Ясень и яблоня, кн. 2: Чёрный камень Эрхины - Елизавета Дворецкая

Когда к полудню оставшиеся в живых пришли в себя и стали способны оценить обстановку, выяснилось, что победу Девы Гроз принесли все-таки побратимам. Корабли квиттов почти все разбились о скалы, большая часть их дружин утонула, а оставшиеся были обезоружены и подавлены до полной неспособности сопротивляться. Несколько квиттингских кораблей вынесло через устье фьорда в море, и больше они не давали о себе знать. Эйрёд конунг с большей частью своей дружины оказался заперт во внутренней части фьорда – между вершиной, где стояли несколько приберегаемых на крайний случай кораблей Эрнольва ярла, и Конунговым причалом, которым снова владели фьялли.

Кюна Хёрдис немедленно водворилась в опустевшем Аскегорде, который не пришлось даже отбивать. Торварда перенесли в дружинный покой и уложили; рану его перевязали со всем возможным искусством, кюна Хёрдис сидела над ним, гордая и величавая, уверенная, что самую страшную угрозу она от него отвела и теперь его выздоровление – дело времени.

Роллауг Зашитый Рот остался почти невредим, не считая легкой раны под локтем, и вдвоем с Эрнольвом ярлом деятельно занялся наведением порядка. Эрнольв ярл отправился на переговоры с Эйрёдом конунгом. Тому не слишком хотелось признавать поражение, но положение его, зажатого на воде чужого фьорда, между вражескими кораблями, даже без возможности выбраться на сушу, было безнадежно. Эрнольв ярл, по природе человек миролюбивый и великодушный, предложил ему перемирие и безопасность до тех пор, пока Торвард конунг придет в себя и сумеет принять достойное решение.

Фьялли вновь завладели своими домами: вместе с подкреплением из глубины побережья они собирали вдоль берега, на причалах, на камнях перевернутые и поломанные корабли, вытаскивали трупы, ловили растерянных квиттов и тиммеров. Пленных рассаживали по пустым корабельным сараям.

Самой знатной добычей был, пожалуй, «Черный Бык»: подцепив крючьями с лодок, его доставили на Конунгов причал, выволокли на песок и там торжественно «отрубили ему голову», срубив бычью голову со штевня.

– Братья Хродмаринги оба ранены, брат мой Сигвальд ранен, а Хродлейв, сын Альвора, погиб! – с грустью докладывал Халльмунд кюне Хёрдис. – Всего не меньше сотни мы потеряли, это только те, про кого я знаю…

Ночь наступила, но почти никто не спал, несмотря на усталость. Всю ночь по обоим берегам фьорда горели костры, в которых сгорали обломки кораблей, люди ходили из дома в дом, искали друзей, родичей и соседей, где-то радовались победе, где-то рыдали над погибшими.

Стало светать. На площадке причала у Пологого Холма тоже догорал костер: дозорные дружины Эрнольва ярла стерегли стоявшие неподалеку корабли тиммеров. Но никто почему-то не заметил, откуда взялись над самой водой две небольшие женские фигуры. Внезапно обнаружив их всего-то шагах в десяти, хирдманы с Аринлейвом во главе не могли понять, как эти две девушки попали в воду, что они там делают между камней…

Две такие похожие, как сестры-погодки, совсем молодые, невысокие ростом светловолосые девушки всем казались очень знакомыми, но никто, даже сам Аринлейв, не мог, в каком-то странном полузабытье, сообразить, кто же они. Одна из них была, казалось, без сознания и бессильно висела на руках у другой, которая тащила ее из воды на берег, выбиваясь из сил, путаясь в мокром платье, а светлые волосы бесчувственной девушки волочились по песку и цеплялись за камни.

Кто-то дрогнул; кто-то хотел помочь, но странное оцепенение, похожее на пресловутые «боевые оковы», не давало сдвинуться с места.

Наконец девушка справилась и вынесла подругу на песок. Там она опустила ее и встала рядом на колени. Нагнувшись, она то ли дышала ей в лицо, то ли что-то шептала, потом поднялась… оглянулась на замерших мужчин и сделала легкий знак рукой: ну, что же вы?

И вот тут все ее узнали. Даже более молодые, из тех, кто никогда не видел Сольвейг Старшей, тотчас же догадались, что это она. Только она могла быть так проста и так прекрасна, только у нее белое лицо дышало такой добротой и заботой, оставаясь при этом отстраненным, призрачным, неживым…

Она улыбнулась, потом шагнула в волны и исчезла. Она ушла назад, в ту стихию, которая вот уже двадцать семь лет была ее домом, но не вытеснила из памяти прежнего дома, земного.

…Сэла открыла глаза и увидела над собой… небо. Она точно знала, что умерла, потому что бросилась в воду с обрыва на глубину в десять локтей, а черный камень с неудержимой силой тянул ее вниз. Она украла его у истинной хозяйки, много лет питавшей его своей силой, и он отомстил ей.

Она умерла, она попала в другой мир, где воздух был густ и плотен, как вода, где царил вечный мрак и золото в палатах Эгира служило вместо светильников. В доме с неоглядно широкими стенами шел пир, и она ходила между длинными столами, где сидели какие-то огромные люди… или великаны. Она тосковала, потому что помнила другой мир, она просила отпустить ее, и Сольвейг, ее сестра и подруга, просила вместе с ней. Ей говорили, что она умерла и не может вернуться, а она отвечала, что это ничего не значит, потому что ведь каждый человек умирает и рождается вновь – множество раз. И если уж она принесла им, владыкам моря, «глаз богини Бат» – порождение тьмы, то отчего же им не разрешить ей возродиться прямо сейчас – и в том же самом теле? А то же самое тело ей очень нужно – ведь их, живых, в этом теле, собственно, двое, и она ни за что не хотела бросить этого, второго…

И наконец их отпустили: Сольвейг взяла ее за руку и повела по тропам подводных течений вверх – к небу… или к поверхности воды.

Она лежала на площадке Пологого Холма, на которую тысячи раз в своей прежней жизни выпрыгивала из маленькой лодочки или с борта большого боевого корабля. Мокрая одежда и мокрые волосы опутали ее тяжелыми холодными оковами, но воздух, легкий воздух земли свободно входил в грудь, а небо наверху было еще более глубоким и беспредельным, чем пучины Эгира. Она опять очнулась дома, в Аскефьорде. И опять над ней склонился брат Аринлейв, который почему-то плакал, глупо размазывая слезы по носу – в первый раз за последние пятнадцать лет…

Когда Торвард впервые пришел в себя, ничего особенного увидеть ему не удалось, потому что он лежал лицом вниз. Надо же, тролли б их побрали, угораздило получить рану на спине – доказывай потом, что это они зашли сзади, а не он повернулся к ним в бою спиной… Голова шевелилась, хотя и болела. С кем он дрался, вспоминалось с трудом, туалы, улады и квитты перемешались и катались одним глупым суматошным клубком.

Когда его наконец подняли и перевернули, возле лежанки он увидел лица кюны Хёрдис и Сэлы. Как две норны, старая и молодая, они сидели и смотрели на него. Появлению Сэлы он не удивился, хотя теперь и помнил, что мать сообщила ему о ее якобы смерти. Поверить в ее чудесное, неважно каким образом свершившееся спасение удалось быстрее и легче, чем в ее гибель.

– Приветствую тебя, Торвард конунг, сын мой, ты родился заново! – сообщила ему кюна Хёрдис с самым торжественным видом.

– Кхм! – только и ответил конунг фьяллей, пытаясь прочистить горло и вспомнить хоть какие-нибудь слова.

Сэла поднесла к его рту деревянную чашку с водой и помогла глотнуть; Торвард поднял левую руку – правая не двигалась – и вцепился в чашку, прижав и ее пальцы. Он жадно глотал воду, проливая на грудь, потом оторвался, перевел дыхание и вопросительно посмотрела на Сэлу. Она не была бы его норной, если бы не понимала, что ему нужно.

– Аскефьорд наш, – сказала она. – Ты дома. Бергвида тролли унесли, Эйрёд конунг заперт между Медвежьей Долиной и Пологим Холмом. Роллауг жив, Халльмунд тоже. Про кого тебе еще сказать?

– Лучше ему узнать про себя самого! – вмешалась кюна Хёрдис. – Ты чудом выжил, Торвард конунг, сын мой! Собирайся с силами, они тебе теперь понадобятся. Эрхина прокляла тебя. Я, твоя мать, едва-едва успела переломить ее проклятье. Я дала тебе возможность сопротивляться ему, но все дальнейшее зависит от тебя самого. Отныне любовь твоя будет отравлена ненавистью, радость горечью, а победа досадой, и только от тебя зависит, сумеешь ли ты первое добыть из второго!

– И ничего теперь не выйдет из моего замысла женить тебя на Гроа! – вздохнул Роллауг, не такой веселый, как обычно. – Ведь теперь тебе можно любить только тех женщин, которые тебя ненавидят, а мне совсем не нужно, чтобы тебя ненавидела сестра моей жены! Ну, тут ей нашелся еще один жених. Это кюна Хладгуд придумала: раз уж мы поймали в силок старого Эйрёда конунга, может, нам заодно его женить? Не так уж он еще и стар, на самом-то деле. Я дам ему другую девушку взамен той, что мы с тобой утопили, и впредь он будет осторожнее размахивать своим мечом. А может, и сыном успеет обзавестись напоследок. Не Бергвиду же, в самом деле, Тиммерланд оставлять!

Но все это едва ли доходило до сознания Торварда. Эйрёд конунг и йомфру Гроа, даже Эрхина сейчас казались чем-то далеким и невнятным. Он все еще держал руку Сэлы вместе с чашкой и смотрел ей в лицо. Из всего, что он видел, слышал и вспоминал, это лицо было важнее всего. Она единственная сказала что-то важное. Аскефьорд наш… Или – наш Аскефьорд… Эти слова и были тем якорем, который удержал его на берегу. Ты дома… Да, теперь он дома. Дома ли? В нем сломалось что-то важное. Его судьба была обломана чьей-то сильной рукой, и его надолго отбросило от берега.