Санкция «Айгер». Две мертвые китаянки - Треваньян

Если не считать собственной безопасности, больше всего Джонатана беспокоил Жан-Поль, предпринявший самые минимальные усилия для обустройства. Теперь он болтался, всем весом налегая на удерживающие его крючья, смотрел вниз, в темную долину, и с бессмысленным видом принимал протягиваемые ему чашки чая. Джонатан понял, что что-то не так.

Веревка, которая соединяет двух людей на горе, — это нечто большее, чем вспомогательное средство из нейлона. Это нечто органическое, передающее тончайшие сигналы о намерениях и самочувствии от одного человека к другому; это еще один орган осязания, психологическая нить, провод, по которому текут токи бессловесного общения. Рядом с собой Джонатан ощущал энергию и яростную решимость Карла, а снизу — бесцельные порывистые движения Жан-Поля, странные всплески маниакальной силы, чередующиеся с каким-то почти бессознательным ворочанием, передающим неуверенность и замешательство.

Когда наступление ночи, совпав с прекращением их физической активности, придало холоду особую пронизывающую силу, Андерль вывел Жан-Поля из прострации и помог ему забраться в спальный мешок. По заботливости, проявленной Андерлем, Джонатан понял, что и австриец тоже через веревку, соединяющую их нервные системы, почувствовал в Жан-Поле какую-то ненормальную расслабленность.

Джонатан нарушил тишину, крикнув вниз:

— Как дела, Жан-Поль?

Жан-Поль развернулся в своей подвесной системе и посмотрел вверх с оптимистической улыбкой. Кровь текла у него изо рта, сочилась из ушей, зрачки глаз были сужены. Сильная контузия.

— Я чувствую себя прекрасно, Джонатан. Но вот что странно. Я ничего не помню, после того как камень сбил меня с опоры. Наверное, это было целое событие. Жаль, что я его проспал!

Карл и Джонатан переглянулись. Карл собирался что-то сказать, но его перебил Андерль:

— Смотрите! Звезды!

Клочья облаков стремительно пробегали между людьми и звездами, попеременно то закрывая, то открывая свет каждой звезды причудливыми волнообразными движениями. Потом все звезды внезапно исчезли.

Жуть этого эффекта усиливалась еще и тем, что на склоне не было ветра. Впервые на памяти Джонатана воздух на Айгере был неподвижен; И, что самое зловещее, воздух был теплым.

Никто не нарушил полную тишину. Густая вязкость ночного воздуха напомнила Джонатану тайфуны в Южно-Китайском море.

Затем, сначала тихо, но всё нарастая, появилось гудение, похожее на звук большой динамо-машины. Казалось, гудение исходило из недр самой горы. В воздухе разнесся горьковато-сладкий запах озона. Вдруг Джонатан обнаружил, что как завороженный смотрит на клюв своего ледоруба, который лежал всего в двух футах от него. Клюв был окружен зеленоватым нимбом огней святого Эльма. Они мерцали и пульсировали, а потом, с трескучей вспышкой, ушли в скалу.

Верный до конца тевтонской склонности подчеркивать очевидное, Карл сложил губы в слово «фён» — и в этот самый момент первый разряд грома, от которого содрогнулась вся скала, заглушил звук слова.

АЙГЕР, 12 июля

Бен вынырнул из беспокойной дремы, как утопающий на поверхность. Отдаленный рев лавины слил воедино его бессвязный сон и ярко освещенный, какой-то нереальный вестибюль отеля. Он моргнул и посмотрел по сторонам, стараясь сориентироваться в пространстве и времени. Три часа утра. В креслах, развалившись, как брошенные манекены с вывернутыми шарнирами, спали два помятых репортера.

Ночной портье переписывал данные из списка на карточки. Движения его были сонными и автоматическими. Скрип пера разносился по всему помещению. Поднимаясь с кресла, Бен с трудом отлепил ягодицы и спину от пластикового покрытия. В вестибюле было довольно прохладно — это от снов его пот прошиб.

Он потянулся, разгибая затекшую спину. Вдалеке гремел гром, и звуки его усиливались шипением сходящих снегов. Бен пересек вестибюль и заглянул на пустынную террасу, безжизненную в косом свете из окна, как декорации, выставленные за кулисы. В долине больше не шел дождь — буря сосредоточилась в вогнутом амфитеатре Айгерванда. И даже там она постепенно теряла силу — ее вытеснял холодный антициклон с севера. К рассвету станет совсем ясно, и склон будет полностью виден. Другое дело, будет ли на нем что видеть.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

С лязгом раскрылись двери лифта. Звук был необычайно громким, поскольку его не приглушали обступающие со всех сторон звуки дня. Бен обернулся и увидел, что к нему идет Анна — собранная, элегантная. Ее выдавала только косметика, наложенная не менее тридцати часов назад.

Она встала рядом с ним и поглядела в окно. Они не поздоровались.

— Похоже, немного разъясняется, — сказала она.

— Да. — Бену говорить не хотелось.

— Я только что услышала, что с Жан-Полем произошел несчастный случай.

— Только что услышали?

Она повернулась и заговорила с необъяснимой силой и яростью.

— Да, только что услышала. От молодого человека, с которым спала. Это вас шокирует? — Она была зла на саму себя и таким образом себя наказывала.

Бен продолжал неотрывно всматриваться в ночь:

— Мне, дамочка, все равно, с кем вы трахаетесь.

Она опустила ресницы и вздохнула усталым прерывистым вздохом:

— Жан-Поль сильно пострадал?

Бен неумышленно запнулся на полсекунды:

— Нет.

Анна внимательно посмотрела в его широкое морщинистое лицо:

— Вы, разумеется, лжете.

С горы донесся еще один, более отдаленный, раскат грома. Бен хлопнул себя по затылку и отвернулся от окна.

Он пошел через вестибюль. Анна направилась следом за ним.

Бен попросил портье раздобыть ему пару бутылочек пива. Портье рассыпался в извинениях, но в такой час строгие печатные инструкции не оставляли никакой возможности удовлетворить эту просьбу.

— У меня в комнате есть коньяк, — предложила Анна.

— Нет, спасибо, — Бен многозначительно посмотрел на нее и повел головой. — Впрочем, ладно. Отлично.

В лифте она сказала:

— Когда я сказала, что вы лжете, вы ничего не ответили. Это значит, что Жан-Поль сильно разбился.

Усталость от долгой вахты пропитывала все тело Бена.

— Не знаю, — признался он. — После падения он двигался как-то странно. Не похоже, чтобы что-то сломал, но… странно. Я чувствую, что он не в порядке.

Анна раскрыла дверь своего номера, вошла и включила свет. Бен немного постоял, прежде чем войти.

— Заходите, мистер Боумен. Что же вы встали? — Она сухо усмехнулась: — А, понятно. Вы, должно быть, ожидали увидеть того молодого человека, о котором я упоминала? — Она налила щедрую порцию коньяка и подошла к нему со стаканом. — Нет, мистер Боумен. В постели, которую я делю с мужем, никогда!

— Интересные границы вы себе ставите. Спасибо. – Он залпом выпил.

— Я люблю Жан-Поля.

— Угу.

— Я же не сказала, что я ему физически верна, я сказала, что люблю его. У некоторых женщин потребности превышают возможности их мужей. Их надо жалеть, как алкоголиков.

— Я сильно устал.

— Вы решили, что я стараюсь затащить вас в постель?

— У меня есть яйца. По-моему, больше ничего не требуется.

Свое замешательство Анна замаскировали смехом. Но она тут же посерьезнела:

— Они спустятся живыми, да?

Коньяк моментально разлился по жилам усталого тела Бена. Ему пришлось бороться со сном.

— Не знаю. Может быть… — Он поставил стакан. — Спасибо, До завтра. — Он направился к двери.

Она закончила его мысль с безучастным спокойствием:

— Может быть, они уже мертвы?

— Возможно.

После ухода Бена Анна села за туалетный столик и принялась бесцельно поднимать и бросать хрустальную крышечку от флакона духов. Сейчас ей было, по меньшей мере, лет пятьдесят.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Четыре фигуры были столь же неподвижными, как скала, в которую они вжались. Одежда их затвердела от ломкой корки льда, и, подобно им, гора покрылась броней из замерзшего льда и талой воды. Еще не рассвело, но насыщенная тьма несколько ослабела на востоке. Джонатан с трудом мог разглядеть складки своих водонепроницаемых штанов, покрытых льдом, как струпьями. Он уже много часов просидел скорчившись, вперив незрячие глаза в собственные колени — когда ослабшая буря позволила ему вообще открыть глаза. Несмотря на пронизывающий холод, пришедший на смену буре, он не пошевелил ни одним мускулом. Его поза была в точности такой же, когда обрушился фён. Насколько позволяла страховка, он сжался, как мячик, оставляя стихиям как можно меньшую площадь обстрела.