Моя купель - Иван Григорьевич Падерин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Осторожно! — донеслось до них из белесой мглы. — Тут «сюрпризы»!
Братья, опустив щупы миноискателей на землю, остановились. Перед ними обнаженная кухонная печка с пробитым боком и разваленной трубой. Они уже знали, какие «сюрпризы» оставил противник на заминированном поле — сильные тротиловые заряды в деревянных ящиках. Их нелегко найти обычными щупами и еще труднее извлечь из обледенелой земли.
И снова голос:
— Следите за поземкой!
Кто предупреждал Чесноковых и откуда доносился голос, они не могли понять. Перед глазами вилась поземка. Ее грива неожиданно порозовела, взметнув бурый столбик пепла и кирпичной пыли.
Фронт откатился далеко за Дон еще два месяца назад, но бои на этом пустыре завершились лишь позавчера. Остатки окруженных здесь войск Паулюса оборонялись до последнего патрона, и мало кто из них уцелел.
Поземка с красной гривой снова закружилась перед солдатами. Да, именно здесь, на перекрестке двух бывших улиц, под обломками растертых в песок стен была запрятана противотранспортная мина.
«Сюрприз» оказался коварным: три ложных взрывателя, и только под четвертым таился действительный. Это ловушка для сапера. Благо, солдаты были предупреждены о таких «новинках».
Но кто же кричал им: «Осторожно, «сюрпризы»!»?
Отогревая озябшие пальцы дыханием, солдаты ощупывали взглядом заснеженный пустырь. Кое-где ветер вылизал землю до ледяного блеска, и там виднелись то оперения неразорвавшихся бомб, то головки снарядов, то пустые гильзы. А сколько мин и снарядов укрыл снег! Война долго будет стрелять на том пустыре: и весной, и летом, и многие годы, если саперы не прощупают здесь землю, каждый метр вдоль и поперек и в глубину не меньше как на сажень.
— Тише, Петро, кто-то стонет... — сказал Антон.
— Слышу.
Солдаты затаили дыхание.
Позади в заснеженной траншее послышались шаги. Солдаты обернулись. Перед ними вырос высокий лейтенант в пилотке. Шинель внакидку. Одна рука — под шинелью на ремне, перекинутом через шею, в другой — трофейный немецкий автомат. Пахло от лейтенанта лекарствами.
— Сняли фугас? — спросил он.
— Сняли.
— А почему остолбенели?
— Слушаем, будто кто-то стонал под землей.
— Здесь под землей наших нет. Это у вас в ушах ветер стонет. Вон там, за оврагом, между заводами, приложи ухо к земле — и жутко станет: человеческие голоса, хохот, и гармошка играет. В землю люди ушли и там живут... Ведите в свой штабной блиндаж. Хочу показать вашему командиру кое-что. И этого надо обогреть. — Лейтенант показал на дно траншеи.
Там сидел человек на корточках. Голова закутана в суконное одеяло так, что виден только один посиневший от холода мясистый нос. Серые глаза не моргая смотрели на большие теплые валенки лейтенанта.
Петро и Антон переглянулись.
— Он ставил здесь «сюрпризы» — ловушки, — пояснил лейтенант. — Вот тут, под печкой, был его наблюдательный пункт. Ход из траншеи под землей прямо к трубе. Это я кричал вам из трубы.
— Спасибо, — поблагодарили лейтенанта братья.
Петро, посмотрев на немца, сказал:
— Такой нам очень нужен. Спасибо за находку!
— Свои люди — сочтемся, — ответил лейтенант.
— Тут вчера наши ребята уже подорвались, — пожаловался Антон. — Попался такой «сюрприз» — сразу троих, и хоронить нечего.
— Ладно, — задумчиво сказал лейтенант, — покажите дорогу в штабной блиндаж. Мне некогда. Передам вашему командиру этого, — он кивнул на немецкого минера, — и дальше, мне надо догонять своих.
В штабном блиндаже саперного батальона пахло сыростью и дымом. Оставленный здесь писарь штаба много раз пытался разжечь дрова бумагой, но у него ничего не получалось. От тепляка, забитого до отказа сырыми кругляками, веяло холодом железа. Тесовые стенки и бревенчатый в два наката потолок покрылись пятнами изморози, словно их только сейчас побелили жидким раствором извести.
— Значит, дымом греешься? — спросил лейтенант, оттирая озябшие уши.
Немецкий минер стоял возле него как привязанный. Писарь, видя перед собой незнакомых людей, насторожился.
— А вы кто такие?
Лейтенант шагнул ближе к столу:
— Я спрашиваю, почему печка холодная?
— Печка... — Писарь вскочил, поправил ремень, вытянулся: властный тон лейтенанта как бы оторвал его от бумаг и поставил в строй. — Я не виноват, старшина сырые дрова привез.
— Плохие твои дела, — сказал лейтенант. — Но ничего, сейчас заставим гореть и сырые дрова...
Он расстегнул противогазную сумку, извлек из нее горсть желтоватых трубочек, очень похожих на макароны, и сунул их в открытую дверцу печки. Когда в руке лейтенанта показался коробок спичек, немецкий минер попятился и, прижавшись к стенке, присел на скамейку, а писарь готов был закричать: «Что вы делаете, взорвемся!» — но потерял дар речи. Макаронные трубочки были не чем иным, как связкой пороховых стержней от дополнительного заряда артиллерийского снаряда большой мощности. Всунув в отверстие пороховой трубки несколько спичек, лейтенант отошел в сторону, осмотрелся, затем не торопясь погладил трубу, как бы проверяя, не будет ли она дымить, и, тряхнув коробком, снова нагнулся. Вспыхнула головка спички, затем другая, третья...
Прошло еще несколько секунд, и сквозь щели закрытой дверцы тепляка показались язычки яростного огня. Шипящие от жары дрова заискрились. Труба защелкала, загудела. В спайках закудрявились космы пламени. От железа пахнуло теплом.
— Где комбат? — спросил лейтенант, повернувшись к писарю, на растерянном лице которого уже играли блики огня, пляшущего в утробе ожившего тепляка.
— Комбат... Комбат с утра на участках, с ротными.
— А начальник штаба?
— Тоже там.
— Гони туда связного, — приказал лейтенант.
— Не могу.
— Почему?
— Нет у нас теперь связных. Упразднили. Всех послали мины снимать. Я один тут остался, по справке врача. Ревматизма у меня, и судороги в ногах бывают, — пояснил писарь, начиная приходить в себя. — Скоро, говорят, сюда жители будут возвращаться...
— Вот именно, скоро, — перебил его лейтенант, — поэтому беги сам за комбатом.
