Еще шла война - Пётр Львович Чебалин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шугай подозрительно посмотрел в сторону Королева: ты небось донес? Но смолчал.
— Думаю, что страх за свой престиж, — ответил за него Туманов. — А приписки тоже делал не из страха перед Чернобаем, а из побуждений чистой совести?
— Это было за все время один раз, — не поднимая глаз, глухо отозвался Шугай, — и то не по моей вине, статистик напутал.
Но секретарь уже говорил Королеву:
— Партбюро надо было сразу созвать, привлечь к ответственности за обман государства. — Королев промолчал. — Вовремя не пресекли, а товарищ Шугай решил, что он здесь владыка и может делать все, что ему вздумается.
Шугай хотел что-то возразить, даже привстал с места, но Туманов остановил его:
— Вот и сейчас: не чувствуется, что ты пришел в партком. Ты здесь случайный гость. Посидишь, отогреешься, не высказав своих сомнений. Даже не разделся. Слава богу, хоть шапку снял.
Шугай, как бы ища защиты, взглянул на Королева:
— А мы советуемся… по многим вопросам.
— Но чаще все делаешь сам, в одиночку. Приписку, например, — опять уколол его секретарь едким взглядом.
— Далась вам эта приписка, Петр Степанович, — с оттенком досады сказал Шугай, — я ведь давно все, что приписал, покрыл с лихвой.
— Ты покрыл? — иронически покривился Туманов. — Куда ни кинь, всюду ты. Послушал бы тебя сторонний человек, а потом бы у него спросили: на какой шахте был? На шахте Шугая. Кто там хозяин? Ясное дело — Шугай. А как его люди работают? Люди у Шугая по струнке ходят, во как держит! — и показал крепко сжатый кулак. Туманов еще походил и опять продолжал: — Ты думаешь, о тебе люди другое говорят? Нет! Именно таким они тебя и считают. Все знают, что ты за человек: перед гитлеровцами устоял, постоянно жил, как сам говоришь, на мушке у врага. Тебе сам черт не страшен, а тут вдруг испугался бы простого труженика, мирного человека! Люди терпят твои окрики потому, что относятся к твоему прошлому с уважением.
Шугай молчал, свесив голову.
— Если бы ты, Николай Архипович, был один такой, куда ни шло, — говорил Туманов, — а то ведь, начиная с десятника и выше, все администрируют, покрикивают, запугивают. Когда с такими ретивыми начальниками начнешь говорить, они в один голос, вот как ты, отвечают: идет война, не до нежностей… Будто война дала им права творить беззаконие и бездушно относиться к человеку…
Перед отъездом Туманов заглянул на минутку к Арине Федоровне. Растроганная, она собралась было накрывать на стол, но Петр Степанович замахал на нее руками:
— Спешу как на пожар, — он взглянул на часы. — Через час двадцать у меня встреча с секретарем обкома, а дорога теперь сама знаешь какая.
Но Арина Федоровна все же малость задержала его. Стала выспрашивать о докторе Берестове, о жене Юлии, скоро ли приедет.
Под конец Туманов рассказал об инструкторе Битюке.
— Как он ни увертывался, а все же его разбронировали. Теперь, наверно, уже на передовой.
— Пускай повоюет, — бесстрастно сказала Арина Федоровна и, словно тут же забыв о Битюке, спросила:
— Скажи, Степанович, говорил с нашим?
— Говорил, — догадываясь, кого она имеет в виду, ответил он.
— Ну и что?
— А почему не спрашиваешь, как с ним говорил?
— Знаю, как ты умеешь говорить с такими, потому и не спрашиваю. Ершится?
— Ясное дело. Партизанская струнка сказывается.
— По-моему, секретарь, с такими надо пожестче, тогда они будут к людям добрее, ласковей…
В дороге Туманов думал над словами старой большевички: к людям надо быть добрее, ласковей… Права, тысячу раз права! В ласке, пожалуй, в данное время никто не нуждается, а вот внимание, заботливость — этого не хватает. Когда он выговаривал начальнику «Коммунара», считал, что делал правильно, но в душе больше всего винил управляющего трестом Чернобая. Это его школа, результат его метода руководства. Люди на все готовы, раз война. Готовы и в неразминированные выработки лезть, брать уголь в опасных местах, идти работать в забой с больным сердцем, с язвой желудка. Но иногда надо и удержать! Туманов редко встречал людей, которые жаловались ему на «мелочи жизни». Он сам их видел, и нельзя было не видеть — слишком все было явным, бросалось в глаза. А вот то, что сказала забойщица Пелагея: «Нам бы вместо обушка — отбойные, вмиг бы засыпали угольком фашистскую глотку». Или «Скорее бы электровозы забегали, заработали врубовые», — об этом все говорят. Как же можно быть черствым к таким людям?
Думая, Петр Степанович все время мысленно возвращался к Чернобаю. Он, он во многом виноват! Когда стало известно, что управляющий решил уволить главного инженера Круглову, вызвал его к себе. Состоялся серьезный разговор. И до этого он ни один раз предупреждал Чернобая, чтоб не администрировал. Требовать — это не значит запугивать, грубить. Чернобай как будто соглашался, но продолжал руководить по-своему.
Вот и решай, как с ним быть. А знал: надо с чернобаевщиной кончать, и чем скорее, тем лучше.
Часть третья
ГЛАВА ПЕРВАЯ
I
Партийное отчетно-выборное собрание затянулось допоздна. После доклада начались прения. Они длились вот уже более часа. Накал критики сказался сразу же. Опустив голову, точно все, что говорилось, нестерпимо обжигало, Шугай круто побагровел, и мелкий пот выступил у него на лбу.
Обернувшись к секретарю горкома, он, деланно веселея, подмигнул:
— Здорово дают! — И тут же спросил: — А случаем не перегибают, как думаешь, Петр Степанович?
— Все правильно!
— Правильно-то правильно. Да только критиковать надо с пользой. А то они Шугаю синяков да шишек понаставят, а дело от этого не покрасивеет.
Шугай низко наклонился к столу и стал торопливо что-то записывать в блокнот, как бы всем своим видом говоря, что ничего, мол, в долгу не останусь, мне тоже предоставят слово.
Королев искоса поглядывал на него.
— Ты когда выступаешь, Николай Архипович?
— Успею еще. А что?
— Просто спросил.
Но Королев спросил неспроста. Он знал, что выступление начальника шахты разожжет еще больший огонь критики.
С трибуны допекал Шугая председатель шахткома Горбатюк.
— …Товарищ Шугай, можно сказать, и пропадает в шахте. А мог бы выкроить какой час и поинтересоваться, как живут люди. Трудностей у них хоть отбавляй, об этом всем известно, но есть
