Дремучие двери. Том II - Юлия Иванова

Ложь воплотилася в булат; Каким-то Божьим попущеньем Не целый мир, но целый ад Тебе грозит ниспроверженьем…

Все богохульные умы, Все богомерзкие народы Со дна воздвиглись царства тьмы Во имя света и свободы!

Тебе они готовят плен, Тебе пророчат посрамленье, — Ты — лучших, будущих, времен Глагол, и жизнь, и просвещенье!

О, в этом испытанье строгом, В последней, в роковой борьбе, Не измени же ты себе И оправдайся перед Богом…

/Ф. Тютчев/

«Русские искания носят не душевный, а духовный характер. Русский народ, по своей вечной идее, не любит этого земного града и устремлён к Граду Грядущему, к Новому Иерусалиму, но Новый Иерусалим не оторван от огромной Русской земли, он с ней связан, и она в него войдёт. Для Нового Иерусалима, необходима коммюнаторность, братство людей, и для этого необходимо ещё пережить эпоху Духа Святого, в котором будет новое откровение об обществе. В России это подготовлялось». /Бердяев/

Партийный аппарат Иосифа был скрепляющим цементом Антивампирии. Помни: хищники отбирают тебя у Бога!

Христианская любовь в действии: разглядеть в каждом Образ и Замысел Творца и помочь его осуществить. В этом и РЕВОЛЮЦИЯ СОЗНАНИЯ.

«Завтра будет меньше, потому что больше было вчера…»

Если б историческое зло не наказывалось Богом через людей /революции, войны, катастрофы/, то зло поглотило бы мир. Господь попускает зло уничтожать злом. Отходит в сторону, чтобы гангстеры в тёмной комнате перестреляли друг друга.

Лишь прорыв в вечность проясняет смысл исторического процесса, ибо время — вселенская болезнь к смерти, победа над которой и является смыслом человеческой жизни. Здесь люди являются сопричастниками Спасителя, победившего смерть, «смертию смерть поправшего» своим крестным подвигом. Сопричастность Христу является личным выбором каждого, даром свободно, самому решать свою судьбу в вечности. «Остановись мгновенье»! — тоска по НАСТОЯЩЕМУ, по полноте бытия, которого нет в историческом времени. Есть лишь иллюзия консерватизма /прошлое/ и иллюзия прогресса — /будущее/. Творчество — выход из исторического времени, прорыв в вечность.

«Рукописи не горят». Пророчества — победа над временем.

Бесконечность экзистенционального времени качественная, а не количественная. Равно как и Царствие, и ад — качественные состояния, а не количественные.

«Между двумя метаисторическими явлениями Христа лежит напряжённое историческое время, в котором человек проходит через все прельщения и порабощения.

История переходит в царство свободы ДУХА. Величайшие испытания человека и опыт прельщений выводят избранных к жажде свободы в Боге. Прогресс — целиком во власти смертоносного времени… Конец истории — конец исторического времени». /Н. Бердяев/ Победа соборности над муравейником, творческая реализация человеческой личности в Образе и Замысле. Самость — муравейник — соборность — Богочеловечество в Доме Отца. Таковы ступени перехода из времени в вечность.

Напрасный труд — нет, их не вразумишь, —Чем либеральней, тем они пошлее,Цивилизация — для них фетиш,Но недоступна им её идея./Ф. Тютчев/

Личность переживает историю мира как свою. Берет на себя ответственность за все происходящее, восстаёт против рабства исторического процесса не для самоизоляции, а для принятия его в свою бесконечную субъективность. Мы ответственны за всё. Невечное бессмысленно и должно быть преодолено, — говорит РЕВОЛЮЦИЯ СОЗНАНИЯ, — Перестать быть в рабстве у временного мира, прорваться в Царство Свободного Духа, добровольно подчинившись Воле Творца. Нужно стремиться к тем внешним изменениям в мире, которые прокладывают путь ко внутренней РЕВОЛЮЦИИ ДУХА.

СВОБОДА — не права человека, а обязанности реализовать свою личность в Образе и Замысле. Как ступень к свободе всякая личность — микрокосм в потенциальном состоянии «по образу и подобию», сама вершащая свою судьбу.

«Мы спасёмся, выйдем, но как бы из огня…» «Не бойся, малое стадо».

Памятным было знаменитое противостояние на Васильевском спуске. Случайно оказавшись поблизости в центре по делам, Иоанна поняла по обилию милиции — что-то происходит. Оставила во дворе машину и пошла поглазеть.

Толпа, разделённая надвое шаткими заграждениями, милицией и небольшим пространством, ощерившись, стенка на стенку, грозно гудела, как два роя над одним ульем. Как две тучи с противоположными зарядами. Сближались, высекали молнии оскорблений, лозунгов, проклятий и снова откатывались друг от друга. Белоголубые и краснокоричневые, демократы и оппозиция, новые и старые русские, «эти» и «наши». Ещё недавно единый советский народ, а теперь враги непримиримые. Так это было по-русски, злобно, страшно, и вместе с тем как-то по-разбойничьи весело, с гиканьем и свистом. Кто кого. Русская рулетка, азартная смертельная игра над пропастью. Разница была в цвете флагов, в одежде — у «наших» беднее. В возрасте, в выражении лиц.

«Вот и я — злобная красная бабка», — усмехнулась Иоанна, продираясь вперёд, поближе к заграждению, пряча лицо от вездесущих теле- и видеокамер. «Красная» бабка в куртке и платке /она обмотала лицо шарфом/. «Наша». Может, и не целиком за этих, но наверняка против тех. Разрыв со своим классом или со своей «классовой прослойкой», как учили в школе… Сжатая со всех сторон локтями, спинами, боками, она растворилась в толпе, в её злой, сдавленной хлипкими барьерчиками энергии, выплёскивающейся время от времени выкриками, свистом.

— В отставку!.. Под суд!.. Вся власть Советам! Советский Союз!

Она вместе со всеми горланила — то со стадным болезненным наслаждением сливаясь с толпой, отдаваясь её кипящей стихии, жаждущей выплеснуться через заграждение и обрушиться на «тех» — «торгашей», «ублюдков», «дерьмократов», «продажных интеллигентов»; то какого отрешённо сознавая, что, если это действительно произойдёт и толпа опрокинет заграждение, первые ряды будут наверняка затоптаны. Так это и бывает — неудержимая сила заставляла её вопреки инстинкту самосохранения пробираться всё ближе к составленным вместе барьерам, туда, где также плечом к плечу стояли омоновцы в камуфляже. Теперь она уже могла разглядеть в полутьме и противника — много молодёжи, почти все поддатые, есть и пенсионеры, как она. И тоже не боятся.

— Коммуняк на свалку истории! Мумию из мавзолея!..

— Господи, мы все больны, — думала она, — Бесноватые. Нас отчитывать надо, «Петра Могилу» над нами читать… Ну хотя бы эта, в седых кудряшках — её-то какой свободой соблазнили? Сын-коммерсант? Внук в загранколледже? Просто зомбирована сериалами?

— Нонка с Пятницкой, — будто читая ее мысли, сообщил сосед, дыхнув смесью перегара и лука, — «Роялем» торгует.

— Каким роялем?

— Да спиртом. Разбавляет и косит под водяру. Нары по ней плачут.

— Ну ты, самогонщица! Почём Родину продала, тварь пахлатая?

Та огрызнулась в ответ совсем уж нецензурным.

— Ель-цин! Ель-цин! — скандировали белоголубые.

— Ой, смотрите, Павка! — вдруг восторженно пискнула рядом тётка, указывая на группу телевизионщиков в проходе, — Павка Кольчугин! Павка, к нам!..

Действительно, неизвестно откуда взявшийся Антон, постаревший, но всё ещё узнаваемый, спортивный, элегантный; фирменно упакованный, болтал со знакомым оператором, попыхивая сигаретой.

С каких небес он свалился? Иоанна невольно отвернулась. Тени прошлого, зачем?.. Господи, как давно это было, совсем в иной жизни…

Какой-то парень из «бёлоголубых» перелез через барьер и, обнимая, тянул Антона к своим, где махали приветственно ещё какие-то «крутые». Тот упирался, пытался что-то записать в блокнот.

— К нам, Павка! — снова закричала тётка, — Народ, вот он, здесь! Эти — предатели, иуды! К нам!..

— Пав-ка!.. Пав-ка!.. — подхватили краснокоричневые. Для них он был «Павкой Кольчугиным», символом силы, славы и правды прежней жизни, всего в одночасье утерянного. Их Робином Гудом, последним защитником. Прошлым, настоящим и будущим, спасением и надеждой, опорой и оправданием. Иоанна разом осознала это и, затаив дыхание, следила за происходящим.

Это было драматично; потрясающе и необычайно важно, в том числе и для неё. Экзамен, проверка на прочность… Оправдание её, их с Денисом долгих споров, записей, мытарств по худсоветам и съёмкам. И ещё чего-то очень важного, чего она пока не могла сформулировать.

— Антон, Кравченко! Сюда! — махали «белоголубые».

— Пав-ка! Пав-ка! — ревели «товарищи».

Одни звали актёра Кравченко, прилетевшего на пару недель в Москву. Другие — былую славу, совесть и непобедимость распинаемой ныне Родины, залог её грядущего воскрешения. Бессмертного своего Павку.

Антон, видимо, тоже смутно это осознавал и стоял, растерянно улыбаясь, поглядывая то направо, то налево.