На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг. - Андрей Владимирович Николаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В качестве рабочего по кухне мне выделили только одного солдата. Правда, это был Кажихметов, казах из степановского взвода.
– Этот косоглазый буйвол, – сказал мне, подмигивая повар, – потянет за отделение. Корми только. Ты обалдеешь, лейтенант, когда сам увидишь, сколько же он жрет.
Кажихметов стоит тут же и самодовольно ухмыляется, глаза его стали щелками, а физиономия лоснилась, будто смазанная маслом. Роста он громадного, широк в плечах, с бычьей шеей. Под носом, над вывороченными чувственными губами, торчат редкие черные усы, прямые как проволока. Солдаты из соседних подразделений приходят смотреть на то, как он усаживается перед котелками с пшенной кашей. Это ему льстит, и он ест пшенку самодовольно, напоказ. Окончив есть, смачно срыгивает и говорит «якши».
Я спрашиваю: как он жил дома, у себя на родине, и что там ел?
Кажихметов зажмурился от удовольствия, зацокал языком и как-то по особенному самозабвенно произнес свое «якши».
– Якши дом жил, карошь. Три жена имел. Утра рана одна миска бишбармак ел. Такой миска – и, разведя руки в стороны, показал размер миски. – Карошь бишбармак. Рыс бишбармак. Пшонка йок. Рыс якши. Рыс. Бела рыс. Барашка, жирна барашка, якши барашка. – Кажихметов, казалось, весь ушел в воспоминания. – Один миска бишбармак ел – один жена спал. Другой миска бишбармак ел – другой жена спал. Третий миска бишбармак ел – третий жена спал.
– Когда же ты работал? – спрашиваю я Кажихметова.
– Зачем работал? – искренне удивляется он. – Три жена работал.
Окружающие смеются. Смеется и сам Кажихметов, скаля крепкие, желтые зубы. Он явно доволен и польщен вниманием.
– А ты что, лейтенант, думаешь, – хохоча во все горло, кричит повар, – над тремя бабами враз трудиться мало сил нужно?! Только такой буйвол и справится.
На землю спускается весенний сумрак, после сытного ужина клонит в сон.
– Ложись, лейтенант, – слышу я издали голос повара, – завтра рано вставать. Тебе при закладке быть полагается.
Спать ложимся в каптерке – там для дежурного офицера стоит топчан с тюфяком и трофейным одеялом.
27 апреля. С рассветом повар будит меня. С трудом продираю глаза, иду на ручей умываться. Кажихметов шурует под котлами. Повар вскрывает жестяные коробки с американской колбасой, сбрасывает нежные розовые поленья, подернутые тонкой пленкой трепещущего желе, в один из котлов с кипятком. Обваренная колбаса извлекается из чана, режется на порции, а получившийся нежирный бульон заправляется крупой и поджаренным шпиком. Похлебка к завтраку готова. Из рот идут старшины, по траншеям и балкам тянутся вереницы солдат с котелками и термосами за спиной.
Завтрак готов. Но пока врач не снимет пробы, раздачи не будет. Солдаты знают порядки – рассаживаются на солнечной стороне оврага, курят, ведут негромкие беседы и терпеливо ждут.
Приходит врач, и повар сервирует стол на двоих: на белой простыне две алюминиевые миски с похлебкой, по солидному куску отварной колбасы, изрядному ломтю черного хлеба, а в кружках водка. Повар угодливо вытирает грязным фартуком две алюминиевые ложки:
– Товарищ военврач, товарищ дежурный, пожалте на пробу.
Врач и я садимся за стол. Повар стоит рядом и нахально смотрит, как мы едим. Он знает: все будет как надо. Но раз положено играть в такую игру – он ничего не имеет против. Мы едим молча. Наконец врач задает ритуальный вопрос:
– На сколько заправляли?
– Слава богу, сегодня без потерь, – бойко выпаливает повар.
– Давай журнал и начинай раздачу.
Этих заветных слов только и ждут солдаты. У котла быстро выстраивается очередь. Старшины в каптерке получают хлеб, водку, колбасу. Заперев каптерку, повар идет к котлам. Он знает в лицо каждого солдата, но не нальет до тех пор, пока старшина не крикнет «на девять» или «на двенадцать». Раздача закончена. Кажихметов уминает свои котелки. Потом еще выскребает и вылизывает кухонный котел, наливает в него горячей воды, скребет и моет и заливает свежей водой к обеду. Пока вода кипит, наш кухонный батыр пилит и колет дрова, таскает воду, следит за огнем и так весь день до смены. Сегодня мой приварок поделят товарищи, хлеб оставлен на столике – таков уж установленный порядок.
В мое отсутствие закончена обшивка выходной траншеи, и купе наше приобрело комфортабельный и завершенный вид. Мы лежим каждый на своих местах: подо мною внизу Липатов, напротив – Вардарьян, а под ним – Степанов. В углу за печкой на своем топчане копошится старик Савин. Весело потрескивают березовые дрова, бросая по стенам трепещущие оранжевые отблески. Вечера сырые и холодные – вокруг все-таки много болот и нехоженых топей. Лежа на своих местах, ведем неторопливые беседы. Вардарьян много курит – «продирая легкие до кишок». Степанов и Липатов люди не курящие. Главная тема наших бесед: будем стоять здесь или же переведут куда-то в другое место. Первым засыпает Степанов, потом Липатов. Мы же с Вардарьяном долго еще говорим «о том о сем».
28 апреля. Проснулся поздно. После дежурства положен день отдыха. Сквозь наше оконце вижу небо в низких тучах, идет мелкий, затяжной дождь. От дверей тянет сыростью. Надолго ли? Скоро праздники.
Сегодня вечером новоселье, и у Вардарьяна уже припасена военторговская бутылка «Московской». Я лежу, вставать нет охоты. Савин топит печку. Поглядывая на меня, соображает – разогревать ли завтрак.
30 апреля. Пролетевший самолет разбросал листовки. Под изображением курчавого парня надпись: «Я счастлив! Живу свободно и в довольстве, без жидовских колхозов и стахановщины». И на обороте: «Переходите к нам! Эту листовку каждый может предъявить в качестве пропуска при переходе на нашу сторону». Солдаты подбирают листовки, читают, употребляют на курево, на растопку печей и по нужде. Но я не знаю ни одного случая, в доступной мне зоне обозрения, сознательного и добровольного перехода на сторону противника.
1 мая. Праздник! Погода прохладная, но солнечная. Утром построение батальона и митинг. На передовой, на огневых позициях, оставлены лишь дежурные расчеты. Днем концерт фронтовой бригады артистов и дивизионного ансамбля художественной самодеятельности.
