Записки гробокопателя - Сергей Каледин

— Добрые люди отрезали… — Красавец поднял стакан.

— Шапана? — поинтересовался Синяк, чокаясь с ним.

— Зачем шпана, — улыбнулся красавец. — Коммунисты.

— О, бляди! — воскликнул Синяк, уже влюбленный в красавца. — А чего ты им сделал?

— Смеялся.

— А-а, — протянул Синяк, хотя ничего не понял. И повторил налив. Красавец не возражал. — А слышать не мешает? — спросил Синяк.

— Лучше стало, — улыбнулся тот. — Ярче звук. — Он тонкими смуглыми пальцами шевелил на столе бумаги.

— Чего ищешь? — поинтересовался Синяк, желая пособить. — Как фамилие?

— Сурали. Бошор Сурали.

Синяк на правах хозяина полез в стол — человек все-таки на самолет спешит — и нашел бумагу.

На красивом бланке КСП писатели просили президента России предоставить выдающемуся деятелю культуры Бошору Сурали политическое убежище и гражданство России. Поэт постоянно подвергается угрозам физического уничтожения… Среди подписавшихся была и фамилия Романа.

Синяк пожалел, что, не разобравшись, стал грузить Бошора. Ему, видать, своих проблем выше крыши.

— Я, веришь, коммуняк зрить не могу, — сказал Синяк. — Своими бы руками душил…

— Зачем так строго? — улыбнулся Бошор. — Сами тихо уйдут.

— Пока идти будут, мы с тобой сдохнем, — проворчал Синяк, чокаясь с ним.

— На все воля Аллаха. Подождем.

Синяк достал «Беломор».

Закурил и поэт. И Синяк по дыму учуял: не просто курево, дурь шмалит.

— Будешь? — Бошор протянул ему благоуханный косяк. — Качество гарантирую.

— Вообще-то уже не балуюсь… — засомневался Синяк, — но давай. За компанию и жид удавился.

— Хорошая пословица, — оценил Бошор. — У нас тоже есть… Коня подковывают, ишак копыто сует.

— Еврей, в смысле? — недопонял что-то Синяк, ибо анаша была чересчур крепка. Он протянул папиросу назад Бошору. — Тебе если гражданство-то дадут, где жить будешь?

— Аллаху акбар, — снова улыбнулся Бошор, и Синяк понял, что эта тема не для трепа. И чуть не вякнул: живи у меня. Полагая, что переберется к Саше. А все виски плюс дурь. Размягчает.

— Хватит! — резко сказала Саша, входя в комнату. — Больше не могу там… Очередной скандал… Роман на Сурова бочку катит. Моча в голову ударила. Привет, Бошор. Письмо про тебя еще не отправили…

— Ничего, ничего, — замахал поэт красивыми легкими руками. — Это не срочно.

Синяк удивился: такой мужик, а чувствуется, робеет Сашки. А та чуток этим пользуется.

— Ну, твой Бадрецов!.. — она покрутила головой. — Что пьете?.. А накурили!..

Синяк открыл форточку.

— Жалко, у Жирного голос не ораторский, — сказал он. — Я ему еще в школе говорил: сделай ты себе, Жирный, голос нормальный, девки давать будут…

— Да при чем здесь голос! — Саша раздраженно вытряхнула пепельницу в корзину. — Вон у Миши Жванецкого тоже тембр высокий, а какой успех!

— Короче, мента сняли? — спросил Синяк.

— Да какое это играет значение! — Саша выключила Мадонну, раздраженно зашарила сигареты, не нашла.

Синяк достал на выбор — сигары и «Беломор». Саша закурила папиросу.

— Стучал, не стучал… А кто, интересно знать, не стучал? Вон попы и то стучали… И не покаялись. Чего все к Юрке пристали?! Не пьет, не ворует, никому не мешает…

— Я не стучал, — негромко заметил Бошор, как бы про себя.

— Ну и молодец! — Саша раздраженно затоптала вонючую папиросу в пепельницу. — Сиди, радуйся…

— Тебе межгород звонил, — вспомнил Синяк. — Писклявый такой.

— Фируз! — ахнула Саша и схватилась за телефонную трубку. Вот еще чем хороша была служба в КСП. Беспрепятственно, то есть забесплатно, можно было звонить в Кувейт и в Англию.

— Салямат, — кротко поздоровалась Саша с бывшим мужем. Спокойно, уговаривала она себя, не психовать. — Позови, пожалуйста, Фируз.

Но тот занудил. Фируз заболела. Ее нет дома. Она в Англии. Абд эль Джабар всегда врал тупо, лениво, без выдумки.

— Заболела или в Англии? — напирала Саша и, поняв, что проиграла разговор, выкрикнула, прежде чем положить трубку: — Козел! Мудила!

— Любимые слова! — мечтательно прикрыв глаза, сказал Синяк.

— Да-а, — согласился Бошор, кивая. — Жалко, что я только вполуха могу слышать такую музыку. Кому посвящены эти прелестные звуки?

— Муженек мой бывший, — проворчала Саша.

— Счастливый человек, — вздохнул Бошор. — У нас женщины так не говорят. Скажи, друг, — обратился он к Синяку, до сих пор не зная его имени, а спросить, видимо, было не принято по восточным законам нелюбопытства. — Скажи, вам тоже пришлось немного полежать в турьме?

— По глазам прочел? — обрадовался Синяк, проводя обрубком пальца по векам. — В ней, родимой… Бошор, жди малку, не уходи, я сейчас мигом Жирного высвобожу и… Предложение имею.

— Как скажешь, дорогой, — сдержанно улыбнулся Бошор.

Синяк влез в собрание уместно. Был перекур, пили кофе. Роман сидел под пальмой, низко опустив лысоватую голову. Распухший, бордовый.

— Права человека… права человека, — монотонно скрипучим голосом повторяла кому-то в углу женщина с низкой седой челкой.

— Жирный! — тихо позвал Синяк.

— При чем здесь права человека! — раздраженно пророкотал сзади дикторский голос, перекрывая все остаточные шумы. Синяку показалось, что включили радио. — Своего товарища…

— Он мне не товарищ! — крикнул из-под пальмы Роман.

Синяк обернулся к «диктору». Тот оказался видным мужиком с роскошными усами, жидкой кожей на лице, лет шестидесяти. Он сидел на диване, между его ног была зажата палка с резной звериной головой.

— Чушь все это! — не обращая внимания на реплику Романа, продолжал усатый. — Мы собрались поездку обсудить, а не спасать страждущее человечество. Давайте продолжим, хватит пить кофе. Мне вообще решительно противен общий тон Бадрецова, это его расследование…

— Как я понимаю, Роман хочет нас взять на гоп-стоп, — раздался приятный неспешный голос. — Я против такой лагерной методы…

Синяк встрепенулся, высматривая говорящего. Оказался пожилой усталый дядька с лицом активно выпивающего. Вроде бы свой: и нос перебит, и курит по-родственному, в кулак, а поди ж ты — с козлами вместе!..

— А я — за, — тихо прошелестел ветхий старик с бледной лысиной и огромным насморочным носом. — Обвинение основательное.

Сикин молча обносил присутствующих кофе. Синяка он не видел.

Дама с дивными ногами придержала Сикина за руку, когда он передавал ей чашку:

— Скажи нам, Юра! Ты работал в КГБ?

Сикин даже попятился от нелепости вопроса:

— Зачем вы так?..

— Вот она, наша черная неблагодарность! — вскричала дама. — Я предлагаю премировать Юру месячным окладом в порядке компенсации за оскорбление.

— Двумя! — ударил «диктор» палкой в пол.

— Скандал протянется минимум пять лет, — молитвенно прижав руки к груди, заявила пожилая астматическая блондинка со странно гладким лицом. — Надо думать о последствиях.

— Давайте кончать, — сказал крошка депутат. — А то превратимся в приснопамятный Союз писателей.

— Жирный! — крикнул Синяк и влез в зал полностью. — Из турбюро, — для краткости объявил он, тыкая себя в грудь. — Насчет туризма. Узнать пожелания. Кому жарко, кому холодно, кому диет, кому прохладные клизьмы…

Оскорбительного слова «клизьма» собрание не выдержало, заволновалось, но Синяк, не останавливаясь, молол дальше:

— …В пустыне места всем хватит. Как на кладбище. Значит, по пути где шатер разобьем, где под солнышком, по ситуации. Товарищ Бадрецов, вас к телефону. Господин Сикин, продолжайте.

Синяк подошел к пальме, почти силком выволок из-под нее очумевшего Романа, одновременно отметив, что на «Сикина» собрание не среагировало.

— Шолом, господа. У вас интим, а я не претендую. Всех благ, господин Суров.

Друзья вышли в коридор. Роман был ошалелый. Таким Синяк его давно не видел.

— Говорил, не рыпайся! — шипел Синяк. — У них же остаточный бздюм играет. Очко-то не железное. Что ты до них ласкался? Сказал — и ладушки. Смотри, набух весь, набряк — лопнешь, а мне отвечать…

— Даже слушать про Ваньку не стали… — бормотал Роман.

Они вошли в кабинет Саши.

— Салом! — воскликнул Бошор.

— Живой! — заорал Роман, обнимая Бошора. — Теперь ты мой сограждан наконец?

— У-у… — уклончиво развел руками Бошор. — Не совсем.

— А что такое? — другим, брезгливым голосом спросил Роман, поворачиваясь к Саше.

— Юрий Владимирович еще не подписал, — небрежно бросила она, пририсовывая какой-то красотке в журнале «Семь дней» длинные запорожские усы.

— Почему? — напряженно поинтересовался Роман. — Критические дни? — И повернулся к Бошору. — Башка болит, спасу нет! Давление, наверное.