Судьба дворцового гренадера - Владислав Глинка

В заключение сделки Олимпий Антипыч посоветовал запастись двумя заверенными копиями с сего документа. Иванов подумал, что и верно надо бы одну отцу оставить на случай, если отложатся хлопоты по освобождению, а другую отправить в Петербург почтою Анне Яковлевне. Когда же высказал желание заказать таковые, то они тотчас же были поданы совершенно готовыми на заверку и потребовалось по двадцать рублей за штуку. Ведь писаны были искусно и на гербовой бумаге.

Засунув все документы в услужливо поданный неким чиновником большой конверт, унтер вышел из палаты.

Шел и думал: сколько же заплатил сверх покупки? Выходило 367 рублей. Значит, осталось около шестисот. В Епифани, считай, при вводе во владение еще рублей сто слупят, да за выпуск на волю тоже надо платить что-нибудь в казну. Как об этом не спросил Павла Алексеевича?..

На этом месте размышлений его перегнал Вахрушов, задержавшийся в палате, и на ходу сказал:

— Вы, Александр Иванович, в гостинице обед заказывайте, а я забегу бутылочку шипучего куплю, покупку спрыснуть, да еще бумажник и кошелек в обмен на ваш черес счастливый.

«Эк ему приспичило!.. Отдам, ну его к ляду… Остатние деньги по карманам да в бумажнике носить можно, — подумал Иванов и продолжал вычисления: — Рублей тридцать отцу дать надо на угощение односельчан, раз от помещика семья откупилась. Да сотни полторы ему же при отъезде — вот еще сто восемьдесят рублей нету. Сколько же осталось? Меньше трехсот… А ежели до ввода во владение в Беловодск съездить, то и тут на прогоны сколько-то, а потом на свой кошт в Петербург…»

Придя в гостиницу, Иванов снял вицмундир и прилег на кровать. Ох, устал! А чего делал? Надо бы сегодня же губернатора благодарить, а вот как не хочется никуда идти, парадную форму напяливать. Да и прием у него уже, верно, окончен.

Кликнул лакея Диомидку, приказал заказать обед, какой вчера подавали, или еще лучше, по вкусу своего барина, а когда вышел, накинул крюк на дверь, стащил сапоги, укрылся шинелью и заснул так крепко, что поручик едва достучался.

Обеду Вахрушов придал торжественность, которой, должно, выучился на службе при больших начальниках. Выпив за здоровье Иванова и членов его семейства, пожелал унтеру высоких чинов и просил не оставить протекцией, ежели дела приведут в Петербург. Иванов тоже пожелал поручику здоровья с семейством и успеха в хозяйстве. Потом передал пустой черес с завязками и получил красные сафьяновые бумажник и кошелек. В первом лежала десятирублевая ассигнация, во втором — золотой пятирублевик.

«За пропотевшую тряпицу такие подарки отдает, — подумал унтер. — Но для меня тот черес верно счастливым вышел…»

И сегодня Вахрушов, выпив лишнее, вскоре пустился в откровенности. Сказал, что, помимо продажи Иванову крестьян и дела с соседним лесом, поспешно отправился в Тулу, чтобы стребовать долг от одного здешнего баринка, который только что получил наследство, о чем по почте известили доброхоты, тоже не безденежно старавшиеся. Тут следует сряду свое хватать, а то пустит наследство по ветру или в столицу укатит. И все с хорошим процентом взял… Вот почему черес счастливый особенно нужен… Опять же рад ехать обратно с воякой бесстрашным при сабле. Он-то хотя поручиком именуется, но по письменности службу проходил…

Когда Иванов ушел к себе, то услышал, как канцелярский поручик приказал Диомиду подать иглу с двойной белой ниткой, выйти и закрыть двери. Потом долго раздавался шелест бумаги, сопение и невнятное чертыхание. Должно быть, Вахрушов раскладывал ассигнации, зашивал их в черес и с непривычки колол пальцы. Наконец последовал приказ Диомиду войти, раздеть барина и убрать со стола, да не греметь. А кучеру рано утром подавать в обратную дорогу.

«Вот насосался! Часов восемь, а уже задрых, — думал Иванов. — Даже мне не сказал про отъезд. Как я, не поблагодаривши губернатора, уеду?.. Нет, раз защитник с саблей нужен, то пусть ждет, пока хоть в вицмундире схожу. А нонче соберусь-ка».

Уложил в чемодан парадную форму, сунул было под нее конверт. Но потом снял нагар со свечи, вынул купчую и перечел:

«Лета тысяча восемьсот тридцать шестого, октября в девятнадцатый день, поручик Николай Елисеев сын Вахрушов, продал я прапорщику Александру Иванову сыну Иванову крепостное мое недвижимое имение, дошедшее ко мне по купчей от сего же тысяча восемьсот тридцать шестого года, февраля двадцать пятого дня, от капитана Ивана Евплова сына Карбовского, состоящее в Тульской губернии, Епифанского уезда, в селе Козлово, в коем написанных за мною по нонешней осьмой ревизии крестьян: Ивана Ларивонова с женой Анной Тихоновной, с детьми их Яковом, Сергеем, с Якова женою Наталией, с их детьми Михайлой, Сидором и дочерью Екатериною, с Сергеевою женою Домною, с дочерью их Матреною и внуком Яковом, его женою Агафьей и с рожденными после ревизии детьми, с их крестьянским имуществом, строением, скотом, крупным, мелким, с лошадьми и со птицею, с хлебом молоченым, в землю посеянным и в гумнах стоячим и с принадлежащей им землею в оном селе Козлове, состоящею под усадьбою, выгоном и под огородом одна десятина, луговой одна десятина и пашенной девять десятин, а всего одиннадцать десятин указанной меры, за которой именно взял я, Вахрушов, с него, Иванова, денег государственными ассигнациями четыре тысячи рублей; коих крестьян для платежу податей перечислить ему покупщику на себя…»

«Да, все толком пересказано. Ну, надо день сей навек запомнить и о нем Анюте отписать. А теперь и мне на боковую…»

В девять часов Иванов направился к губернаторскому дому. Несмотря на вчерашний приказ, поручик спал, и Диомид в третий раз принимался его будить, докладывая, что лошади поданы.

Унтер шел не спеша и думал, как почувствительней сказать генералу о своей благодарности. Выйдя на площадь, увидел, что у губернаторского дома стоит коляска, и ускорил шаг. Зуров вышел из подъезда в сопровождении того же молодого чиновника и сразу увидел Иванова, застывшего с рукой у шляпы.

— А, здорово, братец! Вчера председатель мне доложил, что все тебе уже сделал.

— Шел вас с ее превосходительством благодарить, — сказал Иванов. — Вчерась не решился, как приемные часы уж кончились.

— Очень рад был услужить твоим покровителям. Не хочешь ли на учение будошников поглядеть? Еду им смотр делать.

— Покорне благодарю, но сейчас с попутчиком в Епифань еду.

— Ну, счастливо помещичать!..

И вот опять бодро бегут буланые лошади с аккуратно подвязанными хвостами. И на этот раз не зря — только выехали из Тулы, как заморосил дождь. Укрытый поднятым верхом брички, Иванов смотрел, как, намокая, чернеют кафтаны кучера и Диомидки. Через час, поди, до нитки вымокнут, бедняги…

До самого Терешкиного двора Вахрушов похрапывал, катаясь головой по подушкам, а когда проснулся при остановке брички, первым делом ощупал под сюртуком — тут ли черес?

Близко к полуночи Иванов простился с поручиком у его крыльца и, шлепая по лужам, добрел до родительского дома.

Иван Ларионыч сказал, что надо собрать соседей на обед да всем односельчанам выставить водки. И без объяснений Иванов помнил, что, кроме воскресений, в которые при Иване Евплыче никто в деревне полный день не отдыхал, праздниками у крестьян бывали рождество, пасха да двунадесятые, когда спали вволю, а главное, ели, сколько вмещала утроба. Сейчас, после покрова, все такие дни далече и повод к празднованию чего законней? Крестьянский сын в офицеры вышел, семью родительскую на себя откупил и сулится с нее оброку не брать.

Утром в субботу в Епифань поехали отец с Яковом и Михайлом закупить на базаре что нужно, кроме домашнего припаса, для праздничного обеда, еще пряников и орехов для угощения девушек и ребят да четыре ведра простого вина на всех, кто захочет выпить за Ларионовых. Услышав про водку, унтер спросил:

— А не обопьется ль кто до смерти, папаня?

— Не бойся, своей рукой наливать всем стану. И Михайло мне в помощь, чтоб, ежели кто бунтовать зачнет, взашей дать.

— А он сам как?

— Весь в меня. У нас один Серега меры не знает.

Все вышло, как говорил дед: они с внуком подносили тем, кто сидел в избе, а потом за другим столом, который сколотили на улице перед домом, благо погода опять встала сухая.

Конечно, через час кое-кто так набрался, что развели к ночлегу. Но большая часть гостей только раскраснелась, пели песни, а молодые плясали на улице. Двое парней подрались было за девушку, да их растащили те же дед с Михайлом.

Унтер высидел за столом больше часу, но, когда пошло самое веселье, соседи старались петь все громче, а в избе стало душно, он вышел в сени и через двор огородом спустился к Дону. А тут присел на порожек баньки.

Все сделал, за чем приехал, на все, что помнил, и тех, кого помнил, нагляделся, а дальше что? От здешних дел оторвался, все заняты, он один, как приехал из Тулы, слоняется ни при чем. Можно, понятно, вздеть братнюю рубаху да порты и встать молотить или еще что по хозяйству делать. Но много ль толку от него будет? Не лучше ли в Беловодск съездить?..