Убийство Моцарта - Дэвид Вейс

– Не удивляйтесь, если квартира Бетховена покажется вам неопрятной и запущенной, – говорил Гроб. – Всем известно, что экономки у него не уживаются. И он без конца меняет квартиры. Переезжает каждый год, иногда по несколько раз. Будьте осторожны в разговоре с ним. Самые невинные вопросы могут вызвать неожиданную бурю. Но не держитесь слишком робко или излишне подобострастно. Показывайте свое уважение, но явного восхищения и преклонения не проявляйте, он этого не любит. И запомните, когда дело дойдет до денег, торгуйтесь. Бетховен к этому готов.

Мыслимо ли торговаться с Бетховеном! В руках Джэсон сжимал сверток с бутылкой» самого лучшего вина, какое ему удалось купить. Он собирался преподнести его Бетховену; Эрнест сказал, что Бетховен неравнодушен к хорошему вину.

Чтобы избежать объяснений на бумаге в присутствии композитора, он приложил к подарку записку: тост за его здоровье. Эрнест предупредил, что Бетховен стесняется своей глухоты.

По дороге к дому Бетховена Джэсон все больше сознавал, как много зависит от того, удастся ли ему уговорить композитора принять заказ на ораторию. Только тогда им не будет грозить дальнейшая слежка Губера.

Прежде чем постучать в дверь, Гроб объявил:

– Господин Пикеринг только что переслал мне четыреста гульденов от имени бостонского Общества Генделя и Гайдна – плату за ораторию господину Бетховену. Господин Пикеринг пишет, что деньгами я должен распоряжаться по собственному усмотрению.

Не успели Джэсон с Деборой выразить свое удивление таким недоверием со стороны Пикеринга, как им отворил дверь молодой человек лет тридцати в синем модном сюртуке.

Гроб представил его как «господина Шиндлера».

Шиндлер ожидал их прихода, – он вручил Джэсону свою визитную карточку, на которой золотыми буквами было написано: «L'ami de Beethoven». И тут же повел гостей вверх по каменной винтовой лестнице на второй этаж, предупреждая на ходу:

– Бетховен не слышит даже крика, поэтому приготовьтесь писать. – Перед дверью комнаты Шиндлер вручил каждому по тетради и большому карандашу.

Деборе было непонятно их назначение. Но Гроб стал что-то писать, и Джэсон последовал его примеру:

«Уважаемый господин Бетховен, позвольте выразить вам благодарность за то, что вы согласились нас принять. Ваша симфония ля мажор произвела на меня глубочайшее впечатление, и я сочту за великое счастье познакомить с нею Бостон и всю Америку».

Бетховен не слышал, как они вошли, хотя ожидал их прихода. Он сидел за фортепьяно, устремив взгляд в окно на деревья в саду, погруженный в глубокую задумчивость.

Джэсон с Деборой остановились у двери, а Шиндлер направился к Бетховену известить об их приходе, и Джэсон воспользовался возможностью незаметно его разглядеть.

Какой у него воинственный вид, мелькнуло у Джэсона Одна рука Бетховена была сжата в кулак; большая мужественная голова выглядела внушительно, подбородок выдавался вперед так, что нижняя губа прикрывала верхнюю. Решительность и непреклонная воля чувствовались во всем его облике.

Другой рукой Бетховен нежно поглаживал фортепьяно. Во внешности Бетховена было что-то противоречивое, подумал Джэсон. На первый взгляд композитор казался даже уродливым. Смуглое лицо было все в щербинах от оспы, как у многих людей его поколения, и в то же время щеки горели здоровым румянцем. Черты лица, тяжелые и крупные, казались грубыми: небольшой приплюснутый нос, резко очерченные скулы, глубокие складки у рта, маленькие глубоко сидящие глаза. Но когда Шиндлер коснулся плеча Бетховена, давая понять, что гости прибыли, выражение лица композитора тут же изменилось. Карие глаза оживились при виде молодой красивой женщины и ее спутника, тоже молодого и привлекательного. Молодость и красота магически подействовали на Бетховена и лицо его сразу сделалось приветливым.

Джэсон протянул Бетховену свой подарок с приложенной запиской: «С уважением господину Бетховену» и ту, что написал у двери, – и Бетховен просиял.

В порыве чувств он вдруг поднялся из-за фортепьяно и взял бутылку в руки с той же нежностью, что прежде гладил клавиши.

– Вы явно не краснокожий индеец и не дикарь, – сказал он. – Так давайте выпьем за ваше здоровье. Принесите-ка нам стаканы, Шиндлер.

Шиндлер поспешил исполнить приказание Бетховена, а Джэсон отметил, что композитор гораздо ниже ростом, чем он предполагал, плотного сложения, грузный и квадратный. А когда Бетховен подошел к Деборе и галантно поцеловал ей руку, стала заметна его легкая хромота Джэсона поразил лоб композитора, необычайно большой, свидетельствовавший о незаурядном уме. Улыбка сделала его лицо неожиданно мягким, а интерес, который вызвали у него посетители, придал его лицу живость и привлекательность. Казалось, обаяние его личности взяло верх над качествами, заданными природой, даже над самыми непривлекательными, и его внешность обрела ту значительность и достоинство, которые невольно покоряли.

– Почему вы не предупредили, что меня посетит столь прелестная молодая дама? – пожурил он Гроба. – Я бы позаботился о своей наружности. Мужчине не пристало уподобляться павлину, но красотой пренебрегать не следует.

Повернувшись к Деборе, Бетховен спросил:

– Вы любите музыку?

Она, не колеблясь, написала: «Да».

– И вам тоже понравилась моя симфония?

«Да, очень. Я рада, что мне посчастливилось ее услышать».

Бетховен широко улыбнулся, но тут же, погрустнев, пробормотал:

– В Вене теперь почти не исполняют мою музыку. В моде одни итальянцы, а Россини почитают чуть ли не за бога. Неужели и в Америке то же самое?

«У нас знамениты Гендель и Гайдн. А также Бетховен», – написал Джэсон. Он с удовлетворением отметил, что его немецкий язык от постоянной практики заметно улучшился, и ему не доставляло труда понимать Бетховена.

Бетховен был явно польщен замечанием гостя.

– Я тоже преклоняюсь перед Генделем, – начал он, но вернулся Шиндлер со стаканами. Бетховен пригласил Дебору и Джэсона за большой квадратный дубовый стол, не обращая внимания на Гроба и Шиндлера.

Дебора, смущенная подобным отношением хозяина, взяла того и другого под руки, желая усадить их рядом с собой. Ее поразило равнодушие Бетховена к соблюдению приличий. Интересно, подумала она, куда же Шиндлер поставит стаканы и бутылку. На столе в беспорядке громоздились книги, тетради для записей, ноты, чернильницы, перья и карандаши, тут же лежала старая ржавая слуховая трубка, явно вышедшая из употребления. Но Бетховен сдвинул все предметы к центру стола, что еще больше увеличило беспорядок, и повелительным жестом приказал Шиндлеру поставить стаканы и вино на стол.