Ленинград в борьбе за выживание в блокаде. Книга вторая: июнь 1942 – январь 1943 - Геннадий Леонтьевич Соболев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В сложившейся обстановке перед артиллеристами встала задача – во что бы то ни стало вскрыть группировку осадной артиллерии и определить расположение ее огневых позиций. Эта задача была не из легких. В то время осадная артиллерия пока еще не проявляла себя огнем, и артиллерийская разведка была в очень затруднительном положении: ей никак не удавалось обнаружить огневые позиции осадных орудий. Попытки использовать воздушную разведку с целью аэрофотосъемки не давали желаемого результата, так как оборона немецко-фашистской армии на всю ее глубину и особенно районы артиллерийских позиций, была надежно прикрыта средствами ПВО. И вот тогда мы прибегнули к такому решению задачи.
Были учтены все калибры и все системы осадной артиллерии, которые немцы могли подвезти для штурма города. При этом было принято во внимание, что у немцев кроме своей крупнокалиберной артиллерии могла быть артиллерия многих европейских стран. Затем по официальным таблицам были определены средние рабочие дальности стрельбы всех учтенных нами орудий.
Жданов H. Н. Огневой щит Ленинграда. М., 1965. С. 76–77.
Из дневника директора Архива Академии наук СССР Г. А. Князева
415[-й] день войны.
1942. 10 августа. Понедельник.
Тише сердце…
Не о тебе пишу как о таковом, а об одном из многих миллионов, которым выдалась такая судьба – переживать величайшую в истории народов бойню.
Тише, сердце, не стучи так…
Завтра покидаю Ленинград.
В комнате хаос. М. Ф. складывает вещи в тюки и вешает, вешает, чтобы не превысить данной нам нормы.
Легли спать очень поздно; ночью мылись. Напоследок горела лампа; все равно полученный нами керосин от Крачковских приходится оставлять.
Лампа! Так непривычно было видеть ее свет в наших ленинградских условиях.
416[-й] день войны.
1942. 11 августа. Вторник.
Последний день в Ленинграде.
Прощался с городом. Прощался со сфинксами… Пустынно на набережной. Утром от нашего дома до Академии навстречу мне попалось не больше трех человек – военные, и две женщины, на плечах гроб…
На службе обходил хранилища с глубоким волнующим чувством. На время или навсегда их оставляю?
Дома суматоха. Как всегда еще много не собрано. 4 часа. А в 7 часов придет автобус за вещами и за нами.
Князев Г. А. Дни великих испытаний. Дневники 1941–1945. СПб., 2009. С. 326.
Из дневника Л. В. Шапориной
1942 г.
10 августа. Лежу в больнице. Отдохнуть, полежать очень приятно. Но голодно больше, чем дома. Лариса (Шведова) напрасно так расхваливала Наталье Васильевне свою больницу, говоря, что она не дает воровать, зато ворует сама. Питание слабое, гораздо хуже, чем было в глазной: утром каша не каша, а поварежка супа с воспоминанием о крупе. Поэтому главная pièce de résistance – черный хлеб – дается сырой и тяжелый. Я выучилась в столовой крошить хлеб в кашу, перемешать его с этой жидкостью, глядишь, хлеб-то и пропитается вкусом каши, и ее как будто больше станет. Зато хлеба мне, конечно, не хватает.
Мучительно это постоянное ощущение несытости. Я все время «перемещаю внимание», – читаю, пишу письма. Но все же такое состояние надоело. Доктор находит у меня порок сердца, t° 35,7-36.
Кроме меня в палате одиннадцать баб, пролетарок. У всех дистрофия, цинга. Ноги в коричневых лиловых пятнах. Все они завистливы до предела.
Я вошла с маленьким чемоданом, после ванны мне дали халат. Сразу же, я еще не дошла до кровати, поднялись крики: «Вот, тут с целым чемоданом пропускают, а нам и сумок пронести не дали, я уж неделю здесь лежу, халата все не дают», – и т. д.
Завидуют друг другу. Стоит одной выйти из палаты, начинают «мыть ей бока», как выражается моя соседка, самая тихая и кроткая из баб. Но, приглядевшись и прислушавшись за эти дни, я убедилась, что все они глубоко несчастны. Почти у всех за эту зиму умерли от истощения мужья, сыновья, родные; сами пришли сюда еле живые, на костылях. Так как все проболели, или, как теперь говорят, пробюльтенели, – больше двух месяцев, всех ожидает переход на третью категорию карточек, т. е. на голодный паек. А все голодны уже и сейчас, «как шакалы» (их слово). При этом никакой культуры, никакого развития, и опять-таки зависть и злоба на культуру. Они все невероятно много пьют, я думаю, не меньше пяти-шести литров за день горячей воды – это при дистрофии! Я пробовала советовать меньше пить и высказала свои соображения на этот счет. «Ну вы культурные, вы и не пейте, а мы некультурные, жрать хочется, вот и пьем», – злобно ответила самая озлобленная.
У всех почти корни в деревне, и о деревне говорят с любовью, красочно, образно, деревне в прошлом.
Шапорина Л. В. Дневник: в 2 т. T. 1. М., 2012. С. 348.
Из дневника главного инженера 5-й ГЭС Л. А.Ходоркова
14/VIII-42
Решение горкома о сломе всех деревянных домов в городе, чтобы обеспечить жителей топливом на зиму и избежать пожаров. Дома делятся между организациями и заводами по числу работающих. Привлекается поголовно все население от 14 до 60 лет. По 4 куб. м на душу. 2 пойдет государству, 2 – в личное пользование.
Книжные остатки фрезера на складе – нуль, остатки куска – нуль. Есть дрова. С топливом при этой нагрузке в 33 мквт создалось напряженное положение. Хотя сейчас должно было бы вовсю откладывать запасы на зиму.
29/VIII-42
Решение ВС/1Ф об эвакуации до 1/IX всех очагов и яслей. Тяжелое решение. Остаться на руках с ребенком – тяжело, отпускать малыша тоже тяжело. Город продолжает пустеть. Чтобы получить 200–300 рабочих, надо предпринимать героические меры, так как остался только народ, обслуживающий минимальные нужды города.
Решением правительства демонтируется и вывозится 2 котла и 1 турбина 2-ой ГЭС.
Готовлю станцию к зиме. На это все внимание.
Топлива хватит лишь до 1/III-43, если своевременно не включится Волхов.
Дал команду консервировать 4 малых котла.
Надежды на большой подъем энергетики Ленинграда в 1942 году, по-видимому, нет. Тем более, что из города ежедневно вывозится уйма станков и промышленность уменьшается ежедневно.
Стоит изумительная погода. Прекрасные лунные ночи. Тепло. Хочется жить и жить.
30/VIII-42
По Неве мимо станции плывут трупы красноармейцев. Весь день плывут трупы. Выше по реке, у Ивановского, идут бои. Дворы, улицы, трамвайные колеи зарастают травой.
По тротуарам почти нет движения, на окраинах лишь одиночки командиры проезжают на
