Герои Гражданской войны - Теодор Гладков

Требовалось внушить этим людям веру в неминуемое торжество их дела, нужно было, чтобы они поняли: партизаны не просто мстители, а бойцы за новый мир, бойцы великой армии Советов, защищающей революцию не только под Тюменью, но и под Архангельском, Петроградом, Ригой, Киевом, Царицыном, Астраханью, на Кавказе и в Крыму.

От боя к бою партизаны все лучше понимали это и творили чудеса. Они дрались как безумные, не щадя ни крови белых, ни своей жизни. И до конца дней своих помнил Роберт Эйдеман, как умер под станцией Вагай питерский металлист Вавилов — командир броневика при штабе. Белые зашли в тыл, и плохо пришлось бы, если бы не подоспел Вавилов. Целый час носился броневик вдоль путей. Когда командующий с отрядом разведчиков вбежал на станцию, то увидел черный, закоптелый броневик с двумя обгорелыми телами в нем. А вокруг станции валялось свыше полусотни трупов. Остальные белые ушли в степь…

«…Сибирская степь… Знаете ли вы этот простор моря сочной травы, волнуемой ветром? Простор такой. безбрежный, что по нему гуляет хозяином только ветер… Он проходит мимо нив, нежно гладит рукой июльские тяжелые зреющие колосья, посвистывая, уходит в синие сумерки. И тихой ночью, когда смолкают выстрелы, слышно, как нежно звенят колосья.

Этот звон сливается с металлической песней первобытной однострунной скрипки кузнечика.

Колосья тяжелые. Еще тяжелее закрома, в которых хранится прошлогодний хлеб. Но… в Москве хлеба нет…

Точно девочки, забежавшие в зеленую воду, стоят в степи березовые рощицы. У рощиц чаще всего бывают сражения. У белых ног девочек умирают от большой любви грязные, небритые люди… Умирают от любви к Москве, где есть Ленин, но нет хлеба, и от любви к мировой революции»*.

Закаляется характер бойцов, закаляется характер и командиров. Поэт Роберт Эйдеман хотел стать лесничим. Против воли сделали его офицером царской армии. Теперь волей революции и собственной волей он превращался в красного полководца.

Он сильно изменился даже внешне за эти недели и месяцы. Вытянулся еще больше, исхудал, круглое лицо заострилось. Длинные — по-студенчески — волосы сменил короткий ежик. Глаза стали строже и жестче. Как изумились бы бойцы, если бы узнали, что их суровый и требовательный командир, выглядевший старше своих двадцати трех лет, занимался когда-то таким далеким от войны делом, как сочинение стихов.

Это знали немногие — одиннадцать соотечественников латышей, которых Эйдеман в феврале привез с собой из Москвы. Знали потому, что перед войной уже многие в Латвии читали его книжки. Эти одиннадцать были отличные бойцы — веселые, жизнерадостные, не знающие страха и упрека. Они вместе с четырьмя пулеметами всегда находились при штабе — для самых важных, особых заданий.

Их, как последний резерв, повел Роберт Эйдеман в критический момент в бой, когда нужно было отстоять станцию Подъем, чтобы отвести угрозу от Тюмени. Разведчики белых взорвали мост в тылу армии. Единственный бронепоезд красных метался между фронтом и мостом и ничем не мог помочь своим. Специалисты сказали, что на ремонт моста нужна неделя. Глоткой и наганом Эйдеман добился от них обещания починить мост к вечеру. А пока что повел к станции последний резерв — одиннадцать латышских стрелков с четырьмя пулеметами. Стрелки весело пели:

Сегодня мы наперчим свинцом обед белых

Начался смертельный бой… Через несколько часов Эйдеман вернулся в Тюмень, чтобы сколотить пополнение из рабочих кожевенной фабрики и железнодорожников.

…А на станции Подъем бушевали пулеметные смерчи до самого вечера. Когда одиннадцать веселых латышей выпустили последние пули и на них бросились остатки белых, латыши пошли им навстречу с гранатами…

Громыхнуло одиннадцать взрывов, и все умолкло… Но станция была спасена. Занимать ее было некому, только трупы белых солдат валялись на путях, и стоял с поднятой кверху рукой семафор, словно отдавая честь павшим в неравном бою красным бойцам.

Так рождалась 2-я Уральская дивизия, так рождались в незабываемом восемнадцатом году сотни полков и дивизий Красной Армии. А когда наступил год девятнадцатый, Роберт Эйдеман, уже кадровый советский командир, получил новое назначение: принять 16-ю стрелковую дивизию, действующую на Донском фронте против казаков Краснова.

Ко времени приезда нового начдива 16-я дивизия уже славилась как одно из самых заслуженных соединений Красной Армии. Ее боевой путь исчислялся многими сотнями верст, боями с петлюровскими гайдамаками, бандами контрреволюционных мятежников, казаками Краснова.

Дивизия отличалась необычайным упорством в боях и стойкостью. Первым начальником дивизии был один из ее организаторов — легендарный герой Василий Киквидзе, получивший в боях двенадцать ран и умерший, не приходя в себя, от тринадцатой… Это случилось 11 января 1919 года под хутором Зубриловом. В память организатора и первого начальника приказов Реввоенсовета Республики дивизии было присвоено имя Киквидзе.

До прибытия Эйдемана дивизией временно командовал старый соратник Киквидзе, также один из ее организаторов, Самуил Медведовский. Подпрапорщик старой армии, опытный и смелый военачальник, большевик. Бойцы дивизии тяжело переживали гибель всеобщего любимца Киквидзе и считали Медведовского его единственным «справедливым» преемником на посту начальника дивизии. Они не могли и представить, что в дивизию придет «чужой» человек. Поэтому назначение неизвестного им Эйдемана было встречено многими с недовольством. Дивизия замитинговала, заволновалась.

Холодный прием, разумеется, не был приятен Эйдеману. Хотя он и понимал, что его бывшие партизаны тоже так просто не приняли бы в свою среду неизвестного им человека. Через несколько месяцев, когда революционная дисциплина стала законом в Красной Армии, подобные ситуации уже никогда не повторялись. Но в начале девятнадцатого года еще был силен дух партизанской вольницы, еще были свежи в памяти старых бойцов времена выборности комсостава. К новому порядку привыкали не сразу.

Справедливости ради следует сказать, что доброжелательнее всех к новому начдиву отнесся сам Медведовский. И это не была подчеркнутая поза, за которой скрывается порой уязвленное самолюбие. Отнюдь нет. Медведовский был дисциплинированный солдат революции и менее всего думал о служебной карьере. Эйдеман это понял и обрел в лице Медведовского надежного и опытного помощника. Очень скоро, хотя и не без недоразумений, киквидзевцы оценили нового начдива. Убедились, что он храбр, выдержан, настойчив, опытен, — и признали своим.