За пределами официальных хроник - Коллектив авторов

— Нет, Джо. Пора все решить.

Маклауд подошел к ним, и сел на свободное место.

— Митос, может быть, ты мне наконец-то все объяснишь? Что на тебя нашло?

— Дункан, ты действительно ничего не понимаешь? А если бы это был Ричи? Если бы я попытался убить его?

— Ричи никогда не убивал ни в чем неповинных людей! — слова Митоса привели Маклауда в ярость.

Но и сам Старик сохранять спокойствие намерен не был.

— Зато Кристин убивала! Кокрейн убивал! Кенни убивал! Но ты делал все, чтобы они остались живы! Если бы не я, Кристин бы продолжала убивать смертных, вставших у нее на пути! Кокрейну может в любой момент вновь снести крышу, и он пойдет валить людей направо и налево, во имя своего дорогого Чарли! Да и история с Кеннетом тебе славы не добавляет! И это малая часть! Знаешь, про твою милую Касс я тоже могу тебе много рассказать! Чем Джордж хуже, чем они?!

— Не трогай Кассандру! Ей ты и так причинил достаточно боли!

— О да, а я и забыл! Спасибо тебе, великий Маклауд, борец за права униженных и оскорбленных! Я, если бы не твои напоминания, и забыл бы о том, что был Всадником! Которого ты тоже пощадил, смею тебе напомнить. Ты борешься со злом! Но я, о чудо, в отличие от братьев, жив! В чем отличие Байрона от всех тех, кого я назвал?! — сердце колотилось как бешеное, горло словно сдавило удавкой.

— В том, что никто из них не убивал от скуки и недовольства собой!

— Никто. Кроме меня.

— Что ты, черт побери, несешь!

— То, что ты очень не любишь — правду, — с этими словами Митос встал и направился к выходу.

— Стой! Мы не закончили!

— Мы — нет. А вот я закончил!

Старик ушел, а Маклауд повернулся к Джо:

— Что на него нашло?!

— Думай сам. Тебе, знаешь ли, полезно, а у меня еще куча дел.

В квартире было темно и тихо, словно в склепе. И лишь Зов доказывал, что Байрон все еще здесь. Митос включил свет и прошел в спальню.

— С возвращением, Док! Как отдохнул? — сколько же яду было в его голосе!

— Прошу тебя, давай поговорим завтра. Я устал. Смертельно.

— Ладно! Замечательно! Может, хотя бы покормите, мой повелитель?

— Байрон! Я прошу тебя! Я тебя умоляю, заткнись! — такими темпами он рисковал сорвать голос.

— Тебя никто не просил останавливать Маклауда, Док…

— Знаешь, если тебе твоя жизнь, да и жизни окружающих безразличны, то прошу, не мерь всех по себе. Тебя устроит пицца? Ничего другого у меня нет, — Митос сел на кресло рядом с кроватью и, откинувшись на спинку, закрыл глаза.

— Зачем? Ведь он был прав? — голос поэта был теперь каким-то слабым, ненормальным…

— Потому что я устал терять. Потому что мне не все равно. Потому что ты не только подонок, наркоман и убийца, но и мой ученик. И в том, что ты такой есть и моя вина, наверное.

— Нет. Твоей вины — нет… — его едва заметно трясло, и Митос понял, что происходит.

Пусть Байрон и был бессмертным, пусть его организм и был во много раз крепче, но от обычной ломки это его спасти не могло.

— Я скажу тебе сразу, — Митос решил расставить все точки прямо сейчас, — своей дряни ты не получишь. Кричи, плач, рыдай — мне все равно. Я не затем поставил себя под удар, спасая твою шкуру, чтобы позволить тебе и дальше гробить себя.

— Ну, хоть на стакан воды то я рассчитывать могу? — казалось, еще чуть-чуть и он уже не сможет сдержать себя.

— Можешь.

— А на то, что ты меня развяжешь?

— И не подумаю.

— Замечательно! Знаешь, что? Иди к черту, — он попытался дернуться, но Док постарался на славу, привязывая его. — К черту, слышишь, ублюдок! Урод! Сволочь, паршивая тварь! Какое ты вообще имеешь право меня тут держать!

Митос вздохнул и встал с кресла:

— Кричи столько, сколько тебе угодно. Я принесу еду.

Глава 2

Уснул он лишь под утро. Ночь была не просто тяжелой. Это было похоже на ад. В итоге, он, со всеми своими познаниями в медицине, валясь с ног от усталости не нашел ничего лучше, как пристрелить своего ученика. И пока тот не пришел в себя, просто сидел и смотрел в потолок.

Он сам до конца не знал, почему так поступил. Просто, когда они расстались с Дунканом перед концертом, Митос вдруг понял, что смерти Джорджа он допустить не может. Он не представлял, что ему делать дальше. И как никогда раньше тосковал по Дарию. Тот бы точно придумал, как вернуть Байрона к нормальной жизни.

Потом Байрон очнулся. Было видно, что смерть помогла. Выглядел он уже лучше, хотя его все еще немного трясло. Но хотя бы не сыпал всеми известными проклятиями в адрес Митоса. И через полчаса заснул. Митос же просидел еще минут двадцать и отключился прямо в кресле.

Проспать удалось лишь часа два. Разбудил его телефонный звонок. Джордж, все еще, спал. И Митос взяв телефон, ушел на кухню.

— Адам?

— Да, Джо.

— Я не разбудил? — голос Доусона звучал обеспокоено.

— Нет, дружище, — правду говорить не хотелось.

— Как вы там?

— Нормально. Я зайду вечером?

— Да, конечно. Мне звонил Мак…

— И?

— Ничего нового. Он никак не может понять, почему ты поступил так.

— Поймет. Рано или поздно. Ладно, Джо. Байрон проснулся, кажется.

— До вечера.

Когда он вернулся в комнату, Джордж уже действительно не спал.

— Доброе утро. Развязать не хочешь? А то мне скажем так, нужно отлучиться в ванную.

— Хорошо, — Митос развязал веревки.

— Можешь за мной не ходить. Я не сбегу.

Через час они сидели на кухне, и пили кофе.

— Док, я так и не пойму, чего ты хочешь?

— Для начала, я хочу, чтобы ты мне все объяснил. Как случилось, что мой друг, великий поэт превратился в то, что я вижу?

— Я всегда был таким, Док. Грязь и ничтожество. Которое по ошибке получило дар, а благодаря ему — бессмертие. Которое этого не желало. Знаешь, я, кажется, понял, почему все еще здесь, с тобой. Для того чтобы лишить тебя иллюзий.

— У меня нет иллюзий на твой счет, я не слепой.

— И все равно, слушай. Знаешь, я даже не заметил, когда стихи стали единственным смыслом моей жизни. Смыслом, который уничтожил меня. Казалось, еще вчера были друзья, была любовь, жизнь, веселье. И бац! Пустота. Одиночество в толпе. И вот я вою по ночам, словно раненый зверь. И пишу. А раны свои залива вином. Бац! Писать больше нет сил. Потому, что знаю, что должен воспевать чувства, всю их глубину, волшебство. А вокруг грязь, одна грязь. Любовь — грязь, жизнь — грязь. И сам я тоже грязь. Бац! Смотрю на стихи, которые казались гениальными, а вижу глупость, ерунду! Хочется взлететь, забыть обо всем этом. И опять приходят вино и наркотики…

— «Но что мгновенный бред похмелья…»

— «Я сердцем, сердцем одинок…» Хорошо я сказал, правда? И главное — в точку. Вокруг бездна. Пустота. И ты в ней горишь. Ты не хочешь умирать, Док. А я… Я хочу оставить после себя что-то, что не умрет. И исчезнуть. И при этом я ужасно боюсь смерти. Бездарь и глупец. Никчемная тварь, одаренная талантом, — голос Байрона дрожал, слезы лились из глаз, но этого словно не хотел замечать. — А потом приходит еще одно развлечение — грань, танец на грани жизни и смерти. И все на этой гране так четко, ярко, живо. Только вот одиночество не уходит, и вот ты ищешь кого-то, тянешь с собой на эту грань. Потому что он тоже грязь, раз идет за тобой. И становиться все равно, что он в отличие от тебя не бессмертен! Ты не желаешь ему смерти при этом. Не из доброты не желаешь, а потому, что невозможно желать смерти игрушкам. А потом ты вспоминаешь лицо единственного человека, который держал тебя на этом свете, оглядываешься, а его нет. И вот он появляется, а ты просто уже не можешь иначе. И ломаешь очередную игрушку, очередную жизнь — он замолчал и закрыл лицо руками.

Митос не мог пошевелиться. Мальчишка словно вскрыл нарыв в его душе. Заставил снова вспомнить о чувствах. У боли Байрона не было имени. А вот у обиды и проблемы Митоса имя было…