

Или безумного своего дядюшки, который видел все, но и не подумал вмешаться.

— Ты все сделала верно, девочка, — Тео подошел сзади и положил ладони на плечи Тельмы. И ладони эти были холодны, тяжелы, тяжелее каменных сводов пещеры. — Ты все сделала верно…

…неправда.

…она сделала именно то, что от нее ждали, а это ошибка… и Тельма не знает, как исправить эту ошибку.

— А теперь сыграй, — в мокрые ее руки вложили свирель. — Сыграй для них. Ты же хочешь, чтобы они были счастливы? Так подари им счастье. Не стоит плакать… слезы — это просто вода.

Мэйнфорд был счастлив.