Далекое и близкое, старое и новое - Евгений Балабин

На Лемносе я нашел жену в одном госпитале, а детей в другом, в версте от первого. Дети уже поправились, а жене стало немного лучше после тифа и паратифа. Выжила она, на удивление всего медицинского персонала, только благодаря здоровому сердцу.

Поместили меня на Лемносе в палатке, где я нашел и женины вещи. Войдя в палатку, я представился сидящему там старику, сказавши: «Я Балабин, меня определили в вашу палатку». – «А я Мария Петрова». – «Я не понимаю вашей шутки». – «А я и не шучу. Марией Петровой вы назвали меня, когда в Новороссийске сажали на пароход». Тогда я вспомнил всю эту историю.

Один раз, идя берегом моря к жене в госпиталь, я встретил группу грязных запыленных рабочих с ломами на плечах. Один из них, очень пожилой, подходит ко мне, жмет руку и говорит: «Я прокурор такого-то суда такой-то, очень рад, что встретил вас, чтобы поблагодарить вас за спасение от большевиков в Новороссийске». – «А почему вы так работаете?» – «Англичане не разбирают ни возраста, ни положения и всех посылают на работу».

На Лемносе я пробыл три недели. Ежедневно навещал больных, купался в море, гулял с компанией по острову. Мы что-то покупали в греческих деревушках, объяснялись жестами, так как никто не знал по-гречески ни одного слова. Любовались красивым морем, кроткими осликами, своеобразной природой. Жара стояла ужасная, и я с удовольствием ежедневно купался. Очень не хотелось уезжать, но надо было возвращаться в Константинополь для подсчета и описи ценностей. Англичане вздумали меня не пустить, но я заявил им, что на Лемнос приехал одиночным порядком, по службе, и опять возвращаюсь к месту службы. С этим они согласились и больше не задерживали.

24 июня на крошечном турецком пароходике «Джесси» я выехал с Лемноса и 25-го прибыл в Константинополь.

В Константинополе мы ежедневно занимались составлением описей и подсчетом ценностей. Когда все это было завершено, комиссия должна была возвратиться в Крым, но представитель Донского атамана Николай Михайлович Мельников попросил меня задержаться на несколько дней, чтобы познакомить меня с некоторыми вопросами. Я, конечно, остался, но был огорчен, так как только что получил сведения о массовом пролете дроф в Крыму. И как же я позже был счастлив, что не уехал. Члены комиссии, приехавши в Крым 16 ноября, должны были немедленно уезжать из Севастополя. Н.М. Захаров занял номер в отеле, пошел являться начальству и уже не смог зайти в отель за вещами, торопясь на пароход.

16 ноября 126 судов, перегруженных 135 тысячами человек, среди которых было до 70 тысяч бойцов, отошли от родных берегов Крыма. Переезд до Константинополя длился около пяти дней. Это была мука, которую трудно описать. Лишенные всякого прикрытия от дождя и леденящего норд-оста, сбитые в кучу люди возле вонючих ретирад, у которых круглые сутки нескончаемая очередь. Продвинуться за чем-либо со своего места по пароходу было почти невозможно. Для нескольких сажен пути приходилось затрачивать часы, ибо везде стояли очереди. При этом всюду нервные, раздраженные до крайности люди, грубые окрики, обиженная придирчивость и начальников, и равных... Офицер, солдат, генерал, юнкер, дама – все сразу уравнялись в правах на кружку воды, на проход в уборную. Дисциплина и простая житейская вежливость, воспитанность, выдержка падали катастрофически. Пароходная обстановка сразу разлагающе повлияла на моральный облик людей. Скученность породила грязь и насекомых. Нельзя было, да и не во что, переодеться. Спали вповалку на мокрых палубах, в грязных трюмах. Особенно тяжело было женщинам. И в этой ужасной обстановке родилось несколько младенцев и умерло несколько больных и стариков.

И от этого ужасного, кошмарного переезда избавил меня Господь... Прибывшие пароходы стали на рейд в Мраморном море. Измученным людям не разрешили сгружаться в Константинополе, и на пароходах продолжались та же давка, грязь, моральное разложение и общий голод. Сгрузили только больных, раненых и гражданских беженцев, а затем и строевые казачьи части. Через день после этого пароход с чинами Добровольческой армии отправили в Галлиполи – город, разрушенный землетрясением и бомбардировкой.

В Константинополе члены Донского правительства несколько раз собирались на заседания, но работы не было, и 16 декабря 1920 года правительство было расформировано. Я с другими министрами остался без дела и, следовательно, без жалованья.

Я организовал в Константинополе сельскохозяйственную колонию, куда под начальством есаула Козлова поместил рабочих казаков. Вскоре открыл вторую колонию и совсем маленькую третью колонию. Сеяли, сажали, косили и прочее. В первой колонии построили казино, которое хорошо посещалось турками и греками.

Чтобы улучшить пищу рабочим, я поехал на корабль, где жил главнокомандующий генерал барон Врангель, и просил его начальника штаба, генерала Шатилова, моего однополчанина, обратиться к французам за продовольствием для нашей колонии – консервами и другими продуктами. Генерал Шатилов сказал, что несколько раз просил об этом французов, и ни одного раза они не исполнили нашу просьбу. «Попробуй сам попросить, хотя считаю, что это безнадежно». Я надел орден французского Почетного легиона и поехал во французское консульство. Меня там приняли с почетом, часовые отдавали честь, все обращались со мной как с начальством. На мою просьбу дать продовольствие для колонии немедленно дали согласие и снабдили бóльшим количеством, чем я просил. Генерал Шатилов был очень удивлен.

Приехала с Лемноса жена с дочерьми, и мы наняли квартиру у греков. Хозяйка-гречанка предупредила нас, чтобы мы не выбрасывали сор и не выливали помои из окна на улицу. На наше удивление она объяснила, что здесь всегда так делали, а вот приехали англичане и французы и запретили это.

В городе бросается в глаза обилие собак. Оказывается, собаки у турок – священные животные и никто не смеет их обижать. Иногда собака лежит посередине улицы, и извозчики бережно ее объезжают. В Мраморном море есть необитаемый Собачий остров. Как-то свезли туда всех бродячих собак – и они там постепенно съели друг друга.

Вскоре приехал к нам чиновник из французского посольства, привез письмо и посылку с бельем из Парижа от Тостивен, у которых я столовался в Макеевке, и с приказанием от своего начальства немедленно предоставить мне во французском посольстве хорошо оплачиваемое место. Я ответил, что не могу принять, так как плохо знаю французский язык. «Да не надо хорошо знать, будете писать, вести книги». – «Нет, очень вас благодарю, но принужден отказаться». – «Тогда дайте нам письменный отказ: мы не имеем права не дать вам место». Повез меня в посольство, где я расписался в отказе.